Ревекка Фрумкина с восхищением писала:
«Жизнь А.Н. Энгельгардта была поистине удивительна. Он, несомненно, был высокоодаренным интеллектуалом и крупным ученым. Но, прежде всего, это был человек, наделенный глубокой личной свободой. Об этом говорит то, как он сумел сложить свою жизнь, несмотря на пережитые потрясения».
Но, видимо, он и в семейных отношениях тоже высоко ценил личную свободу. Ни он сам, ни жена не подавали просьбы о разводе. А Энгельгардт остался без жены, когда ему было чуть меньше сорока лет, это был мужчина в расцвете сил, полный энергии. И, по свидетельству некоторых биографов, в сельце Батищеве Энгельгардт имел другую семью, проживая в гражданском браке с простой крестьянской. От совместной жизни с ней будто бы имел пятерых детей. Как обходилась в этом отношении без мужа Анна Николаевна, которая была ещё моложе его и слыла одной из первых русских феминисток, в известных мне биографиях не говорится.
Думается, супруги Энгельгардт не просто с увлечением читали статьи Чернышевского и с нетерпением ожидали их появление. Они, видимо, во многом и разделяли его жизненные установки: и теорию «разумного эгоизма», и взгляд на семейные отношения, в том числе способ разрешения проблем «любовного треугольника» в том духе, в каком действовали «новые люди» – герои романа Чернышевского «Что делать?», оказавшего громадное влияние на определённую часть русского общества той поры. Нам сейчас трудно представить себе жизнь и быт той прослойки русского общества, которая после появления этого знаменитого романа считала себя «новыми людьми».
Чернышевский, сторонник женского равноправия, сам объяснял будущей жене свой взгляд на отношения мужчины и женщины, в корне расходящийся с традиционным и официально принятым. Известен его совет: «Смотри на жену, как смотрел на невесту, знай, что она каждую минуту имеет право сказать: – Я недовольна тобою, прочь от меня; – смотри на неё так, и она через девять лет после твоей свадьбы будет внушать тебе такое поэтическое чувство, как невеста, нет, более поэтическое, более идеальное в хорошем смысле слова». Он даже понимал брак как некое искупление мужчинами долга за многовековое их господство над женщинами и склонен был прощать дамам на этом основании многие вольности:
«По моим понятиям женщина занимает недостойное место в семействе. Меня возмущает всякое неравенство. Женщина должна быть равной мужчине. Но когда палка была долго искривлена на одну сторону, чтобы выпрямить её, должно много перегнуть её на другую сторону. Так и теперь: женщины ниже мужчин. Каждый порядочный человек обязан, но моим понятиям, ставить свою жену выше себя – этот временный перевес необходим для будущего равенства. Кроме того, у меня такой характер, который создан для того, чтобы подчиняться».
Ну, властям-то он не очень подчинялся, а жене…И изложенного принципа он придерживался не только в абстракции, но и в собственной реальной семейной жизни:
Критик И. Паперно замечает: «Тщательно взвешивая потенциально возможные отношения, которые могли сложиться у него с Ольгой Сократовной после женитьбы, Чернышевский взвешивал и возможность супружеской измены». И когда ему посторонние говорили, что такая возможность переходила в реальность он отвечал примерно так:
«Если она, моя жена, будет делать не только это, если она захочет жить с другим, для меня все равно, если у меня будут чужие дети… (я не сказал, что готов на это, перенесу это с горечью, но перенесу, буду страдать, но любить и молчать). – Если моя жена захочет жить с другим, я скажу ей только: «Когда тебе, друг мой, покажется лучше воротиться ко мне, пожалуйста, возвращайся, не стесняясь нисколько»».
Жена пользовалась этой свободой в полной мере: «По слухам, дети – видимо, кроме его старшего сына, Александра (который страдал психической болезнью), были не от него; кроме случайных связей, у Ольги Сократовны очевидно был серьезный роман с одним из друзей Чернышевского…».
Он, всегда занятый работой, предпочитал не замечать, что весёлое времяпрепровождение его жены в мужской компании не всегда носило невинный характер. Сама его жена вспоминала впоследствии:
«…мы с Иваном Федоровичем (любовником) в алькове, а он (муж, знающий об их свидании) пишет себе у окна».
Гражданский брак, а точнее – сожительство, ни в коей мере в царской России не имело официального статуса и обществом осуждалось, перед виновными в этом закрывались двери домов их прежних друзей и знакомых (вспомним хотя бы страдания Анны Карениной из одноимённого романа Льва Толстого). А это явление было широко распространено в кругах народовольцев (пример – отношения Желябова и Перовской). Современник, либеральный деятель и противник Чернышевского, А. В. Эвальд, писал, что даже те молодые женщины, которые читали «Современник» ничего в нем не понимая,«считали себя […] какими-то Жаннами д’Арк, призванными к пересозданию человечества, в сопровождении своих поклонников, разумеется». Герои романа Чернышевского Вера Павловна и Дмитрий Лопухов вступают в фиктивный брак: «После женитьбы молодая чета устраивает свою жизнь в соответствии с идеями равенства и независимости супругов; поскольку Лопухов женился, чтобы освободить Веру Павловну, он не осуществляет своих супружеских прав». Вот и увлечение артелями – у мужа крестьянской, у жены издательской, видимо, тоже от Веры Павловны из «Что делать?». Критик И. Паперно опять отмечает: «Четвертый сон Веры Павловны – это утопическое видение общества будущего. Грандиозный дворец из стекла и металла, оснащённый техническими чудесами, – это коммунальное жилище морально и физически совершенных людей, живущих по принципам рационально организованного коллективного труда. Их рабочий день кончается великолепным балом (правильное питание и физические упражнения позволяют им танцевать и петь без устали) сопровождающимся свободным утолением половых потребностей (в специально оборудованных помещениях)».
И далее:
«Цензор, которого по выходе романа просили оценить возможные последствия, написал, что «такое извращение идеи супружества разрушает и идею семьи, и основы гражданственности, [что] то и другое прямо противно коренным началам религии, нравственности и общественного порядка», и сделал заключение, что «сочинение, проповедующее такие принципы и воззрения, в высшей степени вредно и опасно».
И, тем не менее, оно оказало беспрецедентное влияние на общество. «Ни одна из повестей Тургенева, никакое произведение Толстого, или какого-либо другого писателя, не имели такого широкого и глубокого влияния на русскую молодежь, как эта повесть Чернышевского». Как же было «прогрессистам» Энгельгардтам не поддаться тому всеобщему увлечению молодёжи, и не только молодёжи!
Продолжу цитировать Бекетову:
«Анна Николаевна… прекрасно знала французский язык, а также и свой собственный русский, была литературно и исторически образована, очень начитана и сделалась вскоре хорошей переводчицей… Свою профессию переводчицы она ненавидела, называла себя литературным батраком, но добросовестно исполняла свою работу. Зарабатывала она, по-видимому, изрядно….
В детстве я её смутно помню. В 60-х годах она имела облик своего времени. Будучи очень высокой и в меру полной, она одевалась в чёрные платья наипростейшего покроя, напоминавшие подрясник, и стригла волосы. Очки, которые она всегда носила по крайней близорукости, еще дополняли этот облик. У нее было приятное лицо с нежной кожей, маленькие изящные и очень холеные руки. Позднее она отрастила волосы и стала более тщательно одеваться, хотя никогда не молодилась. У нее были дружеские, хотя и неблизкие отношения с моими родителями…
Анна Николаевна очень любила бывать у нас в Шахматове… в урочные часы переводила какую-то книгу и часто развлекалась разговорами с тремя сёстрами, причем и ей и нам было превесело. В городе она жила некоторое время по комнатам, но потом, внезапно вообразив себя Hausfrau [хозяйка дома – нем.], она наняла себе квартиру в три крошечные комнатки. В это время Анна Николаевна вообще увлекалась домовитостью… Она наняла прислугу и устроилась очень уютно. Свои комнаты она называла «напёрстки», и мы не раз посещали ее в то время все три…
Будучи литературной дамой, Анна Николаевна встречалась со многими писателями: с Тургеневым, с Достоевским и другими. Она особенно ценила последнего. Из её рассказов о нем я помню, что он говорил ей как-то: «Ведь во мне все Карамазовы сидят». Помню, как Анна Николаевна приехала к нам в Шахматове из Москвы после пушкинского праздника, на котором, к стыду нашему, никто из нас не был по причине какой-то глупой инертности. Она с восторгом рассказывала про знаменитую речь Достоевского, начинавшуюся словами: «Пушкин есть явление чрезвычайное», и призналась, что после этой речи она поцеловала Достоевскому руку».
Энгельгардт была первой женщиной из «общества», вставшей за книжный прилавок. Она служила продавцом в книжном магазине, созданном в Петербурге в 1862 году. Н.А. Серно-Соловьевичем по решению «Земли и воли». По инициативе Энгельгардт была организована первая в России женская издательская артель. Энгельгардт явилась одним из организаторов Высших женских (Бестужевских) курсов и главным редактором журнала «Вестник иностранной литературы».
О встречах Достоевского с Энгельгардт свидетельствует письмо Энгельгардт к нему от 12 апреля 1880 г., где она приглашает Достоевского к себе, а о встречах с Энгельгардт на Пушкинском празднике в Москве в конце мая – начале июня 1880 Достоевский писал в четырёх письмах своей жене, остававшейся дома.
В отделе редких и рукописных книг Научной библиотеки Петербургского университета сохранился первый том прижизненного издания «Братьев Карамазовых» с автографом Достоевского: «Глубокоуважаемой Анне Николаевне Энгельгардт на память от автора».
Сохранился автограф (на французском языке) критического очерка Энгельгардт о Достоевском «Великий русский психолог» (1882 г.), в котором Энгельгардт в заключении отмечала: