Тут носят за пазухой и отдают за трояк, за пятерку щенков сомнительного происхождения. Но вот мужчина в шляпе, в кремовом макинтоше, в галстуке в красный горошек, в одной руке у него маленький черный щенок, в другой — четыре золотые медали, определяющие достоинства родителей этого жалко дрожащего создания.
У пустого ларька, привязанный длинным поводком за ржавый прут решетки, ходит, описывая полукруг, огромный пятнистый дог. Хозяин бережно разворачивает и показывает его родословную таблицу, аккуратно зашитую в целлофан, почетные грамоты. А за ларьком худощавый парень в вельветовой куртке продает такого же крупного черного дога за цену вдвое меньшую, потому что нет у него родословной таблицы, и собака от этого теряет половину своей ценности.
Овчарки, лайки, бульдоги, московские сторожевые, японские болонки, легавые, борзые, гончие — куда ни глянь — отовсюду смотрят карие, зеленые, голубые, серые глаза собак — грустные, умные и равнодушные, усталые и веселые, живые…
У деревянного шаткого забора толпится народ: продают месячных щенков редкой породы — ньюфаундленд.
Щенков было четыре, но вот остался один. Ближе всех к нему стоит юноша в элегантном пальто, розовощекий, с пшеничным пушком над верхней губой, под руку его держит стройная белокурая девушка. Юноша со знанием дела объясняет столпившимся вокруг, что это за удивительная порода собак, как прекрасно они плавают, ныряют, спасают утопающих. Ему очень хочется приобрести щенка, но не хватает денег: старик хозяин просит восемьдесят рублей, а у него только шестьдесят. Видя, как огорчен юноша, старик предлагает оставить задаток, забрать щенка, а вечером по указанному адресу занести остальные деньги.
— Нет, — отвечает юноша, — у меня больше нет денег, это последние…
Старик машет рукой:
— Ладно, берите, чего там! Хочется, чтобы собака попала не просто к кому-то, а к человеку, который мечтал бы о ней.
Он вручает юноше отпечатанное на машинке наставление — чем кормить щенка, подробнейшим образом полчаса объясняет, как за ним ухаживать, купать, расчесывать и т. д. Напоследок старик дает юноше свой адрес и номер своего телефона:
— Если понадобится консультация — заходите, звоните. Рад буду помочь.
Румянец на щеках юноши разгорается еще ярче, когда он берет на руки черного, пушистого, недовольно повизгивающего щенка. Старик во второй раз перечисляет — теперь уже его спутнице, что давать собаке на завтрак, на обед, на ужин…
Все это я увидел, когда, держась за хлястик пальто моего двоюродного брата Витьки впервые шел по рынку.
Я закончил тогда пятый класс и приехал в Москву на ноябрьские каникулы. У отца была командировка, он работал инженером на заводе электрических машин, и его послали в управление «выбивать» какую-то бумагу. К моей великой радости, он взял меня с собой.
Остановиться нам было где. В Москве жил родной брат отца Михаил, высокий, худой, горбоносый, с ранней сединой, пробивавшейся в жестких, вороненых волосах. Три года назад дядя Миша овдовел, и в большой трехкомнатной квартире в сером доме у Таганской площади он и его четырнадцатилетний сын Витька остались вдвоем.
Квартира была запущенная, в ней не только давно не натирали паркетные полы, но и пыль ее сметали с ветхой, старомодной мебели, так что на коричневом буфете можно было писать и рисовать пальцем все, что придет в голову.
Впрочем, я был не прав, когда сказал, что в квартире жили только дядя Миша и Витька. Полноправными членами семьи были три собаки: Ричард, поджарый, со свирепой мордой боксер, из пасти которого все время текла слюна и висела, не отрываясь от губ, как стеклянная нитка; Стелла, красивая, светлой масти овчарка колли с великолепным белым пушистым воротником и умными, спокойными глазами; и Мошка — маленькая, курчавая болонка, похожая на игрушку.
Был еще и аквариум. Он стоял в самой главной комнате, на специальной, спаренной из металлических прутьев подставке. В аквариуме, темном, с нагроможденными на дне черными корневищами, жила стайка неоновых рыбок. Они мелькали вверх-вниз, носились от одной стенки к другой, и, когда в комнату приходили сумерки, казалось, что где-то очень далеко движется факельное шествие.
Все три собаки были приобретены и воспитаны Витькой. Он любил их самозабвенно и раз в неделю, прицепив к ошейникам Ричарда и Стеллы кожаные поводки, ходил с ними в собаководческий клуб. Мошка тоже старалась увязаться следом, но у двери Витька кричал ей: «На место! Марш, кому говорят!», и Ричард, наклонив тяжелую голову к самому полу, беззлобно рычал, призывая Мошку к порядку. Мошка обиженно тявкала, убегала на кухню. Почему-то она любила переживать все свои обиды на кухне.
Аквариум же был увлечением дяди Миши. Каждый день, приходя с работы домой, посеревший и усталый, он подсаживался к аквариуму и долго молча наблюдал за рыбками. Иногда, словно рассуждая сам с собой, тихо и удивленно говорил: «Светятся… Понятно, что пигмент, но ведь светятся!»
Я тоже был страстным аквариумистом и понимал дядю Мишу. Собаки меня раздражали, особенно Ричард с его слюной.
Но в моем оставшемся дома аквариуме царило запустение, стенки поросли мелкими водорослями, и где-то за ними, словно в тумане, плавали два макропода и два гурами. Они мне давно уже надоели, а приобрести других рыбок в нашем городе было невозможно.
Единственный на весь город зоомагазин располагался в причудливой каменной постройке на центральном бульваре. Помещение было темное, сырое, от цементного пола веяло холодом, и я часто удивлялся, как это зеленые попугаи и тощие канарейки не дохнут в грязных, неделями не чищенных клетках. Рыбки — а было их всего два-три вида — плавали в широких, как корыта, аквариумах и выглядели серенько, невзрачно. Живого корма для них здесь не было: рачки, пахнущие морской травой, часто от долгого лежания превращавшиеся в труху, — вот все, что могли приобрести покупатели в этом магазине…
— Слушай, ты был на Птичьем рынке? — спросил как-то Витька, хлопнув меня по плечу.
— Нет. А что это такое? — Я впервые услышал это название, и по тому, как Витька хитро прищурился, понял, что Птичий рынок — что-то необыкновенное.
— Вот чудак! Не знаешь? — Витька хохотнул. — Ну, паря, жди воскресенья!
Оставшиеся до воскресенья два дня Витька загадочно улыбался.
— А говоришь, любитель рыбок. — посмеивался он надо мной. — Ты настоящих рыбок и во сне-то не видывал!
Всю неделю я встречался с отцом только вечерами, потому что уходил он рано утром, когда я еще спал, устраивал какие-то порученные ему дела и приходил поздно, я уже собирался ложиться спать.
В воскресенье, проснувшись, он долго лежал в кровати и, когда я сказал, что мы с Витькой хотим поехать на Птичий рынок, махнул рукой:
— Валяйте! А я полежу, набегался за неделю.
Дядя Миша, из солидарности, тоже остался дома. Впрочем, может быть, братьям просто хотелось поговорить, обсудить свою жизнь, и они обрадовались возможности побыть наедине.
Рынок находился недалеко от Витькиного дома — всего несколько автобусных остановок.
Ступив за его ворота, я был оглушен, ослеплен богатством увиденного. Поистине никогда ничего подобного мне и во сне не снилось!
Мы ходили вдоль длинных рядов, Витька чувствовал себя хозяином, довольно потирал руки:
— Ну как? Стоило сюда приехать?
— Что ты, Витька! — восхищенно выдохнул я. — Ты мне должен был с самого начала показать это место!
Мы долго ходили с Витькой по рынку. И я поделился с ним своим открытием: владельцы часто похожи на своих животных, как похожи на них те, кто, в свою очередь, приобретает их. Вот молодая рыжая женщина, в затертой нейлоновой куртке, продает рыжего боксера, у женщины некрасивое лицо, такая же, как у собаки, развитая челюсть. Вот мальчик с отцом остановились напротив клетки с белой свинкой, разглядывают, гладят ее, и наконец мальчик тянет отца за рукав, требовательно кричит: «Па, купи, купи ее!» Отец с готовностью отдает продавцу деньги, видно, на рынок они пришли для того, чтобы купить мальчику подарок, сын берет свинку на руки, она тычется белой мордочкой в такое же белое, свинячье лицо мальчика, и новый владелец так счастлив, что целует ее в нос. А вот сидит на пустом ящике пожилая женщина, перед ней в плетеной корзине огромная племенная крольчиха. Каждый, кто проходит мимо, останавливается, с удивлением говорит: «Такую на ВДНХ надо!» Женщина улыбается, кивает, но никто не хочет заметить, что сама она страсть как похожа на эту крольчиху — такая же большая, дебелая, а ушки из-под старой шляпки торчат остренькие, розовые.
— А ты, Витька, — сказал я, — похож одновременно и на боксера, и на колли, и на болонку. Нос у тебя тонкий, как у колли, пасть, как у боксера, а волосы курчавые, как у болонки.
Витька, по праву старшего брата, дал мне подзатыльник.
— Молчал бы уж, сам-то на кого похож! На цихлиду! — И заржал.
— На какую такую цихлиду? — обиделся я.
— А вот покажу.
Как ни интересны мне были собаки, щеглы, попугаи, свинки, больше всего тянуло меня к аквариумным рядам.
Никогда в жизни не видел я такого разнообразия аквариумных рыбок и даже не подозревал, что существуют на свете барбусы, данио, моллинезии, тетрагонаптерусы, пецилобриконы, миноры, серпасы, тернеции, фундулусы, кардиналы, лялиусы, петушки, фонарики — от одних только названии кружилась голова!
— И на что тебе рыбки, — говорил Витька, — одна декорация! Вот собаки — другое дело!
Мы подошли к большому аквариуму. Витька заорал:
— Вот, вот ты! Цихлида!
За стеклом плавал головастый ублюдок, он выпучивал глаза и то и дело открывал большой круглый рот.
Я всерьез обиделся. Зачем же так орать, даже если я и похож на эту цихлиду?
— Ладно, ладно, — Витька снисходительно похлопывал меня по спине, — балда, я же шучу!
Когда мы проходили вдоль рядов, где продавали аквариумы, у меня забилось сердце и загорелись глаза.
Какой-то сердобольный продавец не выдержал, весело крикнул: «Бери, мальчик, за пятерку!» — хотя аквариум стоил никак не меньше десяти рублей. Я виновато улыбнулся, вздохнул, покачал головой: в кармане у меня было всего два рубля, подаренные утром отцом. Аквариумы стояли прямо на земле, длинные, узкие, стекла сверкали на солнце. Конечно, они были не чета моему!