И снова о женщинах:
«…У баб индивидуализм развит ещё более, чем у мужиков, бабы ещё эгоистичнее, ещё менее способны к общему делу – если это не общая ругань против кого-либо, – менее гуманны, более бессердечны… Баба не надеется ни на свой ум, ни на силу, ни на способность к работе, баба всё упование свое кладёт на свою красоту, на свою женственность, и, если раз ей удалось испытать свою красоту – конец тогда… За деньги баба продаст любую девку в деревне, сестру, даже и дочь, о самой же и говорить нечего. «Это не мыло, не смылится», «это не лужа, останется и мужу», рассуждает баба… А проданная раз девка продаст, лучше сказать, подведёт, даже даром, всех девок из деревни для того, чтобы всех поровнять. Охотники до деревенской клубнички очень хорошо это знают и всегда этим пользуются. Нравы деревенских баб и девок до невероятности просты: деньги, какой-нибудь платок (или, как у Некрасова в стихотворении, ставшим народной песней, «бирюзовый перстенёк»), при известных обстоятельствах, лишь бы только никто не знал, лишь бы шито-крыто, делают всё. Да и сами посудите: подёнщина на своих харчах от 15 до 20 копеек… Что же значит для наезжающего из Петербурга господина какая-нибудь пятёрка, даже четвертной, даже сотенный билет в редких случаях. Посудите сами! Сотенный билет за то, что не омылится, и 15 копеек за подёнщину. Поставленные в такие условия, многие ли чиновницы устоят?»
Да, в таких условиях, при таких копеечных заработках заполучить 25, а то и сто рублей (стоимость четырёх лошадей!) – это значит вообще сменить весь свой жизненный уклад, поднять его на более высокий уровень, «выбиться в люди».
Кстати, об уповании бабы на красоту, об её стремлении к красоте и о красивых платках. Коробейник, торговец разным товаром похвалил Энгельгардта за внедрение посевов льна, что дало крестьянкам очень хороший приработок:
«Я нынче нарочно пораньше деревни объехал – пусть бабы о Покрове на ярмарке покрасуются, – полкороба товару в долг распустил. Все берут: отдадим, говорят, как лён будем мять. Простых платков не берут – всё парижских требуют. Большое движение торговле изволили льном дать. Ведь это не шутка: полсотни денег за одно мятьё бабы возьмут, где им было это прежде заработать?»
Как видим, в женском вопросе Энгельгардт разошёлся с теми деятелями революционно-демократического лагеря, которым ближе было творчество Николая Некрасова (его поэмы об аристократках – жёнах декабристов, поехавших «во глубину сибирских руд», чтобы разделить судьбу своих сосланных на каторгу мужей, о самоотверженных крестьянках и пр.). Но вообще такой взгляд на «баб» был тогда весьма распространён. Один высокопоставленный чиновник написал на эту тему скандальную книгу, содержавшую такие афоризмы: «мужчина состоит из тела, души и паспорта; женщина состоит из тела, платья и паспорта». Когда начальник спросил чиновника, зачем он сочинил такую неприличную книгу, тот ответил: «У меня опубликованы два десятка солидных книг по специальности, но вы, видимо, в них вряд ли заглянули, скорее всего, даже о них не слышали. А от выпустил я книгу несколько фривольного содержания, и вы её тут же прочитали».
Думается, суждения Энгельгардта вряд ли понравились оставшейся в Петербурге жене Энгельгардта, которая была одной из первых феминисток в России. Но Энгельгардт отмечает как бы два полюса «бабьего царства»:
И всё-таки не всякую бабу можно купить, и если ею владеет настоящее чувство, она верна человеку, которого любит:
«Что же касается настоящего чувства, любви, то и баба не только ни в чём не уступит чиновнице, но даже превзойдет её. Я думаю, что тот, кто не знает, как может любить деревенская баба, готовая всем жертвовать для любимого человека, тот вообще не знает, как может любить женщина».
Наверное, именно эта фраза для некоторых исследователей послужила лишним доводом в пользу того, что у Энгельгардта была в деревне другая, гражданская жена, точнее, сожительница, простая деревенская женщин, у которой от него было пятеро детей. Ещё сравнительно недавно некоторым литераторам (например, И.Филоненко) звонили якобы потомки Энгельгардта. Были ли это некие подобия «детей лейтенанта Шмидта» или же подлинные потомки, сейчас уже вряд ли можно установить. Можно, конечно, написать об этом душераздирающую повесть, оговорив, что она основана на слухах. Написал же Михаил Веллер книги вроде «Легенд Старого Арбата, где проехался по Сергею и Никите Михалковым так, что знаменитому кинорежиссёру до сих пор приходится оправдываться. А к Веллеру не придерёшься: дескать, ходит такая легенда…
Говоря беспристрастно о бабах, Энгельгардт не скрывает, что и некоторые мужики – не ангелы. Один любитель получать удовольствие от баб на стороне, очень озабочен тем, как бы и его собственная жена от него не сбежала, а для этого ей нужен паспорт, без которого она может передвигаться только в пределах своей волости.
«– Ну, тогда бабы совсем от рук отобьются, никакого сообразу с ними не будет. Теперь, по крайности, баба, коли я ей пачпорту не дам, далее своей волости уйти не может, а тогда, что с ней поделаешь, села на машину (на поезд) – лови её!
– Так что ж? Одна уедет, другая приедет. Без бабы не будешь.
– Оно точно, что не будешь.
– То-то. Теперь ты куражишься над ней только, паспорта не даешь, силу свою над ней показываешь, а на что ей ты, коли ей Ванька люб! На что она тебе? Всё равно с тобой не живёт, да и сам ты с другой живёшь. На что же она тебе? – припираю я в таких случаях.
– Жена должна мужу виноватиться.
– Зачем?.. Ведь и тебе она не люба, ведь и ты её не жалеешь, ведь ты сам к Авдоне бегаешь, сахарная та для тебя. А?
– Я и жену не бросаю.
– То-то не бросаешь! В кои веки и жёнку не оставишь, когда Авдони нет дома. Дурак ты – вот что! – начинаю я сердиться… – Зарядил одно, должна виноватиться… зачем?
– Так в церкви дьячок читает.
– Дьячок читает, что муж должен любить свою жену, а ты разве любишь? Ты вон Авдоню любишь… Ты вот полюби жену, может, она тебе и виноватиться будет… Твоя Машка молодая, красивая, не то что Авдоня. Отчего тебе Машку не любить, хуже она, что ли, Авдони?
– А я все-таки Машке пачпорта не дам. Пусть тут мается, а в Москву не пущу…
– Не давай. И не нужно. Машка теперь и сама в Москву не поедет. Она теперь вону попа живёт. На что ей Москва? Ей и тут Москва, – видел, какой у неё шерстяной платок? Ну-ка, ты своей Авдоне справь такой.
– В волость подам, судиться буду.
– Что возьмешь судом? Так тебе суд её и приведёт. А Авдоня что? Так она тебе и позволила страмиться.
– Вот и буду судиться. Я за нее, коли что, отвечать должен!»
Крестьяне отмечали церковные праздники. Как уже отмечалось,
«…на Светлое Воскресенье празднуют всего три дня, а во многие другие праздники не работают только до обеда. Например, у меня всегда берут лён на Успенье… по воскресеньям, в покос, даже в жнитво, крестьяне обыкновенно работают после обеда. Правда, у крестьян есть некоторые особенные праздники: например, они празднуют летней Казанской, Илье, в некоторых местностях Фролу и некоторым другим святым, но зато крестьяне не празднуют официальных дней (дней тезоименитства государя императора и государыни императрицы и up.)… крестьянин большею частью и не знает, когда он – именинник».
Церковный календарь крестьянам был знаком плохо, зато у них был ещё и свой календарь, полуязыческий. «Кроме Богородицы, во всех случаях жизни крестьяне обращались к покровительству различных святых. Свойства же, которыми наделял крестьянин святых, часто не имели ничего общего с их агиографией. Ведь крестьянину нужны были в доме не безмолвные образа, а помощники в повседневной жизни и труде! Самое типичное и распространённое представление о святых – как посредниках между богом и людьми. Общеизвестна пословица: «Проси Николу, а он Спасу скажет». Вот и Энгельгардт отмечает:
«На Васильев вечер день прибавляется на куриный шаг, как говорит народ… С Алдакей (1 марта – Евдокия) начинается весна…» Ит. д.
Но не только приметами погоды и природных явлений, песнями или драками примечательны отдельные дни:
«Крестьяне, например, не работают… на Бориса (24 июля), потому что Борис сердит… и непременно накажет, если ему не праздновать».
Крестьяне обязательно отмечали престольные праздники:
«День престола – это разгульные пиршества и весёлые гулянья, вызывавшие постоянные нарекания со стороны церкви, но психологически соответствовавшие принятым нормам «праздничного» поведения. Широким разгулом, весельем, пьянством, обильными трапезами сопровождались все аграрные праздники (особенно масленица)… Иные закладывают даже рожь на корню или входят в долги, чтобы иметь возможность отпраздновать эти дни».
Во многих местностях, в том числе и в окрестностях Батищева, непременным элементом престольного праздника бывали драки. Впрочем, они могли происходить и в другие дни, по иным поводам. Драки происходили и между мужчинами в самой деревне, так и между «командами» соседних деревень. Когда речь шла о боях между «командами», тут, – отмечает Энгельгардт, – даже родные братья, рассорившиеся навсегда в процессе раздела хозяйства, объединялись, заступались друг за друга.
В разных местностях существовали разные «правила игры» на этот счёт. Иногда это были «кулачные бои», но не единоборства, а «стенка на стенку». Порой дело только начиналось таким «джентльменским» образом, но когда «команда» видела, что проигрывает бой, в ход шли колья из плетней. Ну, а в иных случаях соревнования «команд» напоминали скорее «бои без правил».
Обычай этот необычайно живуч. Из «Песни про купца Калашникова» мы знаем, что Иван Грозный любил смотреть кулачные бои. Писатель Владимир Солоухин рассказывал, как драки происходили в их краю. Сначала «команды» предоставляли инициативу подросткам. Они дразнили противника, затем начиналась потасовка. Когда взрослые видели, что их «мальцов» одолевают, они с криком «наших бьют!» сами устремлялись в бой. Мы с женой в 70-е годы отдыхали в деревне на верхневолжских озёрах. В деревне было всего два мужчины, но по праздничным дням они считали непременно необходимым, предварительно выпив, подраться. И какой в этом смысл? За столько лет совместной жизни всё уже выяснено, кто из них сильнее, кто слабее. Но какая-то сила заставляет их каждый раз снова меряться силой. И что интересно: на следующий день ещё вчера дравшиеся мирно беседуют, показывают друг другу полученные в драке синяки, раны и ссадины… Видимо, до следующего праздника.