Евлогия».
Что-то происходит с моей покорной Евой, подумал он.
Последнее время Евлогия частенько ездила в новую лабораторию, построенную на другом конце города, рядом с вычислительным центром. Ездила она туда на «трабанте», купленном у Константина — Тих им насытился очень скоро. Ева сделалась заправским водителем, за рулем чувствовала себя уверенно, проезжая по городу, рассматривала дома, махала рукой знакомым. Когда едешь в машине, в глаза бросаются некоторые явления, не столь заметные для пешехода. Например, толпами слоняющиеся по главным улицам люди. Когда народ работает, если в любое время дня город запружен молодыми мужчинами и женщинами? Не иначе уходят со своих рабочих мест. И с какой стати по улицам носятся целые стада школьников, развязных, нахальных? А эти очереди перед магазинами и на остановках автобусов — неужели это такой неразрешимый вопрос? Ведь он нас занимает столько лет, об этом столько говорилось.
Так она познакомилась с Петко.
Он стоял на одной из последних остановок, у хозяйственного магазина. Стоял особняком, в стороне от томящейся очереди, сгорбленный, задумчивый. Она проехала мимо. Спустя несколько дней она снова увидела его на том же месте, он опять маячил в сторонке, все такой же задумчивый и какой-то отрешенный. Сбавив скорость, Евлогия проехала прямо перед ним. Он опирался на палку, одна нога слегка отставлена и нетрудно заметить, что на этой ноге ортопедический башмак. Бедняжка, чистосердечно пожалела его Ева и нажала на газ. Удаляясь, она сказала себе, что при виде этого горемыки в ортопедическом башмаке по меньшей мере неприлично жаловаться на что бы то ни было. На первом же перекрестке незнакомец выветрился у нее из головы.
Но чем больше у нее было дел в лаборатории, тем чаще она заставала его на остановке, на одном и том же месте, в один и тот же час. Словно он ждал какой-то свой постоянно опаздывающий автобус.
Тот день выдался ненастным, и Евлогия на всякий случай бросила на сиденье свой плащик, поставила «дворники». И опять увидела его на остановке возле магазинчика. Он стоял с непокрытой головой, опираясь на свою палку, в ожидании мифического автобуса. Евлогия круто развернулась и подъехала.
— Пожалуйста, садитесь! — крикнула она в открытое окно.
Человек немного наклонился, и она увидела красивое лицо с родимым пятном на скуле.
— Что вы сказали? — смущенно спросил он.
— Садитесь, говорю, вам к центру?
Человек помолчал, с его мокрых волос скатывались прозрачные капли. Уже иным тоном, немного огорченно, он бросил:
— Благодарю.
Обиделся, сообразила Евлогия и почувствовала, что теперь отступать нельзя. Она улыбнулась задорно, сказала заговорщически:
— Можно, сегодня я заменю вам автобус? Прошу!
Вымученная улыбка на его лице поползла от губ к скулам и растаяла. Он наклонился еще немного ж проговорил:
— Не слишком ли тесна для меня ваша машина?
Евлогия ловким движением отодвинула сиденье назад до предела.
— Пожалуйста!
Он повиновался, осторожно занося свою непослушную ногу в тесное пространство, задев палкой пластмассовый кузов.
— Вы готовы? — живо спросила Евлогия, заглядывая в зеркальце. — Стоящие в хвосте умрут от любопытства.
«Трабант» бодро загазован и понесся обратно. Ева по-свойски протянула ему руку:
— Меня зовут Евлогия.
Он подержал ее руку и вяло отпустил.
— Керемидчиев.
«Дворники» омыли улицы, и дома, и даже хмурое небо, и видимость резко улучшилась. В полном молчании они достигли центра, мужчина сказал, что он уже приехал, и выбрался из машины, изгибаясь и привычно орудуя палкой. Еще не выпрямившись, он кротко произнес:
— Благодарю вас. В другой раз не надо меня жалеть. — И заковылял по дождю.
Евлогия густо покраснела — она не приняла во внимание самого главного! А он продолжал ковылять, равномерно припадая на одну ногу, гордо, независимо. Она ощутила горечь во рту, ей хотелось догнать его и извиниться, но руки круто повернули руль в обратную сторону.
Мощный клаксон оглушил ее, она обернулась и увидела трясущийся автобус, бранящегося шофера, которому внезапно загородили дорогу. Они разминулись в каком-то волоске друг от друга. Как добралась до лаборатории, Евлогия не помнила. Запомнилось только, что весь день ее преследовали неудачи, а горечь во рту сохранилась до самого вечера.
Прошла неделя, в течение ее она часто вспоминала случившееся и всякий раз презирала себя; потом это прошло. В следующий понедельник но пути в лабораторию Евлогия опять увидела его на остановке. В первое мгновение она решила проехать мимо — ведь он этого хотел? Потом подумала, что лучше просто помашет ему рукой, но, подъехав ближе и увидев его палку, неожиданно для самой себя остановилась.
— Доброе утро.
Он кивнул.
— Я вовсе не собралась вас жалеть, садитесь.
— Это что, приказ? — с иронией спросил он.
— Садитесь, садитесь!
Вена на его шее вздулась.
— Что вам от меня нужно?
— Последний раз предлагаю, садитесь!
Ева помогла ему удобнее устроиться на сиденье, шепнула про себя: что со мной происходит, я совсем рехнулась? — и так нажала на газ, что машина с пробуксовкой рванулась с места.
Так началось их странное знакомство. Евлогия представилась скупо, об отце распространяться не стала. Он был еще более краток: чертежник в проектной организации, живет в Кючук-махале — ныне квартал «Заря», родители у него рабочие, сестра учится в техникуме. Больше года он не работал, ему сделали операцию, но неудачно.
Оказалось, что они почти ровесники, только она училась в женской гимназии, а он — в строительном техникуме. Больше вроде бы не о чем и говорить. Евлогия догадалась спросить, чем он увлекается. Выяснилось, что он рисует, так, для себя. Посредственно. Откуда он знает, что посредственно? Сам так решил, откуда же. Раз не прошел в архитектурный…
По настоянию Евы они встретились после работы и поехали в кино. Смотрели фильм Тарковского «Рублев». Потом зашли выпить по чашке кофе, все еще возбужденные увиденным на экране. Он молчал, это ему шло. Ева поинтересовалась, всегда ли он такой молчаливый или только сегодня.
— Прежде я был более разговорчив.
— Когда прежде? — не догадывалась она.
— Мальчишкой. До того, как разбился на лыжах.
— Где это случилось?
— Тут, за городом. Очень крутой был спуск.
— Напротив пивоварни?
— А вы откуда знаете?
— Догадалась. И как же это произошло?
— Не надо меня спрашивать, — попросил он.
— Я не любопытна, — отступила она. — Понравился вам «Рублев»?
Он ответил, что в фильме есть что-то таинственное, людей и природу видишь в нем сквозь какую-то вуаль.
— А сам Рублев?
У него не было ясного ответа.
— Какой-то он мятущийся, этот человек.
— А мне он нравится. В этой жизни только так и надо поступать!
— Как? — недопонял он.
— Упорно добиваться своего. Даже с упрямством.
— Если оно есть, — то ли с досадой, то ли с сожалением заметил он.
— Вы, конечно, покажете мне свои рисунки… картины, — поправилась Евлогия.
Он ответил, что нет.
— Я так и знала, — покачала головой Евлогия. — Но как-нибудь вы мне все-таки позволите посмотреть на них, верно?
— Как-нибудь… Когда мы уже не будем знаться.
— Будем, Петко, что нам помешает?
— Время, — просто ответил он.
— Время, говорите… А если мы его осилим?
— Извините, но вы так говорите из жалости ко мне. Может, вы добры, может, честолюбивы, откуда я знаю, но вы меня жалеете. И потом, время можно понимать по-разному.
Он прав, подумала Евлогия. Что я собираюсь доказать — какая я благородная, интересная, нетипичная?
— Хорошо, не будем говорить о времени, пускай оно само решает. Согласны?
Вместо ответа он пожал своими сухими плечами.
Встречались они редко. Иногда она привозила его к дому и отвозила до работы. По пути они договаривались сходить вечером в кино, посидеть за чашкой кофе или стаканом вина — он пил мало, но смаковал. Она предложила ему в одно из воскресений совершить прогулку, куда он хочет: в горы, к памятникам древности, по окрестным селам…
Он помолчал и вдруг спросил:
— А к морю?
Весь день они провели в шумном курортном городе, долго сидели на скалах у самой воды, молчаливые, отчужденные.
Под конец Петко сказал:
— Когда я был маленький, меня впервые привезли сюда. Море показалось мне огромным, оно круто наклонилось, чуть не падало на меня. Я ужасно испугался.
— А сейчас? — спросила она.
— Сейчас я вижу в нем друга. — В голосе Петко слышалось смирение. — Я — меченый, каждое утро дожидаюсь автобуса, чтобы сесть в него через переднюю дверь, и так будет всегда. А море вовсе не крутое, оно горизонтальное.
Возвращались поздно. Фары ощупывали своими лучистыми усами села, холмы, придорожные деревья, ловили в свой световой невод бабочек — снаружи мир кишмя кишел, а в машине было тихо и уютно. Евлогия вела машину сосредоточенно, остро ощущая присутствие Петко. «Трабант» глотал текущий навстречу асфальт, неутомимый на равнине и задыхающийся на подъемах. Курортный город и притихшее море все более удалялись, и ей хотелось ехать так всю ночь.
Когда дорога осталась позади и, попетляв по городу, машина остановилась возле его дома, он предложил зайти к нему, немного отдохнуть, перекусить.
— Выпьем чайку, — согласилась она.
Они вошли в прибранный двор. По обеим сторонам дорожки покоящиеся на металлических опорах виноградные лозы образовали зеленый свод. В глубине тускло светились окна одноэтажного дома. Дверь охранял облизывающийся кот, похожий на керамическую вазу. Едва завидев хозяина, кот заволновался и, выгнув хвост трубой, бросился ему навстречу. Петко воткнул в цветник палку, оперся на нее и свободной рукой стал гладить кота.
— Встречай гостей, кис.
Вышла мать, полная женщина с нежным лицом, и сестра, черноглазая дикая козочка в тренировочном костюме. Женщины засуетились, особенно мать, пригласили Евлогию в дом.