Ok, «Болдерай». Кафе, книжный магазин, зал для ивентов. Стерильного ремонта нет, но приведено в порядок со времени, когда там был пункт общения с безработными. Или тот был в соседнем, прилегающем доме? Они были в одинаково драном состоянии, «Болдерай» одноэтажный, соседний двухэтажный. По дороге из бара в «Болдерай» на углу Авоту и Стабу, уже через улицу, в тротуаре раньше была круглая металлическая плашка. Сантиметра полтора-два в диаметре. Городская разметка, метка нивелирования, № 6645. Была, пока тротуары не переложили (уже не асфальт, а серо-бежевая плитка). В 2013-м плашка еще была. То ли она под плиткой, то ли выдрали вместе со старым покрытием.
«Болдерай» по книгам и вообще – стилистически близкое место, а дело ведет Дидзис. Я здесь и выступал раза три; в зале, где читают, поместится человек 30. Кофе, напитки, много книг – и новые, и старые. Какие-то стоят на полке в коридоре сразу за входной дверью, по евро. Там не составлено специально, что под руку попало. Например, Modern School Physics: Electricity, 1934. В «Болдерае» я примерно тот, какой есть, но там бы не попал в эту историю. Или все равно бы в ней оказался?
Рядом на Гертрудинской, в сторону железной дороги редакция «Орбиты», чуть дальше живет Гунтис Берелис, прозаик, очень хороший. У него есть рассказ, в котором он – лирический герой – работает в театре в должности Годо: потому что Годо находится в зале на каждом спектакле о нем, вот так. Сидит, не встает, на сцену не выходит, не делает жестов, которые могли бы раскрыть его роль. Но всякий раз в зале.
Пустой дом № 27b, возле «Болдерая». Семь лет назад был просто № 27: что ли, собственность расчленили. Двухэтажной частью выходит на улицу, во дворе четырехэтажное, примыкающее строение. Двор – невысокий колодец, есть даже дерево. Направо от входа раскрытый дровяной подвал, оттуда на полдвора тянет сыростью. Рядом подъезд, все открыто, можно зайти. Дом пуст, все выехали, недавно: естественное запустение еще не произошло, а оставленные вещи вполне чисты. Никто не обосновался, следов ночлегов не видно. Но, судя по бутылкам, иногда сюда заходят. Пара шприцев. В квартирах оставлено всякое. В одной комнате на столе записная книжка на русском, старая – номера телефонов шестизначные: городские, стационарные. Листать не стал, могли попасться знакомые, нехорошо. Рядом карта московского метро, почему-то на английском, все почему-то строчными: moscow metro named after v.i.lenin. Карта не очень старая, уже есть перемычка между голубой и зеленой за кольцом. «Выхино» – уже «Выхино», а не «Ждановская», переименовали в 1989-м. Остались «Проспект Маркса» и «Пл. Свердлова». Нет «Китай-города», еще «Площадь Ногина», а ее переименовали в 90-м. «Маркса» и «Свердлова» тогда же, так что год карты выяснен. «Дмитровская» и «Тимирязевская» и линия до «Отрадного» помечены как строящиеся. Неизбежные ulitsa, bulvar, vdnkh.
Квартиры разные; мебель вывезена не вся, кое-где шкафы, столы, полки. Зеркала не побиты, на столах чашки и мелкая посуда. В одной квартире на веревке сохнет белье, то ли забыли при выезде, то ли все же здесь кто-то обитает. Но с виду одежда не бомжовая, да и стирать негде: воды нет, все отключено. На дверях квартиры 12 прикрепленная изолентой записка, на латышском: «Пожалуйста, стучите. Звонок не работает». Следы небольшого, во всяком случае – быстро затушенного пожара на чердаке.
В другой квартире лежало письмо. Вполне чистая комната и более-менее целый диван, подушки, рядом стол, на нем два листка бумаги. Письмо. Бумага пожелтевшая, старая, но дата – вчерашняя: 2 сентября 2013-го (я зашел 3-го). На латышском: «Прости, что я тебя не дождалась. Может, ты обиделся, что я не поздравила тебя с именинами? Но, как ни смешно, я так и не знаю, как тебя зовут». «Именины» – не архаизм, в Латвии Vārda diena обиходнее дня рождения. Имя-то все знают, а у кого день сегодня – пишут в газетах, сверху, возле даты. И в календарях, и на сайтах. Не вполне понятно, что такое все это – письмо, день и прочее, но что-то же произошло. Где-то эти люди живут, оба – если у письма в самом деле был адресат. Бумага с виду старая, потому что листки лежали на столе, а штор нет и за лето выцвели – но когда жильцов расселили?
Это ничего не значит, просто была такая история. Разные пространства в одном доме, не по своей воле соседние. Что происходило в момент встречи слоев? Ну, здоровались на лестнице. Вместе не сходились, ехали одновременно на времени. Теперь во двор не попасть, ворота заколочены.
Что связывает Гайдна и кафе «Гайлитис»? Упомянуты тут рядом, например. Между Наполеоном и улицей Админю? Наполеон, предместье сожгли, возникла Админю. Мормонами и пятидесятниками? Домом 27b и меткой № 6645? Да, они в одном квартале. Берелисом и стекольным заводом? Почему нет? Как это происходит? То есть происходит-то постоянно, но почему автоматизм сбился и стали заметны все эти люди, разное время, названия, языки? Ладно, почему-то, но как технически сделан перескок из слоя в слой? Вопрос не в том, почему переключается, мало ли – по ассоциации, связке, ссылке, слово за слово, но как именно?
Как устроена граница между ними: там одновременно меры обоих слоев или же промежуточная территория со своей структурой, узкая? Искомый агент-существо делает переход, производя новую связь, ergo – вымазан в соединительной, соединяющей субстанции. Та вроде необязательна, как подпорка в рассуждениях; все должно происходить и без нее. Но в ней есть отчасти художественное, почему-то беззащитное, даже чуть трогательное. Так что пусть субстанция будет, тексты держатся не на словах, а на каком-то своем клее. А если клея нет, то откуда ж возьмется агент письма, ему тогда нечем работать, ничего не соединит.
Выставим нижний уровень допустимости гипотез: лягушка в замусоренном разнообразием водоеме выплывает к берегу, по пути набирая на себя все подряд (считаем, что она не гладкая, но шершавая, почти водяной еж). Выбирается на берег, смотрит на пятачок воды, который пока не затянулся ерундой – она ж только вылезла. Глядит на свое отражение, себе нравится и не обращает внимания на то, что на нее налипло. Это будет нижняя граница осознания. На Авоту субстанция пахнет, как шпалы, их пропитка. Что ли, креозотом. С окрестностями запах не связан, пусть железная дорога и неподалеку. Но и не рядом, и шпалы давно уже бетонные. Просто такой запах. Служебные вещества пахнут не галантно, они не для того.
Два слоя удержать легко, а где два, там и сколько угодно. Как выглядят возникшие и сохраняющиеся связки? Как может выглядеть тот, кто сшивает? Из чего состоит он? Вообще, это существо или процесс? Находится ли он в пространстве, куда все сводится, или же само пространство создается его действием? Скорее второе. Не возникает ли оно вместе с соединением слоев, их одновременно производя? Может, он шар или ворона? Субъект ли, существует ли в покое и как возникает в движении, если нет? 2cl водки – волна или частица? Одиночка или же кто-то на него смотрит, как я на действия кота G., всецело их одобряя? Он, оно, субъект, существо, а как склонять нечто абстрактного рода? Как уместнее в каждом из случаев.
Долго в бар не заходил, зашел уже в октябре по дороге на встречу с Заполем в «Алепонии». Шел по Авоту и заскочил – то ли дождь, а время еще было, то ли так, для упреждающего алкоголя, дальше тот предполагался. Не присаживаясь. И вот, часов шесть, начало седьмого, и они – из предыдущих посещений – там были почти все, кого раньше видел порознь. Все столики заняты, предлагают подсесть, но я все же спешу. И вот, все они: и такой, и такая, и еще эти, и еще вон те, разве что не было пары с англоязычным и еще одной, вечно улыбающейся взрослой девушки. Строитель, обычно подъезжавший на велосипеде, сидел за столиком с той, которая как-то, подвыпив, хвасталась – задирая ногу – новыми туфлями, и еще с одним, важным с виду. Они обсуждали, сколько струн бывает на бас-гитаре; за столиком возле стойки выясняют, юрист ли нотариус и прочее такое. Будто в одну коробочку собрались все. Мне уже нельзя называть их по именам, почему-то уже нет – сначала было можно, хотя бы буквой, а теперь то ли внедрился в эту интимность, или она обволокла собой, не следует упоминать имена.
А когда шел обратно – не поздно, часов в девять, – уже закрыто, окна потушены. Будто да, коробочка со своими персонажами. Или крошечная церковь какого-то локального божка – не всей улицы, а ее части и группы людей. Может, в баре на стене висит какой-нибудь рисунок как иконка; со стороны не поймешь, а он значит что-то важное. Какой общепит, тут другое. Вечер закончился рано, будто со службы разошлись. Логичное место, чтобы в нем возникло что-нибудь несуразное, даже демонстративно бы возникало. Возникает, происходит, заканчивается, как если бы стебель цветка медленно наклонялся, наклонялся и перегнулся окончательно, лепестки рухнули на стол.
Почему-то уже закрыто, хотя всего-то девять. Нет, не по сезону, так себя ведут тюльпаны, от астр этого не дождешься. Тогда какое-нибудь другое, отмечающее фазы жизни. Что-то происходит, а чуть сбоку скатываются откуда-то куда-то небольшие шарики, почти без стука. Краем глаза их видишь, это напрягает: вдруг сейчас упадет последний шарик, а дело еще не сделано? Но бар свою машинку заведет заново, а в этой истории машинки нет. Тут щелчок и все, чайник вскипел. Или даже тихо растаял лед. Закончится тихо, без объявления: так и не понял, что это было.
О районе мало что известно. Сколько было убийств за все время существования улицы, сколько скандалов в среднем за неделю или интима – и по чьей инициативе – в среднем за день, в разные эпохи. Примерные объемы выпитого, средний чек в магазине elvi, наискосок от бара, прочая физиология в цифрах. Эти цифры невозможны и теоретически (разве что средний чек), но в реальности же были во плоти. Находятся теперь в каком-то статистическом космосе, где и карточки пациентов детской поликлиники, упавшие в макулатуру. Но и то, что в принципе выясняемо, тоже неизвестно. Были бы опросы по квартирам: вы кто? Не работа, должность, национальность, образование, а кем себя ощущаете. Что для вас плохо или когда вам хорошо, то почему? Что наводит уныние, что докучает, что заставляет сердце сильнее биться, что дорого как воспоминание, – и далее по Сэй-Сенагон. Только вот в Риге почти нет журналистики на русском, никто не занимается не то что этим районом, а и теми, кто в остальном городе. Кто, например, рисует по городу грушеобразную голову (крупная, узкий рот и фризура, как у Элвиса)? Много, только на Авоту ее восемь (дня через три после этой цифры уже десять, две появились на углу Гертрудинской, у одной в прическе надпись X-iDENT). Или сделать опись ex-фабричных труб, тут и приглядываться не надо, торчат. Такие отсутствия и сдвигают в пространство чуть сбоку от реальности. Чуть-чуть сбоку.