тями, как шахматные квадратики. Или…»
Он шмыгнул носом, огляделся, и, успокоившись, стал счищать с себя снег.
Дорога домой не представляла особых трудностей: с недавних пор У научился летать. Поначалу он летал во сне, но — загрустил, закручинился… И тогда Ель посоветовала ему не разделять сны и явь на две половинки, а жить и в том и в другом — как в одном неделимом целом. У попробовал, и ему понравилось. С тех пор он никогда не спал (да и зачем?). С тех пор он летал.
…Зверёк забрался на вершину сугроба, приготовился к взлёту… Но — ничего не вышло: именно в этот момент кто-то ухватил его за заднюю лапу и потащил вниз.
«Полоса!..» — успел подумать У и оказался на чём-то мягком. Крышка заснеженного люка, через который его втащили, захлопнулась… стало совсем темно…
В темноте-темнотище было тепло. В темноте-темнотище было уютно. Пахло знакомо… смутно, но — знакомо…
— Ну?.. — послышался хрипловатый голос.
— У-Уу-у-у!! — устрашающе и грозно заголосил У. — У-Уу-у-у!!!
— Ты чего, — удивился голос, — хвост, что ли, отморозил? Чего орёшь?
— Страшно, — сказал У. — Ты кто?..
— Я — самый главный и самый кошмарный колдун! — торжественно заявил голос.
— Не-а… — сказал зверёк.
— Чего «не-а», — обиделись в темноте.
— Колдуны по-другому пахнут!
— Встречался, что ли?
— Ага. Сто раз!
— Хм… — голос задумался. — Это была шутка!..Но я открою тебе правду: я — самая раззамечательная в мире красавица, которая прячется здесь от многочисленных поклонников… У-ух, как надоели!
— Ничего себе, красавица, — У хихикнул. — С таким-то басом!..
— Я простыла, — голос стал капризным и кокетливым. — А сижу без света потому, что ещё не умывалась. Но ты можешь заранее мной восхищаться!
— Не буду, — сказал зверёк. — И никакая ты не красавица!.. И я домой хочу…
— Не пообщавшись с настоящим Золотым Драконом??! Не верю!
— С кем?
— С Золотым Драконом! Самое расчудесное чудо света!..Не хочешь?
— Хочу, — прошептал зверёк, — а где он?
— Это я, — с плаксивой печалью сообщил голос. — Я летел завтракать к Одинокому Северному Вулкану, да вот поди ж ты…: застрял в этом сугробе, напрочь застрял! Был неосторожен — и произошла трагедия…
— Какая трагедия…?
— Это не важно… и вообще — секрет, ох какой большой секрет! — Голос утратил плаксивость и перешёл на таинственный шепот. — Ты ведь тоже умеешь летать?
— Да… — робко сказал У.
— Тогда ты меня поймёшь!..Я скован снегами, я не могу расправить крыла и воспарить! Но ты, ты — ты послан мне в утешение: мы перезимуем с тобой вместе…Я буду рассказывать о Золотых драконах… об Одиноком Вулкане… о поющих звёздах… Хочешь?…О, я многое могу тебе поведать!..Ну, и ты расскажешь что-нибудь весёленькое… Ладушки?
— …Да какие ещё ладушки! Я же никогда-никогда-никогда не видел Золотых Драконов!..
— Зато — слышишь, — благодушно вставил голос. — Ох и повезло тебе, дитя…
— Но мне знаком ваш запах! Откуда же он мне знаком, если с Золотыми Драконами я никогда не встречался?…И мне кажется, что пахнет…
— Тьфу на тебя, — проворчал голос. — Ты что, на клумбу попал? Ишь, размахался носом…
— А пахнет… Медведем пахнет, вот кем!
— Ну и дети пошли… ну и дети…
Послышалось бурчанье, шлёпанье лап…; загорелся светильник… Рядом со зверьком, обиженно и грустно выпятив нижнюю губу, сидел старый толстый медведь (очень укоризненно сидел).
— Ну?.. Ну чего рот разинул? — Медведь потопал об пол валенками, поправил на плечах серый шерстяной платок и вздохнул. — Ну да, я — медведь… Что, впрочем, не исключает и других вариантов…
— Какие ещё варианты?!! — заголосил У. — Ты зачем меня сюда затащил?!!!
— Шуму от тебя… Чего шумишь-то?…Скучно было одному, вот и затащил. Опять же — познакомиться…
— А чего обманывал?
— А и никто тебя тут, кроме твоего носа, не обманывал!
— Ага, как же!..Колдун… красавица… Дракон…!
— Охи дурачок…
— Сам ты…
— Нет, ну правда! Ты не обижайся, но ты весь какой-то прямо-таки приземлённый, даже удивительно, что летаешь… Я же мог быть в темноте кем угодно, даже солнечным зайчиком! Эх, и повеселились бы!..
— Но это… это ведь не по-настоящему…!
— По-настоящему… не по-настоящему… много ты знаешь о «по-настоящему», как же! Ха!!..Мёду хочешь?
— Хочу…
Они расположились за высоким столом, где — посерёдке — стоял высокий кувшин с мёдом, а рядышком — стопка блюдец.
— В мире, малыш, — сказал медведь, разливая по блюдечкам угощение — всё — всё что угодно! — по-настоящему, и — одновременно — ничего взаправду…Сок будешь?
— Угу…
— Вот я и говорю… — медведь выволок из-под стола бочку с соком, и, нацедив по края разлапистую кружку — придвинул её зверьку. — Вот и говорю: мы все — то и дело! — оказываемся в огромной бессветной прихожей. О её огромности мы можем судить только на ощупь — ощупью своих ощущений…если мы, конечно, готовы к этому… И там, из темноты — множество коридоров… коридорчиков… переходов… закоулков… Множество всяческих ответвлений… перепутий… гулких неясных этажей… Нужно замирательно прислушаться, выявив и поняв много — расцветье-многозвучание темноты, и тогда: направление, желанное нашему сердцу, само — чудесным весенним цветком — полыхнёт в глазах и ладонях…! У-ух!..Ну, а если мы не готовы, то — ничего не понимая — начинаем метаться, блуждая и мельтеша; мы становимся добычей коридорных закоулков… и, даже выйдя на яркий солнечный свет, — продолжаем барахтаться в тёмном мешке, зачастую сами о том не догадываясь…!
Медведь замер. И зверёк замер. Замерли даже блюдца с мёдом, глядючи обалдело и неподвижно на своих кушателей.
Медведь вздохнул:
— Вот…
— …Я, конечно, прошу прощения, — стеснительно сказал У, — но я ни фигушеньки не понял…
— Совсем, что ли? — оторопел медведь.
— Отчасти… — уклончиво, но печально подтвердил У.
Разлили по второй порции мёда. Подкрепились. Медведь задумался».
— Враки и бредятина! — заявила тётушка ежа, женщина серьёзная и хозяйственная.
— Ну… не скажите, не скажите… Есть здесь что-то… Что-то есть, да… — покряхтывал из угла дедушка.
— Ну давай, давай, читай дальше! — галдело молодое поколение…Но наступало время сна, и ёж, улыбаясь, запирал свои записи в сундук, натягивал до самого носа одеяло, и-засыпал…
«… С запрокинутой вверх мордашкой, неподвижный, наблюдал У за бесшумным, невероятно красивым полётом Золотого Дракона.
О! он был золотой-золотой!..Даже валенки на его лапах отливали золотом… И серый шерстяной платок — развеваясь над заснеженным поднебесьем — всё больше и больше становился похож на невесомую золотистую колыбель, в которой (и это — правда!) рождаются звёзды…»
(Угли костра — разламываясь и сжимаясь маленькими пульсирующими вишнями — всё укрывищнее и глубже запутывались в вуаль пепла. Наполовину опустевшие вазочки с сухариками и вареньем рассеянно перебрасывались бликам — далёкими… ускользающими… — с неторопливой, нисходящей узорно и плавно осенней листвой… Подрагивал остывший чай…
Костёр угасал. Ёжик и зверёк придвинулись ближе друг к другу — замирательно… ласково…, — близко всматриваясь в слабеющее сонное пламя… Как можно ближе друг к другу…)
«…ОНО медленно, тяжеловато и неуклюже плескалось в дальнем озёрном заливчике, там, где камыши… камыши… камыши…, там, где висящий на тонких осторожных нитях туман был приветлив и мягок…
…Иногда на камыши наскакивал ветерок, слегка раскачивая их, слегка тревожа. Синели низкие тучи. Зеленели высокие травы. Беспокойные трескучие стрекозы (синие и зелёные) мельтешили — во все стороны, — все стороны лаская искрами животов. Моросил неохотный полусонный дождик.
…ОНО перевернулось на спину (тяжеловато и неуклюже…), закашлялось, зябко повело плечами…
«Вот: озеро… озеро… озеро… Именно здесь, — то тут, то там: чужие… родные…и всякие… кто-нибудь ещё…именно здесь… Где?…Озеро… озеро… Какой редкий и вялый дождик, будто его и нет вовсе… Родные… Это круги на поверхности озера… Дождик… Где? Где вы?..
Всяк кому не лень… Всюду… Озеро… Какой редкий и вялый дождик… Ну надо же…»
Натужно подгребая задними лапами, ОНО стало затискиваться в камыши: булькало, кряхтело, но старалось быть аккуратным, чтобы не повредить, не покорёжить удивлённых таким соседством зарослей, медленно продвигалось. Затихло.
…Над озером, как над лицом — зеркало, — опрокинулся гром.
…И пришло — покоем, прятальным сном — утишливое забытьё…
…И пришёл Дождь: ливневый, кромешный…
(…Но раздало-растеряло ОНО все чешуйки. Но, сквозь голое тело, — в сон его проник, просочился Дождь…)
— Привет, — сказал Дождь.
— Уходи… — сказало ОНО.
— Привет! — сказал Дождь. — Ты здесь, в камышах… Зачем ты здесь? мне это печально.
— Мне хорошо, — сказало ОНО. -…Мне сейчас хорошо…
в камышах… Уходи! Для чего ты беспокоишь меня?
— Я искал тебя на озере, и — не нашёл… — сказал Дождь. — Почему ты покинуло его?
— Там нечего покидать, — ОНО вздохнуло, — озеро уходит… Бывает, что озёра становятся океанами…, но это — редко, а чаще: они уходят, и там, где было озеро, — остаётся болото…
— Но я видел, видел озеро! — крикнул Дождь. — Оно целое и невредимое!
— Ты видел его вчерашнее отражение. Всего-то и навсего… Да, отражение…
— Но ведь озеро это — ты! — удивился Дождь. — Ты — вот оно… ты-здесь!..
— И я ухожу, — сказало ОНО.
— Не надо, — попросил Дождь. — Как же без озера? без него — нельзя! Ишь, чего выдумало…
— Не ерунди, — сказало ОНО. — Уходящий — куда-нибудь да приходит!.. Ищи озеро там… где-нибудь там… там…
Дождю вдруг почувствовалось, что он очень устал; как-то сразу и очень… Бережно придерживая каждую капельку себя — он скользнул за камыши… за лес… за невнятность далёких гор… Но чудилось: стоит только взметнуться камышам — проминая береговую линию, раздвигая пределы — Дождь незамедлительно вернётся, вернётся обязательно (иначе он — попросту — не смог бы жить, иначе он — попросту — не смог бы верить, и любить — не смог бы… и быть любимым…)!