- Сиди, успеем…
Я не торопился - наконец-то можно прилечь! Геннадий Иванович снова задымил, щуря глаза то ли от огорчения, то ли от папиросы. Я ему сочувствовал. Такая у него была жизнь и такая работа, что он привык полагаться на себя, свои выводы и решения, всецело быть хозяином, а тут…
- Решено, стало быть, и подписано, - он встал. - Рыба все подряд глотает, пока крючок не сцапает, да уж поздно.
Он тяжело вздохнул.
- Куда вы, Геннадий Иванович?
Он как будто не слышал. Своим чуть валким, спорым и твердым шагом он двинулся к месту, где лежал Шар. Метрах в полутора, у черты, за которой возникал чужой мир, он зажмурился. Придвинулся, присел и крякнув, поднял Шар.
- Геннадий Иванович!.. - закричал я.
- Тяжелый, однако…
Он побежал к берегу, и, прежде чем я успел опомниться. Шар с гулким всплеском исчез под водой.
- Вот и все, - Геннадий Иванович отряхнул руки. - Здесь не шибко глубоко, да ила с метр. Пусть полежит смирненько, пока вы заранее не продумаете все до точки.
НЕ БЫВАЕТ
Экспериментируя, профессор Арцинович был въедлив, как серная кислота, и тверд, как молибденовая сталь. Но даже сталь утомляется. В тот день его настолько замучили пляшущие в глазах черные мушки, что он вопреки обыкновению взял велосипед и покатил дышать свежим воздухом.
От научного городка до деревенских проселков было рукой подать, и некоторое время спустя профессор очутился в незнакомой местности. Мирно светило солнце; слева от пыльной дороги были сосенки, справа зеленел овес, а навстречу Арциновичу летел человек.
Точнее, его нес ветерок, человек лишь подгребал, распластавшись, как лягушка. На его коленях пузырились мятые брюки.
Профессор затормозил. «Ну вот, доработался, - молнией пронеслось в мозгу. - Уже мерещится».
Ветерок стих, и человек повис метрах в полутора, над Арциновичем. Профессор смотрел, задрав голову. Ему было очень жаль себя.
- Скажите, - спросил он наконец, - вы умеете распознавать галлюцинации?
- Нет, - хрипло ответил человек, - не умею.
- Конечно, конечно, - согласился Арцинович. - Раз вы сами галлюцинация, то, понятно, вы не умеете. Я, к сожалению, тоже, потому что не специалист в данной области.
- Я не галлюцинация, - возразил человек. - Я Сидоров. У меня и документ есть.
Он похлопал себя по карманам свисающей куртки, и на его лице отразилось огорчение.
- В пиджаке забыл…
Арцинович понимающе кивнул.
- Иначе и быть не могло, - сказал он. - Зрительно-слуховая галлюцинация - это еще туда-сюда, но галлюцинация, предъявляющая документы, - это, простите, нонсенс.
- Чего? - переспросил человечек.
- Нонсенс.
- А-а…
Человек растерянно замолчал.
Профессор тоже задумался. Он был расстроен и огорчен, но горд, что действует как истинный ученый: не растерялся, не ударился в панику и в чудеса не поверил. Сам виноват в случившемся, обвинять некого. Сил не щадил, работал с перегрузкой, что-нибудь подобное должно было произойти. Не это, так гипертония или, чего доброго, инфаркт. Можно даже считать, что ему повезло. Галлюцинация не сумасшествие, так, всего лишь невроз. И лечится вроде бы проще, чем та же гипертония, и безболезненно, не то что зубы. А жаль все-таки, что он не психиатр - такой материал самонаблюдения пропадает! Впрочем, он сделает все, что сможет. В конце концов, это его научный долг.
- Так вы, значит, в меня не верите, - послышалось сверху.
- Вера - вненаучная категория. А я ученый. И потому знаю, что вы ирреальный плод моего, увы, переутомленного сознания.
- Но я же существую! - жалобно воскликнул летающий человек. - У меня дети есть!
- А я не говорю, что вы не существуете. Вы мнимо существуете.
- Но я же летаю!
- Вот именно. А человек сам по себе летать не может. Это было бы чудом. Люди, мало осведомленные в физике, склонны в этом вопросе к доверчивости, Но мы-то знаем, что в природе чудесам нет места.
- Я где-то читал об этой… как ее… антигравитации!
- Вред популярных публикаций в том, что они распространяют полузнания и склонны к сенсациям, - строго заметил профессор. - Антигравитация в такой форме опровергает… Вы даже представить не можете, что она опровергает.
- Не могу, - сознался человек. - Я просто летаю.
- Вот, вот! Всякое проявление необычного имеет строго научное объяснение. Поэтому ваш случай предельно ясен. Даже если бы антигравитация ничему не противоречила, то где источник энергии, который вас поднял? В вас самих? Смешно!
- Может быть, я за обедом чего-нибудь не того съел или выпил… Теперь все химия, очень даже просто…
Профессор раскрыл было рот, чтобы возразить, но тут его неприятно поразила одна простая мысль: он же беседует с самим собой!
Ведь перед ним не человек, а галлюцинация. А он беседует.
Арцинович с ненавистью посмотрел на летающего человека. Тот мотался над ним, как воздушный шарик. И все время греб лапками, точно хотел нырнуть. Ноги суматошно били воздух; на правой не было ботинка, из дырявого носка выглядывал палец.
- Не могу спуститься, - в голосе была мука. - Как взлетел полчаса назад, так и плаваю… Вверх сильно тянет… Ботинок вот свалился… Вы бы мне помогли, а? Зацепили бы чем-нибудь, дотянули до сосенки…
Профессор закрыл глаза. Исследователь обязан оставаться исследователем, все так. Но он, что ни говори, специалист другого профиля! «Сосчитаю до ста, а потом взгляну, - решил он. - Объект должен трансформироваться».
- Значит, пропадать придется, - вздохнул над ним голос. - Хоть семье сообщите… Жене… В Малые Выселки…
Голос стал удаляться.
Ветер тронул лицо профессора. «Семьдесят девять, восемьдесят, восемьдесят один…»
На «сто» он открыл глаза. Объект трансформировался. Исчез. Лишь высоко в небе темнела точка, то ли птица, то ли еще что.
Потом и она растаяла. Пусто стало в бездонной синеве.
В тот же вечер профессор пошел в поликлинику. Психиатр с видом человека, который все знает наперед, выслушал его, осмотрел, проверил рефлексы, буркнул: «У вас, физиков, все не как у людей…» Диагноз был, что нервы профессора сильно расстроены, но особой опасности нет.
Месяц кряду профессор принимал лекарства и соблюдал режим. Галлюцинации его больше не посещали.
КОЕ-ЧТО ИНАЧЕ
Мы стояли потрясенные и спрашивали друг друга, кто же сошел с ума - мы или природа? Над нами голубело степное небо, светило добротное, вполне земное солнце, а в роще неподалеку что-то ворочалось, как исполинский утюг. Нормальная, словом, картина. Только в нашем положении не более правдоподобная, чем взбесившийся стул.
Оба мы, я и Гриша, пространственники. Цель нашей работы, иначе говоря, не звезды с планетами, а космическая среда. Чисто житейски это занятие более всего напоминает добровольное заключение в уютной, со всеми удобствами камере, которая, повинуясь нам, нудно перемещается в объеме нескольких кубопарсеков. Работа, в общем, для автоматов, но автоматы, увы, могут не все. Желая друг другу доброго утра, мы заранее знали, что новый день будет отличаться от прежних разве что каким-нибудь феноменальным, наблюдением, которое переполошит десяток-другой специалистов. Не более, ибо весомость научного вклада зависит не только от размера сделанного, но и от масштаба накопленных знаний. (Одна звезда в небе - это звезда, среди миллионов она всего лишь пылинка. Точно так же ученому моего поколения, чтобы занять в науке место Ньютона, надо быть сверхньютоном, потому что «просто Ньютонов» много.) В горькие минуты Гриша твердил, что все мы лишь клерки, клерки космической канцелярии.
Я же для успокоения раз и навсегда принял постулат, что человек существо неудовлетворенное. И не просто, а прогрессирующе неудовлетворенное: чем больше имеет, тем больше жаждет. Иной мой прадед (все мы в конечном счете из крестьян) от зари до зари пахал свое жалкое поле и другой жизни для себя не мыслил. Таким было его время. Мы с Гришей, облетав целый рукав Галактики, открыв несколько явлений и названных нашим именем эффектов, оставались заурядными исследователями, и порой закрадывалась мыслишка, что какая-нибудь другая профессия, пожалуй, могла бы дать нам больше удовлетворения и счастья.
Этот же полет был и вовсе неудачным. Исследуемый район Пространства находился далеко от маяков гиперсвязи; мы одичали, как робинзоны, к тому же, желая ускорить работу, злоупотребили надсветовой инверсией двигателей, что слегка выбило нас из нормального хода времени. А в награду досталось одно разочарование: мы не открыли ничего ценного.
Но я уже давно заметил, что жизнь не терпит монотонности. Так было и в этот раз.
Покончив с делом, мы решили, что не худо бы пополнить запас иттрия для вакуум-преобразователей. Иттрия в Пространстве нет, его надо брать на планетах земного типа. Конечно, мы могли обойтись без заправки: новых больших расходов этого элемента не предвиделось. Однако нам требовался благовидный предлог для небольшого развлечения, ибо Пространство нам надоело. И если представлялась возможность сделать это, не нарушая правил и не вступая в конфликт с совестью, то почему бы и нет?
Понятно, что нам нужна была не всякая планета. Оледеневшие или, наоборот, раскаленные миры нас никак не устраивали. Всякие «фантомы», «трясучки» тоже. Отлично подошла бы планета с травкой, пусть даже жесткой, но настоящие биологические планеты для человека сущий ад, где шагу нельзя ступить без громоздких средств защиты, и вообще велик риск увезти с собой какую-нибудь микробную пакость, после чего неизбежен зверский карантин и прочие скандальные последствия.
После долгих препирательств мы избрали Рубелу. Эту планету, как свидетельствовала лоция, однажды посетила экспедиция Прем Чандра, которая нашла, что ее основные параметры копия земных. Та же самая сила тяжести; в небе - очень похожая на Солнце звезда; ее даже назвали Гелиосом. Все остальное, правда, мало походило на Землю. Ни малейшей искорки жизни, в атмосфере метан, циан и прочая гадость. Голограммы экспедиции Чандра, хранившиеся в памяти нашего «мозга», показывали голые скалы, мутные от песчаных вихрей равнины, грязную пену прибоя и вечный полог темных,