Прежний секретарь окружкома, Бужашки, человек волевой, но вспыльчивый, не сумел сработаться со здешними кадрами — это были люди покладистые, но недостаточно инициативные и исполнительные, лишенные деловой хватки. «Вы ведь поворачиваетесь, точно невольники какие-то, — срывался иногда Бужашки. — С психологией старых дев социализма не построишь, зарубите это себе на носу!»
Глубоко в душе Бужашки считал себя обиженным — оборвалась его военная карьера. И хотя уже смирился с тем, что уволен в запас, все же не мог избавиться от укоренившихся привычек, в нем все еще жил генерал, самолично принимающий решения и опирающийся на механизм военной иерархии: возлагаю ответственность, требую, приказываю! Можно было лишь удивляться тому, что методы его руководства не вызывали ни ропота, ни сопротивления. Люди вроде бы старались, но дела шли по-старому, а то и хуже.
Бужашки это видел, не переставал злиться, и в сознании его мало-помалу зрела убежденность, что он натолкнулся на глухое сопротивление. Наверное, поэтому началась перетасовка кадровых работников.
Вспоминая то время, Стоил хмурился: человек, пригласив тебя для знакомства, читает вслух твою автобиографию и то и дело испытующе смотрит тебе в глаза — все правильно? Не утаил ли чего-нибудь?
Дженев тогда не удержался, вспылил: «Я вам не проходимец, зарящийся на выгодное место, а руководитель городской партийной организации».
Бужашки молча проглотил эти слова — такими неожиданными и дерзкими они ему показались, — однако запомнил их навсегда. И всякий раз при встречах на заседаниях, оперативках, на бюро не упускал случая поддеть секретаря горкома.
Весьма необычно складывались отношения Бужашки и Караджова. Вначале они довольно быстро нашли общий язык, вернее, Караджов безошибочно нащупал слабинку первого секретаря: культ послушания — и просто-напросто старался не возражать, хотя порой бывал в корне не согласен. «Зря ты споришь с Бужашки, — говорил он Стоилу. — Кивай с серьезным видом — от этого тебя не убудет, — а понятие свое имей. Ведь не сможет же он прочесть твои мысли».
Караджов, по-видимому, стал пользоваться доверием бывшего генерала, они даже в гостях побывали друг у друга. «Хочешь, я вас помирю? — предлагал Стоилу Христо. — Соберемся у меня дома, выпьем по чарочке, ты перед ним расшаркаешься — дескать, пардон. Поклон, пардон — и вся недолга».
Стоил только мрачно усмехался в ответ.
Однако отношения с начальством вскоре и у Караджова испортились. Как потом рассказывал сам Караджов, собрались они с Бужашки посидеть, вдвоем, «по-мужски». Начали с коньяка, пропустили по одной, по другой, по третьей, затем пошло пиво, виски — выпили все, что было. И вдруг совершенно трезво и спокойно бывший генерал выдал такое — у Караджова мурашки забегали по спине: что уже давно за ним наблюдает и понял, что́ он за штучка — в глаза одно, а за глаза другое. «Фигляр ты, — заключил Бужашки. — Только не на того нарвался, раскусил я тебя».
Естественно, Караджов поначалу стерпел. Но потом между ними завязалась такая перепалка — только держись. «С тобой, наверно, случалось подобное, — рассказывал Христо Стоилу. — Подумаешь о чем-то — и не удержишь, само с языка сорвется, а потом глаза на лоб лезут: как меня угораздило такое брякнуть?..»
Несколько недель спустя Стоил Дженев и Христо Караджов были понижены в должностях. Стоилу был предложен пост директора завода, а бывшему мэру города — заместителя по производству. И тут, ко всеобщему изумлению, разразился скандал. Сославшись на неопытность в административных делах, Стоил отказался от директорства и предложил на этот пост Караджова. Поступок Дженева немало удивил бывшего генерала, и он воспротивился: Караджову, дескать, и заместительства много. Однако Стоил не сдавался. Пришлось снова консультироваться в центре, кое-кто там был за, а кое-кто против, и пока шли споры, в один прекрасный летний день в город вдруг возвратился Бонев, один из бывших руководителей местного подполья, до недавнего времени занимавший пост замминистра.
К Боневу шли секретари парткомов, директора и инженеры, рабочие, представители общественности. Мнения посетителей были настолько разноречивы, что у Бонева голова шла кругом, однако он был сдержан и не торопился с выводами.
В первые же дни пригласил он к себе и Стоила Дженева. Они были знакомы с давних пор. Справились друг у друга о здоровье, о семьях, оба признали, что заметно постарели, в отличие от своих жен, поговорили о том о сем, и наконец Бонев спросил, как шли дела в городе в течение последних лет.
— Только без дипломатии, — добавил он. Стоил понял, что Бонев настроен решительно, и добросовестно все рассказал.
— Вот что, дорогой, — заключил Бонев, терпеливо выслушав его, — по моему разумению, ты должен вернуться в горком. Я согласую вопрос наверху и тут же дам тебе знать. Не станем дожидаться выборов.
Дженев, подумав, отказался.
— Ни к чему нам затевать эти игры — то сняли, то опять поставили… Людям начнет казаться, что тут только и делают, что сводят личные счеты. Лучше я поработаю на заводе, по специальности, а там видно будет. Секретарем горкома может работать и более молодой, кто-нибудь из комсомолии, а вот заместителем директора по производству — не каждый.
— Заводов в нашем городе хоть отбавляй, а горком один, верно? — возразил Бонев.
— Тут дело не в общем руководстве, — не сдавался Дженев. — Караджов юрист, ему нужна правая рука.
— А мы Караджову дадим экономиста, экономистов у нас пруд пруди.
— Нет, товарищ Бонев, нет, я так не привык.
— Значит, становишься в позу обиженного? — не поверил первый секретарь и пристально на него посмотрел. Он уже слышал о чудачествах Дженева, например о том, что он отказался стать директором. Вот еще одно. — И все-таки, Дженев, тебе придется вернуться в горком.
— Если машина закрутится, вернусь, что поделаешь, только турецкая пословица гласит: «зорлан гюзелик олмаз» — насильно мил не будешь.
— Почему насильно? Неужто партийная работа тебе надоела? — обиделся Бонев.
— Мне ближе работа по специальности, и я дорожу своим ремеслом. Есть у меня и кое-какие задумки, хочу проверить их на практике.
И Стоил вкратце рассказал о своих планах.
— Если вернешь меня в горком, все пойдет прахом, — добавил он.
Действительно, трудный человек, размышлял Бонев, впрочем, главное не это, а то, что я ему верю и именно такие мне нужны. Он поглядел на окутанного табачным дымом Стоила и решил подождать. Пройдет время, они познакомятся поближе, и тогда можно будет подумать о чем-то более существенном, например о передвижении его на место Хранова.
Шли годы, Бонев в повседневных заботах свыкся с Храновым, с Караджовым и другими работниками и позабыл о Дженеве. Последний раз они встретились на партийном собрании в заводоуправлении, на которое Караджов его пригласил. Собрание как собрание, куча нерешенных вопросов, с доброй половиной которых на следующий день и без собрания можно было бы справиться, если бы каждый болел за свое дело, не кивал на другого и не полагался на то, что и так обойдется. Бонев сидел в президиуме, вид у него был мрачный.
После собрания Караджов пригласил его на коктейль.
В кабинете собрались несколько человек из числа заводского руководства. Была здесь и какая-то молодая женщина — пригласили, видно, для украшения компании. Первый секретарь невольно обратил внимание на то, что отсутствует Дженев. А ведь он собственными глазами видел его на собрании — Стоил сидел в зале, не в президиуме.
«Коктейль» у Караджова был бессмысленной и неловкой затеей, вроде бы знак внимания к гостям, а по существу избитый прием, используемый для того, чтобы лишний раз что-то поклянчить. Прослушав набор плоских анекдотов, рассказанных так, чтобы они казались возможно более пикантными, Бонев собрался уходить. Караджов попытался его задержать, пустил в ход банальную фразу о том, что руководству негоже отрываться от масс.
— Это вы и есть те массы, от которых я отрываюсь? — спросил вдруг Бонев, стоя в дверях.
Собравшиеся явно опешили.
Выехав с завода, Бонев увидел тощую фигуру Дженева, шагавшего вдоль дощатого забора мебельной фабрики. Бонев окликнул его и пригласил в машину, но Стоил наотрез отказался под тем предлогом, что ему нужно больше двигаться.
— А мне что, не нужно? — спросил Бонев.
Стоил пожал плечами.
После некоторого колебания Бонев отпустил машину, и они пошли вдвоем по безлюдной улице.
— Что это ты особняком держишься? — спросил Бонев. — Тебя что, не пригласили на угощение?
Помолчав, Дженев ответил вопросом:
— Как ты-то можешь принимать подобные приглашения?
— Если б отказался, я бы вас обидел! — сказал Бонев, без нужды повышая голос.
— Так ты ради этого два часа морщился в президиуме?
Боневу был непривычен такой тон — вернее, он успел отвыкнуть от него, но сдержался.
— Было заметно? Значит, не зря я пришел — вы сделаете необходимые выводы! — попробовал отшутиться Бонев.
— Я б на твоем месте сел в зале, — продолжал атаковать Дженев. — Где-нибудь посередине, а то и в самом конце.
— Чтобы произвести впечатление?
— В первый раз, может, и произведешь, а во второй, в третий — люди привыкнут.
— И что?
— Да ничего. Вдруг услышишь что-нибудь дельное, приправленное острым словечком…
— Тогда, может, мне идти впереди, спиной к тебе? — пытался скрыть раздражение Бонев.
Деревянная ограда кончилась, перед ними в синих сумерках открылся скверик. На скамейке, обнявшись, замерла влюбленная парочка.
— Я хочу задать тебе личный вопрос, — снова заговорил Дженев. — Можно?
— Давай!
— У тебя есть домработница?
— Нет, а в чем дело?
— Кто у вас ходит за покупками?
— Теща, жена… А что?
— Давно ты последний раз был в зеленной лавке, в бакалее?
— Хм… скажем, полгода. Но…
— А сидел за столом вместе с рабочими?
— Сам-то ты сидел? — огрызнулся Бонев.
— Я у тебя спрашиваю, у первого секретаря.