— В работе писателей и рудообогатителей есть определенное сходство. Главное в их деятельности — извлечение ценной породы. Обогатители извлекают из тонн руды ценный концентрат, а литераторы — правду о нашем времени. Это тяжелый труд, требующий упорства. Но самое главное в нем — необходимость знать предварительно, что именно извлекут и те, и другие, и зачем они это извлекают. Если пренебрегать этим условием, результат окажется плачевным… Я верю, что ты воспользуешься предоставленной возможностью и откроешь в руде ценные вкрапления. Мануил мне говорил, что критика хорошенько потрепала тебя за твою последнюю книгу, но я верю, что ты справишься с этим, главное в человеке — его закалка. А ты наш парень.
Не окончив своей поучительной тирады, Перфанов нажал кнопку звонка, и в кабинет вошла пожилая, старомодно одетая женщина с блокнотом в руках. Начальник зашагал по огромной комнате, диктуя письмо, которое я должен был увезти с собой в К. и вручить лично директору комбината. "В ваш город прибывает писатель Асен Венедиков. Он проживет у вас год или больше, чтобы изучить жизнь рабочих и трудовой интеллигенции Родопского рудного бассейна. Приказываю, — Перфанов метнул многозначительный взгляд, — принять молодого писателя с необходимым вниманием, устроить его в одну из комнат комбината и предоставить ему свободный доступ ко всем фабрикам, рудникам и рудоуправлениям, а также — на все производственные совещания, чтобы товарищ Венедиков мог собрать необходимые материалы и написать книгу о наших шахтерах и рудообогатителях. О выполнении прошу доложить письменно!"
Я невольно улыбнулся, припоминая чуть сгорбленную широкоплечую фигуру Перфанова, уверенные движения его крупных белых рук, авторитетный голос, не терпящий возражений… Но не только это поразило меня еще во время нашей самой первой встречи! Еще тогда я понял, что передо мной — крупная, увлекающаяся личность, а позже имел возможность убедиться и в том, что это — широкая натура, со всеми присущими ей достоинствами и недостатками! Это был настоящий мужчина! Даже то, что он наворотил в связи с насильственным внедрением своей новой технологии, было сделано во имя грандиозной исторической цели… Ведь именно эта его сущность вдохновила меня на почти документальное воссоздание его образа в моем первом и единственном романе "Сложная биография", который не только помог мне вернуть временно утерянные позиции, но и уверенно продолжить мое восхождение к окончательному и безусловному утверждению на поприще писательства.
Я встал с дивана, закурил сигарету и подошел к окну.
Окна кабинета выходили в огромный внутренний двор, связывающий несколько соседних домов. Трудно представить себе нечто более отталкивающее, чем этот запущенный и захламленный двор. Поломанные сгнившие скамейки, ржавый турник, на котором выбивали ковры, недостроенный ощерившийся гараж, груды строительного мусора и несколько хилых деревьев с черными ветками, не знавшими листьев, — вот что открывалось взгляду из широкого северного окна. И все-таки я предпочел для кабинета именно эту комнату. Когда мы купили квартиру, Лиляна сделала из этой комнаты гостиную с встроенным баром, а я работал в светлой южной комнате с видом на бульвар и, чтобы заглушить грохот машин, затыкал уши тампонами. После развода первым делом я перенес кабинет в эту комнату…
"Кумовство" Перфанова не принесло нам счастья — после пяти лет супружеской жизни Лиляна меня оставила. Когда до него дошел слух о нашем разводе, он не сказал ни слова — несмотря на внешнюю грубость, ему была свойственна сдержанность и деликатность, лишь в глазах мелькнула легкая укоризна, но я так и не понял, в отношении кого — меня или Лиляны…
7
С самого начала игры мне пошла такая "счастливая карта", что я неизменно выигрывал, несмотря ни на что.
Трое моих партнеров — Даво, хирург Астарджиев и молодой поэт Василен Симов — испытывали серьезные затруднения, потели и пытались постоянными "пас-ламенами"[8] вернуть свой шанс и пресечь мое везение, но до сих пор им этого не удавалось.
Мы собрались у Даво. Комната была северной и довольно мрачной, поэтому низко висящая над столом лампа уже светилась. Единственное окно, выходящее на уродливую глухую стену, было занавешено обвисшей темно-синей шторой. Стояла тишина, жена и дети Даво ушли из дому, и мы получили возможность без всяких помех предаться нашему занятию на условленных четыре часа.
Когда мне везло, я становился словоохотливым и великодушным, делая вид, что выигрыш меня совершенно не интересует, что еще больше деморализировало моих противников. Я сыпал шутками или ставил в тупик своих партнеров точным анализом их поведения…
— Хватит тебе пыхтеть, — заявил я Даво, когда его дыхание стало особенно шумным и прерывистым. — Так ли уж трудно собрать две пары от королей?
Он взглянул на меня с искренним удивлением, но ничего не возразил, и стало ясно, что у него на руках была действительно эта комбинация.
Теперь поэт несколько минут будет обдумывать, это явление и играть совершенно механически, в то время как доктор Астарджиев положительно станет внимательным и осторожным вдвойне…
— Пас! — засмеялся я, когда Василен после нескольких сдач тихо сказал: "Мизер!", и что-то в его интонации подсказало мне, что ему пришла карта. — У тебя ведь фулл, а у меня — только три дамы.
И вновь почувствовал, что попал в точку, а остальные, уверившись в этом, испытали неприятный осадок. Когда тебе идет карта, все разыгрывается, как по нотам: возникает точное представление о силе противника, ты знаешь, когда сказать "плачу", а когда — "пас"…
При следующей сдаче у меня оказалась тройка тузов, а у Даво — тройка королей. Он разозлился.
— Это уж слишком, Венедиков… Что ты там в Хисаре, с цыганкой имел дело, что ли? Впрочем, с такими картами любая бабка выиграет! Но ты мне еще попадешься, и тогда посмотришь, на что способен Даво!
Я беспечно улыбнулся, хотя в его словах была немалая доля истины — не стоило недооценивать Даво, особенно когда ему шла карта в руки. Тогда он бывал беспощаден — если уж он в тебя вцепится, не выпустит, пока не выпотрошит до конца, как это произошло в прошлый раз! Но хороший игрок должен уметь не только выигрывать, но и проигрывать с достоинством!
Но сейчас фортуна изменила Даво, теперь неделю он будет приходить в себя после тяжелого удара. Поэт — тоже. Он мог рассчитывать лишь на свои худосочные гонорары и еще более худосочные сборники стихов, но играл с размахом русского аристократа из романов Достоевского. И только доктор был для меня "терра инкогнито". Исключительно хитрый и интеллигентный, Астарджиев редко проигрывал и отличался великолепным самообладанием. Может быть, поэтому я всегда был начеку, когда играл с ним. И сейчас чувствовалось, что он не отказался от намерения внести перелом в нашу игру. Доктор отличался чрезвычайно подвижной мимикой, любил часто смеяться, обнажая в улыбке великолепные белые зубы; голос у него был теплый и задушевный, его не портила даже легкая шепелявость. Говорили, что он — великолепный специалист в своей области, и я этому верил, считая его в то же время одним из наиболее опасных игроков в покер во всей Софии.
— Ты знаешь, что умер Перфанов? — неожиданно сказал Даво, виртуозно тасуя колоду.
— Знаю.
— А подробности тебе известны?
— Какие подробности? Занимайся-ка ты лучше картами, а то опять забыл положить чип.
Даво глубоко втянул воздух и нарочно замедлил раздачу карт.
— А ты вообще знаешь, как он умер?
Я брал карты по одной. Первые три были тузами.
— Его сбил грузовик, — объяснил он секунду спустя. — На улице, средь бела дня… Вообще…
Никто не вступил в игру, и мои три туза прогорели ни за грош. Я метнул сердитый взгляд на своего друга.
— Что вообще?.. Говори яснее, кретин!
— В последнее время твой герой совершенно выжил из ума. Исчезал бесследно на весь день, а когда его находили, не мог вспомнить даже собственного имени…
Я недоверчиво поднял брови — во время нашей последней встречи Перфанов не проявлял никаких признаков склероза…
Падал крупный снег, желтые булыжники перед Военным клубом блестели под тонким жемчужно-белым покрывалом. Перфанов занес ногу на первую ступеньку небольшой каменной лестницы, ведущей в кафе, когда его взгляд выхватил меня из толпы прохожих. Он остановился и подождал меня. Я пожал крупную, мокрую от снега руку. Как всегда, он был выбрит до синевы. Множество капелек искрилось на его густой коричневой "генеральской" папахе. Вероятно, из-за этой папахи, надвинутой почти на самые брови, или по другой причине лицо его казалось странно съежившимся.
— Здравствуй! — послышался знакомый внушительный баритон. — Какими судьбами, куда путь держишь, не в это ли кафе для пенсионеров?
— А ты с каких пор стал его посетителем? — шутливо парировал я.
Мой бывший свадебный свидетель невесело засмеялся.
— С недавних, совсем с недавних… Отправили меня на заслуженный отдых, а к чему он мне, никогда не чувствовал себя работоспособней…
— Представляешь? Просто сошел с тротуара и попал под грузовик. Будто нарочно… — вновь услышал я голос Даво.
— Ну это уж слишком! — демонстративно откинулся на спинку Астарджиев. — Мы тут собрались играть в покер или рассказывать душещипательные истории?
Я почувствовал, как задрожали моя верхняя губа и ноздри. "Деньги я тебе верну, живоглот! — чуть не заорал я в лицо доктору. — Душещипательные истории! Что ты понимаешь в таких людях, как Симеон Перфанов! Я ведь даже не знаю, есть ли у тебя дети и как зовут твою жену, хотя мы уже столько лет играем с тобой в карты!"
— Продолжим! — сказал я спокойно и холодно. — Можем продлить партию на десять минут, если вы настаиваете.
Я ведь был дисциплинированным игроком и уважал правила. Никто не воспользовался моим предложением, даже сам хирург…
Несколько раздач прошли в полном молчании. Удача все еще не изменила мне, и я пользовался ею вовсю, главным образом, чтобы уязвить Астарджиева. Например, он открыл карты на великолепном фулл-максе, но я удачно пополнил комбинацию и выложил на стол колер. Удар был чувствительным, а сумма, которую он потерял, — весьма солидной.