— Слушай, а может, лучше отложить заседание?
— На какой срок отложить?
— Пока ты поправишься.
— Нечего откладывать. Что от тебя зависит, ты сделаешь. Возьми с собой Миятева. В душе он честный, только робеет иной раз.
Крыстев встал.
— И все-таки лучше я попрошу отложить, а?
— Ступай. Завтра загляни, расскажешь. И посмелей!
Не успела закрыться дверь, как вбежала Евлогия.
— Ну как ты? — Присев возле отца, она стала разглаживать его лоб. — Устал?
Протянув руку, Дженев опустил ее на голову дочери.
— Наоборот, приободрился.
Евлогия засуетилась, принесла ему холодный чай с медом, томатный сок, печенье. Присев на корточки, она сжала его пальцы.
— Папа, сегодня мама не придет, верно?
Им овладело какое-то смутное предчувствие.
— Я… ну, пригласила тетю Диму с Костой… Они в кухне…
И она прислонилась головой к руке отца.
— Дяди Христо тоже нет дома, — послышался ее голос. — Должно быть, уехал.
Дженев вздрогнул.
— Как уехал, куда?
— Неизвестно — может, и не уехал… Просто его нет, взял с собой плащ и портфель.
Дженев привстал. Волосы Евы, словно тончайшая бахрома, закрывали ее опущенное лицо. Мария в неожиданной командировке, Христо прихватил плащ — неужто и в эту ночь?.. В душе у него отвалился первый камешек и бесшумно полетел вниз, в пропасть. Потом откололись другие и тоже полетели следом за ним, и еще, еще, все крупней и тяжелей, а он испытывал только облегчение.
28
— Не надо отзываться! — прошептал Караджов, глядя в щелку на стоящих во дворе людей. — С ними только заговори, без конца будут лясы точить…
Он грубо выругался.
Мария, уже одетая, молча сидела в дальнем углу комнаты. Наверняка этот сосед заметил ее в прошлый раз, когда она вышла голая. Дернуло же ее сегодня опять вылезти, да еще на рассвете. Мария чувствовала себя виноватой и даже жалела, что вчера согласилась поехать сюда. Неужели будет скандал?
Какой я болван! — бичевал себя Караджов, торопливо одеваясь. Как будто это первый раз… И как назло именно сегодня!
— Провалялись мы с тобой… — сказал он шепотом.
— Они еще здесь? — робко спросила она.
— Сейчас уберутся, — заверил он, хотя прекрасно знал здешние нравы: эти люди не разойдутся до тех пор, пока не удовлетворят свое любопытство. — Но нам лучше выбраться задним двором. Идем!
Они спустились вниз, прошли по душному подвалу. Впереди шел Караджов, за ним, с наспех собранным свертком в руках, семенила Мария. У выхода Караджов сделал ей знак, чтобы не шевелилась, а сам выглянул в зарешеченное оконце, светившееся в сумраке.
— Ах, мать вашу!.. — услышала Мария.
— Ну, что там? — спросила она — от страха у нее подкашивались ноги.
Караджов вздохнул. Это Делю, должно быть, прибежал в общину, нагородил, что кто-то забрался в дом, и там решили снарядить команду для поимки воров, прелюбодеев или, не приведи господи, диверсантов. Вот положеньице!..
Они вернулись наверх. Христо, присмотревшись к стоящим во дворе, узнал их и сразу успокоился: какой же он чудак, ведь чего проще — сойти к ним во двор, поговорить, в конце концов это его родной дом! Христо в двух словах изложил Марии свой план: он выходит, выпроваживает сторожей со двора и запирает дом. Мария остается тут до вечера — пусть спит, делает что хочет, лишь бы тихо. Вечером он приедет и увезет ее.
— А машина? — напомнила Мария. Да, машина, о ней он совсем забыл.
— Я что-нибудь соображу, — сказал он ласково и поцеловал ее. — Извини, но другого выхода нет. Вечером, живой или мертвый, я здесь.
Он вышел из дому и стал деловито запирать двери.
— Караджа, так это ты? — узнал его полевой сторож. — Тю-у-у…
— А в чем дело? — вызывающе спросил Караджов. — Всеобщая мобилизация, что ли? Ну, здоро́во!
Смущенные крестьяне почтительно поздоровались с ним за руку и потянулись к его сигаретам. Стали рассказывать. Это все Делю. Вечно ему что-то чудится. Ночью он дважды ходил на двор, и оба раза ему привиделось, будто к соседям залезли воры. Вот голова садовая!
Караджов победоносно усмехнулся. У Делю было темно, но он нисколько не сомневался, что тот сейчас затаился где-нибудь в пристройке и следит за ними, прислушивается. Христо стал рассказывать свою одиссею: мол, приехал сюда, чтобы малость развеяться, отдохнуть в родном доме, но на беду забарахлила машина, и пришлось оставить ее за околицей. Надо скорее идти, приводить ее в порядок да возвращаться — дела не ждут. Сторожа рассказали, что в артельной мастерской есть техник, Вытьо, так он починит машину.
— Я его знаю, — соврал Караджов. — Может, придется позвать.
— Да ты что?.. Мы сами позовем его!
Караджов нахмурился.
— Постойте, — сказал он, взглянув на часы. — А где он живет, Вытьо?
И крестьяне до того обстоятельно объяснили, что он решительно ничего не понял.
— Мы сделаем так: поначалу я попробую справиться сам, может, за ночь мой «жигуленок» одумался и теперь заведется, так ить? А ежели откажет, позову Вытьо. Зачем зря человека будить?
— Велика важность, он старый табакур, небось пять раз уже вставал, — возразили сельчане.
Докурив, они сердечно простились с хозяином и ушли, не подозревая о тайном наблюдении, которое вели за ними Мария, Делю и еще двое-трое соседей.
Искоса глянув на свою недвижимость, на зашторенные окна второго этажа, Караджов пошел в сторону города. Уже совсем рассвело, во дворах мелькали люди, кое-где из труб струился дымок. Караджов с одними здоровался, других старался не замечать, чувствуя спиной любопытные взгляды.
Одинокая машина покрылась росой. Слава тебе господи, сказал про себя Караджов. И на этот раз выкарабкался! Сев за руль, он сунул ключ в замок и прокрутил стартер. Однако мотор молчал. Контакта не было.
29
Дожевав конфету, Хранов не без труда сковырнул языком прилипшую к зубам начинку и поглядел на часы. Ну что за народ! Дженев слег, Караджова нет и в помине. На целых пятнадцать минут опаздывать к Первому — это непорядок; впрочем, Караджов никогда раньше не позволял себе подобных вольностей. Чудно как-то. Домашний телефон не отвечает, на заводе не появлялся. Куда он мог запропаститься?
— Ну, сколько еще будем ждать товарища директора? — спросил Бонев.
Хранов пожал плечами, проворчал:
— Чудеса, да и только — словно сквозь землю провалился!
Бонев барабанил пальцами по столу. Перед ним лежали три листа бумаги, исписанные от руки, — послание Дженева, которое только что передал инженер Крыстев. Бонев прочитал его очень внимательно. Странная вещь — при чтении у него то и дело возникала потребность возразить, некоторые пункты казались особенно колючими — словно это был упрек ему самому. А иные фразы звучали прямо-таки вызывающе. Но перевернув последнюю страницу, он осознал, что достоверность, логика Дженева убедили его.
«Дорогой товарищ Бонев, — начиналось письмо, — я пишу тебе, будучи в постели. В этом нет смягчающего обстоятельства, напротив. У тебя может сложиться впечатление, что этим я хочу придать факту значение большее, чем он заслуживает: обычный спор о каких-то там процентах, буря в стакане воды. Дело обстоит совсем иначе, и я постараюсь это доказать.
В течение ряда лет я сам закрывал глаза на подобную практику. Три или четыре раза, уже и не помню, мы поднимали выработку, не меняя технологии, не добавляя новых машин и не совершенствуя старые — не, не и не. Доили так называемые внутренние резервы, которые, разумеется, можно вскрывать, но не бесконечно. И вот на́ тебе, в будущем году снова предлагается усилить доение. — (Ну и стиль! — удивился Бонев.) — Но рабочий не дойная корова, хотя и корова свалится с копыт, если вовремя не отключить доильный аппарат. У нас на заводе не перевелись любители громких слов: повысим производительность, снизим себестоимость и прочее. А если взглянуть на вещи трезво, то картина откроется довольно неприглядная. Почти четырнадцать процентов брака, из них более одиннадцати — технологического. Перерасход заработной платы, премиальных, неоправданные выплаты прогрессивок и тому подобное. Дутая производительность и высокая себестоимость, рекламации, убытки, не отражаемые в отчетах, приписки — с чем мы только не миримся в погоне за высокими показателями, на что только не идем ради показухи, как нынче говорят.
Если ты возьмешь в руки первый том «Капитала» и откроешь главу первую, озаглавленную «Товар», то сразу восстановишь в памяти, что эти вопросы были решены более века назад: не существует производительности вообще, а есть реальная общественная производительность, то есть не просто продукция, имеющая стоимостное выражение, деленная на число работающих, но продукция — непременно, безусловно, обязательно — стандартная, действительно отвечающая определенным функциям, имеющая потребительную стоимость! Брак — это не продукция, это погубленные материалы и напрасно затраченный труд. И ни штемпеля, проставляемые для того, чтобы околпачивать простаков, ни уловки сортировщиков, ни разные там доводки не должны нас успокаивать. А если все же успокаивают, значит, мы сами этого хотим, значит, мы привыкли мириться с полуправдой, неправдой, а то и с заведомой ложью.
Страшная это привычка, товарищ Бонев.
Среди материалов, которые принесет Крыстев, есть детальный фотохронометраж работы основных участков и линий, всех важнейших операций. Там все убедительно — камера и хронометр. Выведено среднее фактическое и нормативное время, сделаны сопоставления. В целом по заводу второе на тридцать — тридцать пять процентов выше первого. Это много. Это превышает возможности рабочий не только средней, но и высшей квалификации, запас их психофизической энергии, их выносливость. Отсюда и брак.
Христо — извиняюсь, товарищ Караджов — все это прекрасно знает и тем не менее предлагает новый вариант плана с еще более высокими контрольными цифрами, то есть собирается повысить и без того высокие нормы, хотя подобные действия, кроме экономической и моральной, имеют и гос