— Примерьте. А теперь вот этот!
Черную длинную женскую юбку в пятнах и прорехах она подцепила ножом и располосовала на две части:
— Вот этим подвяжем.
Наконец преображение капитана было закончено. В длинной и нелепой фигуре невозможно было узнать молодого мужчину, подтянутого офицера. Теперь он выглядел стариком, тощим, согнутым, с острым горбом и отвисшим животом. А Белецкая тем временем колдовала над теплой пуховой варежкой, вытягивая из нее волокна:
— Нет, руками не получится, надо гребень! — Девушка сунула под мышку несколько головных уборов, которые раскопала в куче, и решительно заявила: — Возвращаемся! Надо клей, ножницы и гребень! Я вам такую бороду сделаю из этой варежки, от настоящей не отличить. И еще нитки нужны!
Она была воодушевлена подготовкой, сияла, улыбалась и звонко щебетала, словно птичка. Капитан Шубин любовался ею, жизнь в ней так и била ключом, девушка совсем не была похожа на ту себя при их первой встрече — промокшую до нитки, молчаливую и сжатую от напряжения как пружина.
Под обаяние Ольги попал и старый каптер: он исполнил все ее просьбы, от ниток до частого металлического гребешка, облазив все полки на своем складе. А она лучилась от радости и благодарила его за каждую мелочь. С охапкой вещей и разных инструментов она вдруг вздохнула:
— Товарищ командир, тут столько подготовки. Я одна не управлюсь, только к утру будет готово.
Шубин растерянно уточнил:
— Так что же, мне стоит с полковником обсудить перенос начала операции?
Ольга замялась и смущенно кивнула: да, она не успеет соорудить нормальную маскировку до изначально запланированного пункта отхода. Надо бы раньше подумать…
Каптенармус, который долго сдерживал свое любопытство перед странным набором, который понадобился его визитерам, все-таки не выдержал:
— Товарищи, а зачем вам все это добро?
Ольга покосилась на капитана Шубина — можно ли рассказывать? Тот откашлялся и коротко ответил:
— Для секретной операции.
Начхоз замахал руками:
— Я почему спросил, не ради любопытства. Не шпион я германский, не боитесь, товарищи дорогие. Женка у меня в банно-прачечном отряде служит, рукодельница, Фросенька. — Морщинистое лицо расплылось от улыбки. — Ты, дочка, не серчай. Понимаю, что не моего ума дело, секретная служба у вас. Да хотел помощь Фросину предложить, ты скажи ей, что требуется, а уж она мигом сообразит из чего да как. Уж такая она у меня мастерица, все умеет — шить, вязать, латать. Уж она не откажет. А насчет болтовни и беспокоиться не надо, уж кто-кто, а она — нет, не скажет. Фросенька заикается сильно и стесняется, так что разговаривает только со мной. С сынком еще нашим Сережкой вот тоже курлыкала, болтала, да погиб он под Сталинградом.
По лицу каптенармуса прошла серая тень, он провел по лицу рукой и схватился за пилотку:
— Ну, товарищи дорогие, так что, идем до Фросеньки?
Капитан Шубин и Ольга Белецкая переглянулись и потом разом кивнули — веди.
…До самого утра возились над преображением разведчика немногословная Фрося и щебетунья Ольга. Девушка, словно восполняя годы, проведенные в полумраке и вынужденной тишине катакомб, рассказывала о том, как они справлялись в шахтах, спрятанных под Одессой:
— Спали мы все вместе, мужская спальня была и женская. В куче теплее, ведь топить нельзя, дрова — дефицит и только для готовки. А под землей ой как сыро всегда, хоть летом, хоть зимой. Но у нас школу там для ребятишек устроили, там я и училась, и учительницей для тех, кто помладше, была. Уходили ведь в катакомбы целыми семьями, не оставишь детей малых дома одних. Особенно после того, как фрицы сразу, только заняли Одессу, сожгли заживо двадцать пять тысяч человек в пороховых складах. Вот и пришлось под землей и школу, и кухню, и госпиталь устраивать. Красный уголок, штаб — все своими руками соорудили. Топили нас несколько раз, фрицы узнали, в каких шахтах расположились партизаны, и пустили туда воду. А на выходе поставили автоматчиков, чтобы нас как крыс выкурить и расстрелять, когда побежим.
Глеб слушал внимательно, поражаясь мужеству людей, которые несколько лет прожили в суровейших условиях катакомб ради того, чтобы вносить свой вклад в борьбу с немецкими захватчиками. Сноровистая Фрося тоже качала головой и хмурилась от рассказов девушки, хотя пальцы ее порхали, словно две бабочки, то над широким картузом, то над пучком серой шерсти, в который превратилась найденная Ольгой пуховая варежка.
А девушка говорила, и вместе со словами из нее будто выходила многолетняя боль и ужас той жизни, которой она жила в постоянной опасности и жутких условиях, когда на твоих глазах умирают десятки и сотни людей. Они сейчас будто заново проходили перед ней, опять живые, истерзанные холодом, недоеданием и болезнями, однако верящие в победу.
— Мамочка моя была тоже, как вы, тетя Фрося, на все руки мастерица. И вот во всем разбиралась. Нас когда топить начали, такая паника была. Все плакали, кричали, прощались с жизнью, а мама им сказала, что вода уйдет, потому что стены пористые в катакомбах, из ракушечника! И оказалась права, хоть и было невыносимо страшно. Вода сначала по колени была, потом по грудь, а потом по горло. Те, кто повыше, брали на руки детей и удерживали по нескольку часов, чтобы те не захлебнулись. Мамочка, моя мамочка, тогда была такая уже худенькая, как я, и совсем слабая. Не могла меня удержать, потому что на руках у нее были трое малышей. У нее кончались силы, она едва стояла на столе из ракушечника и все равно меня хвалила, уговаривала. Еще немножко, Олечка, ты сможешь, ты такая сильная девочка. Хватайся за шею, за волосы, мне совсем не больно, держись со всей силы, доченька.
У Фроси хлынули слезы по щекам, а капитан Шубин опустил голову, чтобы не показать, как дрожат у него губы от той боли, что сжимала сердце.
Оля же улыбалась грустно и светло, вспоминая о том, как много раз умирала и выживала в подземных шахтах:
— Она оказалась права, вода ушла за несколько суток. Просочилась через стены. Правда, целый месяц мы сушили все, убирали плесень, заболели все сильно! Но главное, что не сдались и выдержали. Ни один человек не вышел на поверхность и не сдался фрицам.
После рассказа Ольги разведчик стал лучше понимать ее горячее желание отправиться с ним в разведку и отомстить фашистам за всех, кто погиб, не дождавшись победы. Он предложил девушке:
— Пока Фрося помогает нам с нарядом, давай с оружием разберемся. Стреляла когда-нибудь из пистолета?
Ольга замотала головой:
— Умею разбирать, собирать пистолет, винтовку. Знаю устройство мины, гранаты. Мы все изучали в катакомбах, тренировались с деревянными макетами, чтобы патроны не расходовать. Но из настоящего не стреляла ни разу.
— Ну вот сейчас попробуешь, выстрелишь. Найдем место и потренируемся, пристреляться надо. Этот малыш удобный, чтобы припрятать, но стрелять из него получится только с близкого расстояния. Если хочешь попасть и ранить, метров на пятнадцать нужно подойти, не меньше. Но лучше, чем нож.
Фрося ткнула пальцем в окно, где расстилалось поле, и с трудом выговорила:
— Сссытарое ккладибище, ттттаммм ссстреляйттти, ннннет ннникккого.
Белецкая с готовностью вскочила со своего места:
— Сейчас идемте! Я хочу обязательно попробовать.
Они с Шубиным вышли из барака, где жила Фрося, и направились к полю, которое когда-то служило городку кладбищем. Все кресты и памятники настолько покосились или проржавели, что превратились в остовы без надписей или дат, лишь печальное напоминание о тленности жизни.
Белецкая уверенно взяла браунинг маленькой ладошкой, проверила, заряжен ли он, опустила предохранитель:
— Куда целиться?
— Давай вон в ту табличку. — Разведчик ткнул в ржавый прямоугольник с нечитаемым от времени текстом. Цель была хорошо видна на заброшенном кладбище.
Ольга с трудом, но все же смогла взвести курок, поводила стволом, поймала в разрез прицела ржавый бок и нажала спусковой крючок. Выстрел! Пуля со звоном выбила ржавчину с таблички.
В воздухе повисло облачко порохового газа, Ольга повернулась к напарнику:
— Попала… руку только больно.
Капитан Шубин раскрыл ее ладошку и покачал головой — на нежной коже выступили синяки от отдачи пистолета. Он погладил почерневшие бугорки:
— Надеюсь, стрелять не придется, я все сделаю для того, чтобы мы вернулись обратно без перестрелок и стычек.
В окно застучала Фрося, показывая им что-то большое и белое, венчавшееся объемным малахаем.
По возвращении они приладили на голову Глебу получившийся парик, сшитый вместе с шапкой. Он долго насаживал его, укладывал седые пряди, а когда повернулся к женщинам, они одобрительно закивали.
Белецкая указала ему на табурет:
— Так, садитесь, сейчас будем вас старить! Фрося, у вас есть уголь?
Пожилая женщина насыпала золу из печи на газету и протянула девушке. Та, прикусив губу, принялась работать над лицом разведчика, будто над холстом.
Фрося гудела рядом, всем своим видом показывая, как она восхищена результатом. Она принесла откуда-то крошечное зеркальце, и Глеб смог рассмотреть себя в узком осколке. Из зеркала на него смотрел седой старик: вокруг худого лица висели клочками белые пряди; глаза выглядели запавшими черными ямами; а тонкое лицо изрезали глубокие морщины.
— Хорошо вышло, — похвалил женщин за усилия капитан.
Он поднялся с табурета:
— Ну что, товарищ Белецкая, больше времени на подготовку у нас нет. Да готово все, маскировка, боеприпасы. Даже провизию нам выдали с собой. Так что можем выдвигаться. Удачно, пожалуй, выйдет: как раз к ночи и будем в лесу. В штаб зайдем отметиться и в путь-дорогу.
Фрося вдруг остановила их, вытащила откуда-то крошечную иконку, перекрестила обоих. А икону бережно завернула в платочек и сунула Ольге. Та обняла женщину на прощание:
— Спасибо вам за все.
В штабе полковник ахнул при виде разведчика:
— Шубин? — Он покрутил капитана со всех сторон. — Ну волшебники! Вот так тебя преобразили! А я вам как раз документы подготовил. — Он вручил удостовере