Тишина и после паузы раздался хриплый голос, в котором услышал даже насмешку.
— Я умираю и знаю точно, это сделал ты. Что ж, одно хорошо — признался, что никакой ты не Бутурлин, а Алексей Ланской. Меня это радует.
— Ошибаешься. Я тот, кто есть, Вячеслав Бутурлин. Алёша Ланской, которого ты упомянула, погиб вместе с сестрой, родителями и родственниками. Их убили при попытке бегства, расстреляли в вертолёте. И все они… Вся эта большая дружная семья похоронена на территории тюремного кладбища. Все восемь человек. Восемь номеров на одном кресте, где нет ни фамилий, ни имён, лишь дата смерти… и номера… Как у пожизненно осуждённых преступников. Не удосужились даже написать даты рождения. Хотя о чём я? Ведь тогда надо было бы признать, что в могиле лежат двое детей… Десятилетние преступники, которых казнили за то, что они пошли против власти?… Ненавижу тех, кто это сделал и кто причастен к расправе. Ненавижу тех, кто наслаждался жизнью многие годы, зная, что их никогда не настигнет кара за содеянное. Скольких ещё эти нелюди замучили своими экспериментами? Чего добивались? Чего хотели? Стать при жизни богами? Властителями если не мира, страны? Идиоты. Они без одарённых как были ничтожествами, так ими и остались. Гореть им всем в аду за совершённые злодеяния… Как и тебе, их пособнице и последователю грязных дел. Забудь мой номер и никогда больше не звони. В живых остался ещё один. Последний. Никто его не тронет до тех пор, пока меня не трогают. Пусть живёт и трясётся от страха как сам, так и его семья, что придёт день, когда надо будет ответить за всё…
У меня вырвали телефон, и Настя сначала прервала разговор, а потом вообще отключила аппарат.
Меня трясло от гнева и в первые минуты даже не мог сообразить, где нахожусь, пока не приложили к лицу мокрое полотенце.
— Славушка, любимый, успокойся, прошу. Ты убиваешь себя, родной. — Настя прижалась к спине и гладила моё лицо, шею, плечи, руки. — Успокойся. Гневом и словами ничего никому не докажешь, да тебя и не будут слушать. С другой стороны своя правда. Искажённая, извращённая, но какая есть. Думаешь, эта женщина хоть одно твоё слова приняла? Нет. Для неё была песня радости как ты убиваешься о родных. Слава. Пойми, твои родные и та, кто была тебе сестрой — они разные. Все твои близкие погибли, а та, что называет себя родственницей, она чужая. Стала такой, когда приняла чужого человека, вошла в чужую семью. Уже не говорю о дальнейшем. Она не боролась за правду все эти годы как ты. Не сопротивлялась чужому влиянию. Наоборот, впитывала в себя как губка всю грязь и ложь с одним желанием — выжить и стать на сторону тех, кто, по её мнению, сильнее. Прости за мои слова, но тех, кто погиб, она считает слабыми. Это не та жизнь, к которой мы привыкли. Это настоящая борьба за выживание. За существование, где побеждает наиболее сильный. Твоя сестра пошла, уничтожив свою гордость и личность по наиболее лёгкому и простому пути. Ты, выстрадав и став человеком, прошёл более трудный путь. Хотя… Не думаю, что ей было легко и хорошо.
Повернулся к девушке и прижал к себе.
— Мудрый ты мой котёнок. Знаешь, даже улыбка появилась, слушая твои слова. Маленькая ты моя глупышка. Моей сестре настолько промыли мозги, полностью заменив память и, наверное, даже личность, что она всё до сих пор воспринимает как истину. Она испорченный человек не только телом, но и душой, каких свет не видел. Пойми, родная. Если тебе с ранних лет говорят, что чёрное это хорошо, что извращения — это норма жизни, то приходит момент, когда ты на других, нормальных людей, смотришь как на ненормальных. Всё меняется. Чувства, понимание, восприятие. О чувстве любви и жалости вообще разговора нет — это начисто отсутствуют. Мне обидно, что моя закладка не сработала как надо. Все воспоминания детства, всё, что я помнил о родителях и как они погибли — всё это не сработало. Было отринуто совершенно чужим сознанием. Для себя вижу плюс в том, если можно так назвать то, что окончательно осознал и принял — Александра Ланская является таковой лишь по документам, а на деле — дочь полковника Торжкова. Садиста-врача и убийцы.
— Да ну их к лешему. Слав, мы тогда остаёмся. Ты всё равно не сможешь сесть за руль.
— А ты на что? — улыбнулся, глядя в испуганные глаза. — Права у тебя есть? Есть. За рулём моей машины сидела? Управляла? Да. Дважды домой отвозила своего шефа. В чём вопрос?
— Я боюсь. Правда, боюсь. От работы до дома выучила маршрут, а тут… Нет, Слав, я не сяду за руль.
— Тогда на кой страховку на тебя оформлял? И кто хвалился, что экзамен по вождению сдала одна из трёх из всей группы, где были, кроме тебя, одни мужики? Всё, поехали. За городом всегда проще, сама знаешь.
— Так сегодня за городом сплошная толчея — в городе машин меньше чем там.
— Котёнок, не заставляй на тебя рычать. Поехали. Не бойся — если что, вину возьму на себя, да и машина у нас такая, что остальные водители всегда настороже. Если что, сигналь. Сама увидишь какой лёгкой будет дорога. Потом тебя сменю. Договорились?
- -
Каждый раз, когда Настя садилась за руль моей машины, еле сдерживался, чтобы не заржать. Она, тоненькая веточка, сливалась с сиденьем и со стороны казалось, что за рулём шкафа на колёсах никого нет. Хотя, удивился, когда в первый раз через десять минут малышка вполне освоилась с немалыми габаритами машины, а во второй раз так чуть ли не матом покрыла мужика, что притёрся слишком близко. Наверное, лишь одно моё присутствие рядом сдержало её порыв. Промолчать промолчала, но когда нажала на клаксон, а у меня гудок сравним с паровозным, приятели ради хохмы поставили, сосед по дороге ТАК шарахнулся в сторону, что я даже глаза закрыл — думал, тот в ограждение впилится. К счастью нет, увернулся. И когда полчаса назад сказал, что можно использовать звуковой сигнал, на лице девочки появилась улыбка, которую принял скорее за оскал. Думал, что Настёна всех будет пугать, но нет. Выехали из города вполне нормально и по трассе шли на «грани фола» — выше положенной, но ниже той скорости, за которую штрафуют. Искоса бросал взгляды на свою водительницу и внутри даже гордость появилась — никакого напряжения. Девочка была расслаблена, но глазки внимательны, головой крутит, на знаки смотрит и уже дважды заранее сбрасывала скорость в тех местах, где можно было бы даже увеличить, но… в первом случае миновали гаишников, которые с сожалением поводили нашу машину взглядами, а во втором стояла машина с камерой на крыше.
— Ты что, их чувствуешь? — спросил, думая, что всё это случайность.
— Настроилась на каверзы, вот и чувствую, где они могут проявиться. Впереди ещё одна. Скорее всего, опять машина с радаром.
— Настён, а меня такому научить можешь? А то, как ни поеду за город, обязательно штраф привожу за превышение.
Посмеялись, но ответ девочки меня удивил.
— Если захочешь, научу. Не сложно. Надо настроиться на определённый уровень восприятия и всё будет работать помимо тебя самого. Я вот ощущаю лёгкий укол, прости, в попу, когда надо сбросить скорость. У тебя может быть совсем другой сигнал.
— То есть туда, где самое нежное и красивое.
— Комплимент приятен, но я сама определила место. Не отвлекает от вождения и не так неприятно, если бы кольнуло губу или нос. Могу подсказать тебе такое место, но обидишься, — девчонка, поросёнок, чуть покраснела и звонко захохотала.
— Понятно… — протянул, скосив глаза на улыбающуюся девушку. — Так прямо и скажи, что надоел со своими приставаниями. Устала?
— Нет, я сама это каждый раз жду, а ты чаще игнорируешь мои желания.
— Настя, а о дороге спросил. Устала за рулём? Не о том, о чём ты подумала.
Не была бы девушка за рулём, точно меня стукнула. Сейчас даже дёрнулась, но руль не отпустила, но лицо вновь полыхнуло краской.
— Какой ты… Нравится меня подначивать? Вот возьму и обижусь.
— Так. Давай ищи место, где остановишься, поменяемся местами. Сядешь на пассажирское место и обижайся. Можешь даже вообразить из себя бурундучком с надутыми щёками и поспасть. Нам ещё ехать и ехать.
Это моё чудо через пару минут чмокнуло меня в щёку и закрыло глаза…
— Как здесь красиво, — прошептала девушка, открыв глаза после сна и выскочив из машины.
— А что ты шепчешь? — удивился, хотя и сам никогда в лесу не орал. Крики — это неуместно там, где надо слушать природу.
— Не могу. Мы ведь здесь гости, не хозяева, — и девушка аккуратно меня взяла за руку. — А это наш дом, где будем жить?
— Да. Между прочим, присмотрись. Недавно узнал, что хозяева его продают. Сумма большая, но я потяну, если понравится. Один минус — отсюда до ближайшего жилья более пяти километров, а до нормальной дороги почти восемь. Здесь надо жить или оставлять нанятых людей, иначе дом сожгут или обнесут. Люди вокруг бесхитростные — раз никто не гонит, значит можно поживиться. Тем более, видишь, и забора как такового нет — ограда чисто условная. А сейчас давай помогай — надо из машины перенести в дом всё, что захватили из города. Да, милая, пока не забыл. Если у моих знакомых всё сложится, завтра к вечеру или в воскресенье утром заглянут гости, мои хорошие знакомые.
— Миша с Машей? — улыбнулась Настя.
— Нет. Эти мультяшная пара, как их называю, не любители природы, хотя по молодости с ними ездил с палаткой. Было весело. Маша заводная, а вот медведь сразу начинает ныть — то ему жёстко, то холодно, то комары, то унитаза на острове нет.
Девушка засмеялась. — Не знаю. Мне он показался вполне… Автономным. Неуклюжий немного, так рост какой? Говорил, больше двух метров.
— Два метра и один сантиметр, если быть точным, — рассмеялся от слов Насти. — Мы его между собой называем от горшка два вершка. И добавляем — плюс сантиметр. Всё, котёнок, пошли в дом. Скоро станет темнеть, а мне ещё надо включить генератор, да и полностью осмотреть дом, чтобы от хозяев не было претензий.
После ужина сели на веранде. Закутал Настёнку в тёплый плед — уже октябрь и по вечерам зябко, а в некоторые ночи температура опускается до нуля, хотя заморозков в этом году ещё не было. Сели в кресла, в руках у каждого кружка с тёплым чаем, а говорить не хотелось. Лес вокруг нас шумел, разговаривал на множестве языков. Надо было только уметь понять,