А маскарад из рваной и окровавленной одежды добавит легенде достоверности. Как только айнзацотряд поверит в его обман, можно будет направить карателей по ложному следу, дав им неправильное направление для поисков.
Выполнить план оказалось даже легче, чем думал капитан Шубин. Глебу удалось пробраться между деревьев к месту взрыва на насыпи как раз в тот момент, когда эсэсовцы уже закончили обследовать место стычки на станции и теперь по рельсам добрались к исковерканной насыпи, где лежали останки поезда.
У обочины один из эсэсовцев обратил внимание на Шубина, как на одного из немногих выживших:
— Эй ты, подойди. Ты видел, что случилось?
— Да, да, господин офицер, — торопливо зачастил перепуганный, чумазый от гари высокий мужчина в изодранной, запачканной одежде. — Был сначала очень сильный взрыв, сломалась стенка у вагона, и я… меня выбросило прямо на землю. Кругом был огонь и дым! Потом снова взрыв, меня придавило чем-то тяжелым, едва выбрался. Я кинулся бежать в лес, а там были русские. Мне пришлось лечь на землю и притаиться, чтобы они не заметили меня. Кругом все кричали и просили о помощи, но я понял, что важнее следить за теми, кто взорвал наш поезд.
Немецкий офицер с интересом выслушал рассказ очевидца, а потом позвал своих сослуживцев:
— Тут один из поезда видел взрывников. Идите сюда! Есть свидетель!
От волнения разведчика накрывало дрожью, но он и не старался ее скрыть. Так даже лучше, пускай его трясет, это только добавит достоверности в его образ человека, который выжил в страшной катастрофе.
Его окружили мужчины с автоматами на груди — высокие, мощные, в военной форме, на которой красовались нашивки и эмблемы СС. Они внимательно рассматривали выжившего. На их лицах было написано недоверие.
— Эй, назови свое имя и звание.
— Ефрейтор Цайхель, командир стрелкового отделения Вермахта 131с, господин офицер! — Эти слова советский офицер выпалил на одном дыхании, чтобы не выдать, что все данные были придуманы только что. Его уверенный тон и немецкая речь без всякого акцента сделали свое дело, суровые лица подобрели, а в глазах вместо недоверия появилось любопытство. У них появился азарт гончих, почуявших след. Карателям и в голову не пришло, что этот выживший ефрейтор — советский разведчик.
Круг стал плотнее, теперь Шубина слушали внимательно, то и дело задавая вопросы. А он, торопясь и запинаясь, рассказывал свою версию событий:
— Я испугался, упал на землю и затаился, чтобы они меня не заметили. Это были русские, точно русские. Они были не в форме, с оружием. Целая куча автоматов, а рядом мотоциклы.
— Можешь показать это место, Цайхель?
— Да, да, идемте. Я все покажу.
Эсэсовцы доверчиво отправились в лес за советским разведчиком, даже не подозревая об обмане. Да и обман был лишь наполовину, он ведь фактами доказывал то, что рассказал фашистам. И замаскированные мотоциклы стали еще одним подтверждением его слов. При виде трофейных БМВ у членов зондеркоманды вытянулись лица.
— Сколько их было?
— Как они выглядели?
— Что за оружие у них было?
— Еще что-то было с собой? Ящики, мешки, что-то тяжелое, большой груз?
— О чем говорили, хоть немного ты разобрал?
Вопросы сыпались на советского офицера, как горох из рваного мешка, а тот отвечал каждый раз абсолютную правду, описывая группу капитана Шураха.
— Куда они направились?
Глеб указал в сторону взятой штурмом станции:
— В сторону железнодорожного пункта, господин офицер.
— Ты уверен?
— Так точно, господин офицер. Я хотел проследить за ними, шел следом, прячась за кустами. Думал сообщить о взрыве на нашем посту, чтобы они запросили помощь из штаба. Ведь у нас столько раненых и погибших. Но когда услышал звуки выстрелов и крики от станции, то побоялся туда соваться. Кинулся бежать обратно. Я не знал, где просить помощи и что делать. Это такое счастье, господин офицер, что вы так быстро прибыли и теперь поможете справиться с этой бедой.
Но мужчина со знаками различия оберштурмфюрера не слушал уже дрожащего, перепуганного ефрейтора Цайхеля. Он совещался со своим заместителем Майером:
— Теперь все понятно, это точно были не партизаны. Русские заслали сюда диверсантов, хорошо обученных и подготовленных.
— Так точно, господин оберштурмфюрер, вы абсолютно правы. Поэтому они уничтожили охрану станции, чтобы те не могли сообщить о нападении. Наверняка готовятся к новой диверсии. Русские готовятся к новой атаке, может быть, даже запланировали целую серию таких диверсий, чтобы остановить укрепление города.
— Черт, — пробурчал под нос оберштурмфюрер. — Надо немедленно сообщить в штаб и усилить охрану других блокпостов на железной дороге и магистралях. Только этого нам не хватало, русские совсем осатанели, лезут нагло, будто уже одержали победу.
Майер развел руками:
— Но кабель связи на станции оборван, господин оберштурмфюрер. И рация уничтожена, русские диверсанты разнесли гранатами на куски все, что находилось внутри здания.
Его командира перекосило от досады.
— Сколько всего они успели! Будто у них сто рук. — Он снова повернулся к Цайхелю: — Ты уверен, что их было с два десятка? Может быть, пятьдесят? Или еще больше?
Ефрейтор замотал головой:
— Может быть, и больше, господин офицер. Я ведь крался за ними почти до станции и едва успел сосчитать их. Но их было много, а мне нельзя было выдать себя, приходилось наблюдать из-за кустов. Пытался рассмотреть лица и запомнить, чтобы потом опознать, но они все были перемазанные в саже, ничего не разглядеть толком.
Первые подозрения зародились в голове у командира зондергруппы:
— А ты шустрый, даже слишком, для ефрейтора. Зачем ты решил их преследовать, запоминать, а не помогал своим товарищам, бестолочь?
Но Глеб мгновенно нашелся, что ответить:
— Нас так учили на службе в полиции еще в мирное время, господин офицер. Я был тайным агентом берлинской полиции, у меня даже есть награда от бургомистра. А за эту слежку мне дадут крест, господин офицер? Вы можете похлопотать об этом? Мне бы хотелось получать усиленный паек.
Тот фыркнул в ответ. Отвлекающий маневр — попытка выставить себя не в меру жадным и мечтающим лишь о материальном благополучии — сработал.
Эсэсовец презрительно буркнул:
— Хватит думать только о своем брюхе! Ты солдат фюрера и служишь ему, а не своему животу!
— Так точно, господин офицер, — вытянулся во фрунт Цайхель, и лицо его при этом стало грустным.
А гитлеровский офицер кивнул ему на мотоциклы зондеркоманды:
— Сейчас поедешь с нами, расскажешь все еще раз в штабе как следует. А потом уже набьешь себе пузо. Пайка не будет, но обед в офицерской кухне получишь.
— А как же раненые, господин оберштурмфюрер? — Цайхель, наивный и прямой, задал неудобный вопрос. — Разве мы не будем их спасать? Столько раненых, их нужно увозить в госпиталь.
Но фашист лишь поморщился на такую сердобольность:
— Кишки пускай собирает здесь кто-нибудь другой. Мы — СС, элита армии Гитлера, а не уборщики.
Настроен оберштурмфюрер был решительно, ему и дела не было до пострадавших. Он торопился сообщить в штаб о новой информации, а потом броситься в погоню за советскими диверсантами.
Поэтому эсэсовцы, не обращая внимания на крики и стоны выживших после крушения людей, торопливо выполняли приказ командира: снова усаживаться на мотоциклы. Когда мотоциклы с воем выкатились от станции на дорогу, ефрейтор Цайхель, сидевший в коляске, отчаянно замахал руками и завопил:
— Стойте, стойте. Вы едете не туда!
Вереница мотоциклов остановилась.
— Какого черта, что происходит? — пробурчал командир.
Их свидетель махал руками, тыча пальцем в другую сторону лесной полосы:
— Они ушли в другую сторону, к станции! Мы едем не туда!
Но командир обругал его:
— Идиот! Ты дурак! Мы не будем за ними гнаться, неизвестно, куда они направились! Нет связи! Нам надо срочно в штаб, чтобы доложить о случившемся. Сиди тихо или получишь не обед, а хороших тумаков от меня, бестолочь.
Цайхель осел в коляске под грозным окриком, хотя про себя радовался, что снова все вышло так, как он хотел. Он задержал мотоциклистов всего лишь на тридцать секунд. И все же какие они были важные! Громкие звуки немецких ревущих двигателей могли услышать советские бойцы и быстро укрыться в поле, если они еще не успели добраться до оврага.
Мотоциклы выбрались через пятачок пересеченной местности на дорогу и припустили вперед.
У Глеба Шубина, что сидел в коляске предпоследней машины, замерло от волнения сердце. Только бы они успели, только бы услышали звуки едущих мотоциклов и спрятались от карателей!
По длинной колее проселочной дороги от долянской станции разведчик ехал, будучи напряженным. В любую секунду он был готов вскочить и открыть огонь, чтобы задержать айнзатцкоманду.
Пока мотоциклы мчались вдоль черной, переливающейся влагой земляной полосы, капитан крутил головой. Глеб, высматривая с осторожностью хоть какое-то подозрительное движение в поле по правому флангу, пытался по серо-зеленым спинам и блеску касок определить, не вызвало ли что-то подозрение у фашистов.
Рука его сжимала в кармане табельный пистолет, чтобы при малейшей опасности тотчас открыть стрельбу. Он решил, что если все-таки ребята каким-то образом себя выдадут, то он разрядит всю обойму сначала в головной мотоцикл с оберштурмфюрером и его заместителем, а потом отнимет автомат у фашиста, что сидел в нескольких сантиметрах от него на заднем сиденье. И будет вести огонь, сопротивляться и драться до последнего, чтобы не отдать отряд советских бойцов на растерзание карателям.
Глеб Шубин с облегчением выдохнул, когда полоса из защитных деревьев, что окружала спуск в балку плотным кольцом, осталась за спиной. Сложный участок пройден, и теперь ему надо решить, как самому избавиться от группы эсэсовцев. Он понимал, что в штабе вопросы начнутся снова и, скорее всего, его свободу передвижения ограничат. Впереди перспектива оказаться в странной роли — не пленника, но человека, который должен быть под контролем. Правда, играть свою роль придется до конца, стоит только исчезнуть, убежать, как сразу его ложь станет подозрительной, и немцы больше не будут доверчиво идти в ложном направлении.