— Давай, ребята. Сюда и вот здесь! Присыпай с той стороны!
Остальные тоже торопились, чувствуя подошвами ног дрожание почвы — приближался состав. Но даже не пытались ничего рассмотреть в предрассветном сумраке, нельзя терять ни секунды! Еще один заряд, кольцо проволоки и отводы к взрывному ящику, осталось совсем немного, но поезд уже грохотал очень явственно. Теперь не только земля тихо дрожала под сапогами, а сам воздух наполнился гулом и стуком, накрывая бойцов, словно огромная волна.
— Черт.
Евгений Забородько распутывал последние метры стального шнура и, не выдержав, нервно оглянулся на пригорок. Неужели не остановился состав? Не сработало заграждение?
Как вдруг удары колес о рельсы стали медленнее и постепенно стихли. Рядом с сержантом с облегчением выдохнул Шайдаров:
— Работаем! Остановили, успеем теперь.
И они принялись за дело с удвоенным усердием, оставалось совсем немного до завершения установки цепи из зарядов и взрывателя. Всеволод Грушин, в отличие от остальных, все время оглядывался не в ту сторону, где ненадолго застыл на рельсах поезд, а на другой конец железнодорожного полотна, откуда раздавался треск. Слышен он был плохо, и казалось, что это и не выстрелы вовсе, а трещат без конца деревья в лесу или слишком пронзительно и громко стрекочут птицы. Но он знал: стоит пройти лишь с полкилометра, и сразу станет понятно, что это не мирный шум, а грохот настоящего боя. Младший сержант Грушин опасался не того, что они не успеют закончить свою часть работы вовремя. Нет, в себе он был уверен и уже знал, что уложатся в добавочные десять минут, пока стоит состав. А вот тишина на другом краю его как раз настораживала. Хоть воевал младший сержант всего лишь второй год, однако твердо усвоил, что тишина во время боя не к добру. Значит, что-то задумал противник, и стоит ожидать удара с неожиданного направления. Только вот удар этот придется не по ним, а по боевым товарищам, которые удерживают фашистов на станции.
Всеволод соединил последний провод, замкнул цепь и подал условный знак сержанту Забородько. Тот кивнул в ответ — вижу, а затем принялся отматывать железные кольца, вытягивая всю схему от полотна к лесным зарослям. Остальные минеры осторожно маскировали камнями и ветками сооружение, чтобы немецкие охранники или машинист не заметили заминированный участок и не остановили состав. Хотя участок для вредительства сержант Забородько выбрал очень удачно, с пригорка состав разгонялся на инерции, и, даже заметив опасность, машинист не сможет остановить движущуюся махину. Взрыв уничтожит не только насыпь, но и превратит вагоны и локомотив в гору искореженного железа и усилит хаос и разруху. Врагу понадобится не один день, чтобы разобрать завалы, а потом восстановить железнодорожную насыпь. И этого времени у фашистов нет, диверсия станет губительной для вражеской линии обороны, разорвав единый фронт на два котла из румынской и немецкой армий.
Вот только об общей цели сейчас диверсанты не думали, каждый занимался своим делом.
Капитан Шубин с ефрейтором Смоловым терпеливо наблюдали из укромного места в гуще кустов за тем, как машинист и парочка охранников с недовольными возгласами возятся с завалом. Постарались разведчики как следует: деревья сплелись между собой ветками и элементами полотна; достать и растащить их в разные стороны долго не получалось, потому что гибкие стволы гнулись, но не ломались под напором двух мужчин. На подмогу позвали троих шутце, которые наконец общими усилиями смогли сдвинуть в сторону поваленные стволы. Один из охранников с нашивкой «СС» на рукаве оказался слишком подозрительным, он долго с недоверием осматривал край ствола, пытаясь понять, не были ли деревья специально повалены на рельсы.
Ефрейтор Смолов заерзал рядом с капитаном Шубиным:
— Товарищ командир, разрешите, я его мигом прицельно сниму. Уж больно настырный. Смотрите, по кустам полез проверять.
Глеб молча покачал головой: нет — и приложил палец к губам, приказывая нетерпеливому пареньку немедленно замолчать. Пускай фашист хоть весь лес обойдет и проверит, они грамотно организовали завал, нет ни следов от сапог в кустах, ни ровного спила на стволах. Все выглядит максимально естественно, будто парочку деревьев опрокинул ветер. Конечно, это на первый взгляд, и есть много неточностей — стволы не сухие, упругие, и если задуматься, то становится непонятно, как ветер повалил и сломал деревья, которые не в силах были искорежить трое сильных, молодых шутце. Да только фашистам сейчас не до таких тонкостей, они торопятся переправить свои силы как можно ближе к Одессе и успеть укрепить свою оборону до начала наступления советских войск. Поезда буквально идут один за другим, так что времени на осторожность нет.
В своих рассуждениях разведчик оказался прав. Сначала машинист начал недовольно бурчать в сторону эсэсовца, потом наконец появился командующий офицер и чуть ли не силком загнал не в меру подозрительного немца обратно в вагон.
Шубин прислушался к звукам вдали: негромкий шум и треск никак не выдавали того, что на станции сейчас идет упорный бой между группой Шураха и охраной железнодорожного пункта. Никаких подозрительных движений, сейчас все-таки состав тронется, и дальше дело за минерами.
Паровоз в конце концов протяжно завыл и дернулся вперед, волоча за собой вагоны. Тащил он после остановки с трудом, потому что дорога пошла на подъем. Локомотив медленно вскарабкался на пригорок, за ним ползла вереница из черных вагонов на дребезжащих сцепках.
Капитан сосчитал количество вагонов, одновременно вслушиваясь в звуки, что были едва слышны в стороне станции. Еще немного, и все взлетит вверх от взрывов заложенной взрывчатки. Тогда штурмовому отряду можно наконец снять свою осаду и уйти в безопасное место.
Но командир отряда капитан Шурах решил иначе: никого в живых оставлять они не будут, не нужны лишние свидетели, и вообще любой, кто может доложить в немецкий штаб о произошедшем. Он заметил провода, что тянулись от низенького здания к столбам, и понял, что это кабели связи. Поэтому решил оборвать врагу всякую возможность связаться с командным центром. В этот раз он принялся действовать сам: легко спрыгнул с крыши теплушки и ползком двинулся под прикрытием вагонов к кабелю. Вдруг его будто горячей спицей ткнули сзади, боль обожгла спину, отозвалась в груди, сбив дыхание.
Павел выругался про себя, на несколько секунд замер, вжимаясь в землю. Нет, так действовать дальше нельзя, его движение заметил немецкий снайпер и теперь держит его на мушке. Сейчас будет новый выстрел! Надо немедленно уходить с приметного, слишком открытого пятачка! Капитан перекатился за большую металлическую бочку. В то место, где он только что лежал распластавшись, с цвырканьем ударила пуля и ушла в землю.
Капитан из своего укрытия еще раз осмотрел площадку боя, потом обернулся назад и хрипло выкрикнул своим бойцам на крыше вагонов:
— Прикройте! Огонь на подавление!
Застучали автоматы, сухо забухали винтовки, заставляя немецкого снайпера скрыться из окна станции в глубину. Бойцы поливали его позицию огнем, не давая снова прицелиться и помешать их командиру. А Павел несколькими быстрыми движениями дополз до кабеля, собрал жгут в петлю и резанул зажатым в руке ножом. И сразу же перекатился обратно к бочке, но не вернулся назад на безопасную позицию. Он рванул короткой перебежкой к своим ребятам, которых отправил к станции с намерением закидать противника гранатами.
Бойцы так и не смогли пробраться под обстрелом близко к зданию железнодорожного немецкого пункта. Они застряли в сотне метров от серого строения, потому что никак не получалось преодолеть маленькое расстояние в пятьдесят метров. Казалось бы, несколько шагов, но пятачок был абсолютно открыт для вражеских стрелков. Несколько раз советские диверсанты уже пытались выбраться из-за огромной катушки, но все попытки пресекал немецкий снайпер, который караулил их из щели на окне.
Когда капитан Шурах оказался рядом, ефрейтор Гена Риська, широкоплечий, невысокий и кряжистый, словно пенек, вскрикнул:
— Товарищ командир, у вас кровь на груди! Ранение!
Павел только нахмурился в ответ, он и сам уже почувствовал, как рубашка под ватником пропиталась кровью. Перед глазами словно опустили серую занавесь, которая темнела с каждым движением, а тело наливалось слабостью, отказываясь слушаться. Но он командир, офицер и не мог позволить себе слабость испугаться и отказаться от выполнения задания из-за ранения, диверсию надо было довести до конца.
Поэтому Павел уперся плечом в катушку:
— Давай, ребята, покатили вперед, прикроемся ею.
Под их давлением громадина покатилась вперед, прикрывая диверсантов. Бойцы на огневых точках, поняв, что их товарищи начали штурм, усилили огонь.
У капитана Шураха все плыло перед глазами, сливаясь в темную полосу. Но он толкал через боль, ощущая, как от каждого движения толчками течет кровь из раны:
— Давай еще, поднажми!
Когда разведчикам удалось подобраться поближе к укрытию немецкой охраны, Генка вдруг снова взвизгнул тонко:
— Нет, нет, не могу, страшно! Убьют ведь. Пустите! — И от страха, позабыв об осторожности, припустил, словно заяц-стрекач, через открытый пятачок к вагонам.
Германский стрелок свое дело знал хорошо и такую мишень не упустил — его пуля мгновенно уложила большую, грузную тушу на землю. Павел только и успел с сожалением подумать: «Эх, Генка, сорвался, не выдюжил», как еще несколько выстрелов прошили крепыша насквозь и оставили его лежать на пропитанной мазутом земле.
Командир толкнул в бок прижавшегося к нему в поисках защиты от пуль бойца:
— Докинешь гранату? Давай, метни со всей силы.
Он понимал, что уже ослабел настолько, что сам не сможет метнуть гранату.
Паренек примерился и швырнул лимонку, но она отпружинила от окна, которое немцы уже успели забаррикадировать мешками и мебелью, оставив узкую щель. Снаряд взорвался в воздухе, засыпав осколками все вокруг безо всякого вреда для противника.