Караджов вцепился руками в край стола, сжал его, как приклад, только это было не оружие. А жаль! Почему бы ему не обзавестись ружьем и не стать охотником, вот где раздолье — подстерегать, преследовать и бить наповал, не жалея окровавленные жертвы. Даже не ради удовольствия, а ради собственного равновесия… Нельзя же всю жизнь строить, чтобы другие рушили…
— Эй, Мефистофель, пойдем танцевать! — напугала его Стефка. Они с Цвятко уже вернулись к столу.
Караджов поднялся с комичным старанием вконец охмелевшего человека и обхватил Стефку за талию. Она попыталась высвободиться, но от его тяжелой, сильной руки избавиться было нелегко.
— Что ты делаешь? — упрекнула она его на лестнице, однако Караджов молча тащил ее вниз, туда, где извивались в ритме тела танцующих.
Нырнув со своей партнершей в возбужденную толпу, Караджов плотно прижал Стефку к себе, и теперь она уже не противилась — он почувствовал, как она обмякла и сдалась. Ее брошка то сверкала устрашающе, то ласково мерцала. При каждом удобном случае Стефка бросала взгляд вверх, на Цвятко. Он сидел отвернувшись — от безразличия или нарочно? Эта неясность вызывала в ней беспокойство, она задыхалась в железных объятиях Караджова, сбивалась с такта.
Вдруг он ослабил руку.
— Не стоит его пугать, — сказал ей в лицо. — Он неплохой малый.
Мускулы ее все еще гладкой шеи пришли в движение — она судорожно глотнула.
— Ты что, — снова заговорил он, не дождавшись ответа, — на мужа в обиде, да?
Стефка опять промолчала, она смотрела, как шевелятся его губы.
— На этой земле все мы человеки и все — человечки. И я, и ты. — Он резким движением привлек ее к себе и тут же отпустил. — Поняла?
— Ты похудел, — переменила она разговор и прижалась к нему.
— Это от массажа и плавания. — Караджов прильнул к ее уху: — А мог бы и из-за тебя…
Ее шея, которую ему так хотелось поцеловать, залилась краской. Плавным движением Стефка увлекла Христе в самую гущу танцующих и, поднявшись на цыпочки, спросила уже без всякого жеманства:
— А сам-то ты кто — ангел или дьявол?
Довольный ее прямотой, Караджов усмехнулся.
— Хочешь знать правду?
— Правду, — ответила она.
— Ладно… Так вот, я могу быть и тем и другим, все зависит от обстоятельств. Если меня норовят схватить за горло, во мне оживает дьявол. Если жизнь перестает меня трепать, я перекочевываю к ангелам…
— И ты доволен собой? — полюбопытствовала она.
— Иногда доволен, Стефка, иногда.
— Странно, — обронила она, уводя его все дальше.
— В этом мире странных вещей не бывает, а вот запутанные положения случаются. А своего Цвятко, к примеру, ты к ангелам причисляешь?
Она пожала плечами, при этом ее ключицы обрисовались четче, и Караджов, не раздумывая, наклонился и поцеловал правую. От неожиданности Стефка вся сжалась, жгучее чувство стыда пробежало по ее лицу. Ей бы следовало его отругать, оттолкнуть, прогнать или убежать самой, но что-то сковало ее силы, лишило воли. А губы Христо коснулись волос, достигли уха, лизнули его, и она услышала слова, от которых оцепенела:
— Как только Цвятко уедет в командировку, жди меня, слышишь?
…Так и случилось. Уже через неделю Калоянов отправился по делам куда-то на периферию, и Стефка, запершись в квартире, всю вторую половину дня боялась подойти к окну, прислушивалась к малейшему шуму за дверью. С наступлением вечера она не выдержала и, оглядываясь, выскользнула из дому. Обошла центральные магазины, поскучала в кафе-кондитерской, позвонила приятельнице и, не застав ее дома, нырнула в первый попавшийся кинотеатр.
После кино Стефка прошлась по скверу, чтобы немного развеяться и убить время; ведь когда будет поздно, вряд ли он осмелится прийти или позвонить. Прогулка освежила и успокоила ее. В конце концов, ничего особенного не произошло — пьяная бравада, Христо не решится на такой шаг, по крайней мере из уважения к Цвятко. А если и попытается — она не ребенок, разыграет его, обведет вокруг пальца, на худой конец — ее тревога все усиливалась — она просто-напросто выгонит его!
Стук ее каблучков звонко отдавался в пустеющих улицах, люди уходили по домам, возвращались в лоно семьи, к… Неожиданное слово повисло у нее на языке, обожгло ее: к детям. Не было их у нее и не будет. Цвятко для нее и муж и ребенок.
По глухой, слабо освещенной улочке Стефка подошла к своему дому, вынула из сумки ключи и, потянувшись к ручке двери, услышала позади себя шаги. Она не оглянулась, не побежала прочь, не закричала — она замерла в оцепенении, без мыслей, без чувств.
Шаги затихли у нее за спиной, она узнала его сильные руки, он схватил ее, потащил куда-то, в тень какого-то дерева, вроде бы вишни, своими губами нашел ее губы, где-то в ней пискнул слабенький детский голосишко, и когда очутилась в его машине, когда они приехали к нему домой — ничего этого она уже не помнила…
Стефка и Христо возвратились после танца усталые и преображенные: у них уже была своя тайна. Наверху за столиком Калоянов делал какие-то пометки в своей изящной записной книжечке — нет, он ничего не заподозрил. И каждый на его месте не стал бы этого делать — не было причин.
2
В середине лета, задолго до того, как Караджов получил назначение на новый пост и уехал в столицу, когда не было даже намека на то, что это может случиться так скоро, его вызвали в окружной комитет партии. Первый секретарь только что вернулся из очередной поездки в центр, и Караджов полагал, что поначалу на него обрушится целая лавина новых заданий, а уж потом начнется разговор по существу — должно же руководство округа выразить свое отношение к спору между ним и Стоилом Дженевым. Он знал, что после того досадного случая, когда он так по-глупому задержался в Брегово и опоздал на совещание, его разработки остались у Бонева, но ему и в голову не пришло, что тот брал их с собой, чтобы проконсультироваться в министерстве. Караджова беспокоило, о чем Первый говорил со Стоилом во время прогулки к памятникам старины, но хотя он подозревал, что Дженев сумел убедить Бонева в своей правоте, он шел в окружком со спокойной душой: в конце концов его, караджовская, позиция практически неуязвима, особенно сейчас, когда главный упор делается на то, чтобы хозяйственная деятельность давала максимально высокие результаты.
Бонев ждал его в своем кабинете, не особенно приветливый, но и не сердитый. Кажется, пронесло, решил Караджов и, едва переступив порог, извинился за то досадное опоздание. Бонев деловито поздоровался, заметил вполголоса, что извиняться — значит оправдываться, и раскрыл заранее подготовленную папку. В его голосе чувствовался холодок: он сам лично консультировался в центре, там нашли, что вариант Дженева более целесообразен, хотя и он нуждается в незначительных поправках; таким образом, спор окончен, много шума из ничего, — Бонев заметил, что Караджов весь побледнел, — им обоим надо засучив рукава браться за дело, хватит устраивать петушиные бои. Он протянул Караджову бумаги, что означало: ты свободен.
Уязвленный и ошарашенный столь неожиданным оборотом, Караджов попытался овладеть собой.
— Товарищ Бонев, мне непонятно, о каких петушиных боях идет речь.
Бонев, похоже, предвидел подобную реакцию.
— Нечего прикидываться наивным, ваши дрязги давно стали секретом Полишинеля.
— Между спором и дрязгами существует известная разница, — возразил Караджов.
— Вот именно. И должен откровенно тебе сказать — уничтожил эту разницу именно ты.
Нажужжал-таки ему Стоил в уши, пришел к заключению Караджов.
— Я очень сожалею, — произнес он.
— О чем?
— О том, что опоздал в тот раз. Надобно выслушать и другую сторону, говорили римляне.
— Сегодня, дорогой мой, я не рассчитывал пускаться в дискуссии с самого утра. Доводы Дженева оказались более убедительными. Так-то, а о стиле и методах руководства мы поговорим на бюро. Там вы сможете еще раз развить свои концепции, мы вас выслушаем по-римски и по-римски снимем с вас стружку. У тебя есть еще что-нибудь?
Тоже мне Соломон! — вспылил в душе Караджов и вежливо откланялся.
Он стоял в коридоре, расстроенный и злой. Дженев сделал свое дело, утер ему нос как следует. А ведь все складывалось вроде бы неплохо, не случись эта бреговская история. Злоба к Марии захлестнула его — все из-за нее! Стоил только того и ждал: умеет охмурять наивных простаков… А партийный лидер даже в министерство поперся, консультация ему, видите ли, потребовалась, а те тоже хороши, генеральный с Калояновым, чего им стоило звякнуть по телефону, предупредить его! Нет, надо срочно наведаться к Калоянову, пускай скорее провернет начатое дельце, надо при первой же возможности выбраться из этой дыры, распрощаться с этими доморощенными мыслителями.
Хранов встретил его со свойственным ему благодушием.
— А, Караджа, привет, дорогой, какими ветрами…
Караджову было не до прибауток, и он начал с ходу:
— Ты тоже, бай Хранов, ты тоже? — Хранов вытаращил глаза. — И ты меня предал?
— Ну, будет тебе… — Хранов сразу догадался, о чем речь. — Клянусь, это инициатива Первого, лично его.
— И тебе заранее ничего не было известно?
— Так же, как и тебе, — не без удовольствия соврал Хранов.
Старая дева опять в обиде, что ее не позвали на гулянку, сообразил Караджов, но его сейчас заботило другое.
— Вот он, стиль, бай Сава. Сколько времени Бонев провел со Стоилом в райских кущах?
— Этого я не могу знать, — уклончиво ответил Хранов. — Воротились вроде бы под вечер, к самому отъезду.
— Весь день? — изумился Караджов. — Так они же сгрызли политэкономию вместе с корочками.
— В личные разговоры, Караджа, я не вмешиваюсь.
Этот на моей стороне, смекнул Караджов.
— Что же получается? Мне дают по зубам, Стоила гладят по головке, а как на это народ посмотрит? — Он криво усмехнулся. — А мой авторитет? А принципиальность?
— Велика важность, — успокаивал его Хранов. — Показатели будут чуть пониже… Переживешь.