В том же, где ворота и плющ, квартале длинный дом со стороны Гертрудинской во дворе стоит так, будто начинается улица, параллельная Авоту, он как бы фасадом во двор. Или не улица, но предполагалось более сложное устройство квартала, нежели получилось. Район Авоту исходно был предместьем, можно было строить только деревянные дома – чтоб сжечь при наступлении врага. Последний раз жгли в 1812-м, при военном губернаторе Иване Николаиче Эссене, отчасти сдуру: Макдональд тогда на город конкретно не шел, да и позже не пошел. После войны пожарища стали вписывать в сетку городских улиц, – это уже генерал-губернатор Filippo (Филипп Осипович) Паулуччи (наличествует в Военной галерее Зимнего, Дж. Доу; Н. И. Эссен тоже там). Paulucci и уличное освещение устроил, и ввел нумерацию домов, и распорядился устроить городской парк, Верманский (был, похоже, через ё, Wöhrmannscher). Даже оборудовал обсерваторию в замке, в башне Святого Духа, в 1817-м. Все это легко отыскать, только это не обще-обиходные сведения, не то, чему здесь учили и учат в школе или где-нибудь еще. Ну и эта история не справочник-учебник, а действие частное и однократное.
И вот, угол, где ворота и плющ. Между домами проезд, выглядит перекрестком, оформлены тротуары, брусчатая мостовая. Годится быть началом улицы, ладно – переулка. Он тут был раньше? Но только метров 10 в глубину квартала, дальше ворота с плющом, а они явно старые, еще и не модерн с югендом, не позже начала XX. Никогда не знал, что за ними, они всегда закрыты, в щель видны только кусок двора и огрызок высокой кирпичной трубы. Но на карте нарисована улица. Со стороны Стабу это просто въезд во двор, обычный большой, внутри длинного квартала между Авоту и Чака. Я в нем и не был.
Теперь зашел, там громадная парковка. Заходя, думал, что машины стоят на грунте – очень уж большой пустырь, – нет, свежезамощен полуплиткой-полубрусчаткой. Но, в самом деле, одна сторона двора выглядит улицей. Дома, несколько мастерских более-менее ровно в линию. Да, о домах с отступом: со стороны Авоту перед воротами два дома симметрично сдвинуты вглубь. В одном «Трое в лодке», ресторан, давно уже; в другом когда-то было что-то китайское, а теперь одежда-комиссионка.
Далее к центру, за подворотней в детск.поликлинику, книжное кафе Bolderāja, «Болдерай». Очень хорошее, абсолютно здешнее, но там и гейт во внетерриториальные местности, поэтому сейчас его обхожу: там-то выход в разные пространства по умолчанию, просто вокзал какой-то. А мне бы сейчас попасть в них иначе, о чем, похоже, эта история. Ну а в ней исходная точка – тот бар.
Соседний с «Болдераем» дом № 27b на ремонте, вход во двор заколочен-запечатан, семь лет назад я туда зашел – увидел двор в раскрытые ворота – в доме никого не было. Похоже, что расселяли недавно. Сквот или ночлежка не возникли, но следы последующей жизни имелись. Не бомжи, скорее кто-то с такой-сякой целью иногда заходил в пустые комнаты. А они выглядели так, будто их тоже – как в музее на Лиенес – решили сохранить, причем в каждой квартире зафиксировалось чуть другое время. Это было в 2013-м, давно заколочено. Ремонтировать не начали, так что все это, надо полагать, сохраняется. Или бомжи изобрели какой-нибудь ход внутрь.
Вот что, на Авоту нет ни одного куска с силикатным кирпичом. Не то что здания, а части дома, заплаты. Не потому, что тут сохраняли исторический облик, в советское время улица была такой, что ее и не видно, кому до нее дело. Разве что на углу с Гертрудес, в глубине двора дома № 51 есть силикатный гараж на одну машину; возле него почти древнее темно-синее авто, скоро его засыплет желтыми листьями (рядом липа). Еще, чуть сбоку от ворот с плющом, наискосок через улицу силикатное пятно на стене, под ним – вглубь двора – ряд гаражей, они тоже. За гаражами сохранилась голубятня: крыша-рейки-планки-сетка. Птицы живут. Говорят, есть еще одна, в Ильгуциемсе, в глубине Задвинья.
Вообще, у человека исходно два варианта его самого. Один, со всякими конструкциями и связями, его выстроят школа и общество, а второй – в моем случае – затеяла улица Авоту, находившаяся в наглядно слабой связи с первым. Ну а где два варианта, там и сколько угодно. Странно, ничего не изменилось, а улица не выглядит заторможенной и выпавшей, наоборот – ее неизменчивость как неподвижная точка, из которой видны перемены вокруг. Все, что тут излагается, не могло бы возникнуть в каком-либо другом районе, и речь не об окрестностях. Понятно, в любом районе можно попасть в какую-то схожую историю, они будут отчасти подобны друг другу, не идентичны. Разве что некоторые позиции совпадут, не более того; ни одной штамповки. И эта история – только тут.
Деревьев на улице почти нет (видны только сквозь подворотни, плюс плющ на воротах и рябина в выемке, в небольшом дворе слева от Bubble tea, напротив чебуреков: вдоль тротуара два-три куста сирени, за ними рябина). А когда деревьев нет, то улица больше зависит от погоды, чем от времени года. Зимой здесь еще пахнет печным дымом – раньше так было в половине города, минимум, и это был его существенный запах. Тут он еще иногда присутствует, идет со стороны железной дороги и Гризинькалнса, дым из труб невысоких домов замечаем и на Авоту.
Эти детали не делают район нетипичной Ригой, они – небольшие отступления от среднего по городу. Ощущения и прочее тут свои, но для перехода в другие районы меняться не надо. Немного все же надо: сообщает ли эта необходимость о наличии других слоев реальности (здесь – городской), по которым перемещаешься? Или такие переходы происходят автоматически, а вдаваться в детали не надо, все склеит длинный опыт? Но если бы переходы не ощущались, то речь о них бы не возникла. Склеивает, но переход отмечается легким толчком на стыке.
Ну а в исходном баре-распивочной стойка, на полках неведомые напитки – где их берут, в алкостоке наискосок через улицу таких нет – не сравнивал, но там стандартный расклад, а здесь нетипичные этикетки, с двух метров не распознать. Конечно, разнообразных градусов. Водка и вовсе непонятная, спросил, что получше, ответили, какую берут обычно (причем белорусской нет, а окраины предпочитают ее). Ценники не как в большей части центра – а это все же центр – не на 50 г, а на 100, так что в первый раз окажется в два раза дешевле против ожиданий. Тут все как-то так, будто само выросло. Удовлетворяются нужды не только питья и общения, а и какого-то общего функционирования. Локальной остановки, приостановки чего-нибудь всего. Никто тут, поди, не замечает ни обстановки, ни еще чего-то. Орешки в блюдце (объемное, розетка, небольшое), они всегда. Мелкие сухарики в таком же блюдце, то и другое затянуты пленкой. На третий раз я тоже не стану это замечать. Ну а в седьмой раз уже и не зайду – не потому, что не нравится. Нелогично часто оказываться в заведении, с чего бы. Живу я не здесь, и выйдет, что захожу не по жизни, а с некой специальной целью. В их жизнь мне не включиться, зачем. В основном тут пьют пиво – чтобы посидеть дольше.
Бар выглядит местом для совсем своих. На свете так еще бывает. В 2019-м на Рождество мы с R. поехали в Вену. Закономерно мало что работает, знакомые локалы закрыты. Однажды отыскали еду в переулке Леопольдштадта. Вино налили, шницель пожарили, а господа и дамы пьют и болтают. Все друг с другом знакомы. Заходят, пересаживаются. Выходят по делам, в магазин, возвращаются с пакетами, пьют дальше. Приходят с цветами, куда-то дальше пойдут. Не так даже, что заходят сюда по необходимости, а функционируют с участием этой точки, привязывают день к локалу. Посредник он между домом и городом. Когда в городе народа мало (каникулы же были), то это заметнее.
Вот и на Авоту когда зашел в четвертый раз, то увидел тех же. Они меняются, не все сразу, но там человек 10 постоянных, не меньше. Впрочем, что за четыре раза разглядишь, да и нет цели их исследовать. Они в определенном симбиозе и друг с другом, и с заведением. Как-то место для своих выживает – причем дешевое по выпивке. Может, не аренда, а хозяйское помещение. Само собой, пиво пьют не из бокалов, а из кружек. А в Вене на Рождество почти ничего не происходило, ни в театре an der Wien, ни в Музикферайне; пошли на Die Csárdásfürstin в Фольксоперу, та 30 декабря уже заработала. Там почти так же: парадные господа и дамы, очень старые, почти торжественно пришли. Костюмы, белые рубашки – даже сорочки; галстуки, вечерние платья, не новые, но не обноски. Ритуальность, естественная, соблюдаемая машинальность.
Все слоится, а когда слоится, то слои же зацепляются. Не накрепко, почти условно, ситуационно. А почему упомянуты рядом, что их свело? Они из разных историй, а теперь – в этой. Все они – и прошлые, и заведомо чужие здесь, как Csárdásfürstin – живут где-то у себя, но коснешься любого слоя, и начнут появляться тамошние персонажи, столетней давности стеклодувы и дубильщики – существуют же они где-то там, но уже и здесь, раз тут о них. Чего пришли, чего хотят?
Пока все ровно, не двигается. Откуда бы у них здесь общие дела. Слои не взаимодействуют, не имеют к тому оснований, зацепляются за соседа в порядке перечисления. Из одного в другое переходишь с тихим щелчком; в рутине, не предполагающей намерений. Вышел из одного, зашел в следующий, где тот же дом или слово означает уже немного другое. Всплывают в свой черед, будто их откуда-то извлекает смутное давление, добавляет к уже извлеченным. Так расслабленную руку может повести в сторону. В окрестностях блуждает какая-то склеивающая сила, подумаешь ее ощутить – она уже тут.
Бывает ли, что слои меняются не перескоком, щелчком или как в воду, а мягко, почти гладко? Как пешком из страны в страну, не увидев границы. Я ходил из Аахена в Нидерланды, в ближний к Аахену город, небольшой. Когда идешь обратно, там есть залепленный стикерами щит с надписью Deutschland, а туда – ничего, лишь указатель заезда на парковку. Но разница ощущается сразу, дома стали другими – нидерландскими, отличаются. Даже вдоль улицы, не прерываемой границей.
Слои пластами чуть заходят друг на друга. Отчасти они объективны: здешние дома, материальное. Но больше субъективного, и непонятно, где это было, пока не объявилось здесь. А вот в бар зашел странный человек – второй раз его вижу – тихо-малахольный, что ли. Как и прежде, что-то спрашивает, небольшой разговор, уходит. Невысокий блондин, сухопарый, слегка лохматый. Слои держатся спокойно. Непонятно и то, что осталось на их месте там, где они были, пока не сдвинулись сюда. Они из разных жизней, выстраиваются здесь вдоль описания; одни материальные, другие – нет, но теперь-то они одной природы. Что здесь за место и чем одним они стали? То, что они появились в таком-то порядке, не так важно, должны же были как-то встать. Встали, вот и славно, низачем. Но, с моей стороны, – значит, была причина это фиксировать. Не обязательно, что на уме какая-то цель, но и не слово же за слово. Да и где это собирается? Не в тексте, он же просто запись небольшого приключения, вторым номером.