аем судьбы»….
3
это вьюга, и что бы ты ни сказал — всё проявится тут же, предстанет в волокнах набатов и будет равно колыбели.
и будет равно колыбели всё выстроенное тобой, принятое, согретое.
4
…и спросила Кружевная Цапля у Собирателя Следов:
— зачем ты собираешь следы?…они глубоки, они огромны… наверное, это — красиво… но они окаменелы! и окаменели (да!) задолго до твоего рождения…
— вот потому-то, — ответил Собиратель Следов. — именно поэтому; следы глубоки и огромны, и окаменелость их — твёрже стали, твёрже и звонче северного ветра!
— но я вижу, — сказала Цапля, — твой заплечный мешок обилен собраньем следов; и — обилье удерживая — лямки взрезали тело твоё, изломали плечи… ты сгорблен, шаг твой тяжёл.
— допустим… — ответил Собиратель Следов. — …и что?
— как что! как что! — загорячилась Цапля. — вот у меня есть лапки и они оставляют следы…; мои лапки — мои следы! и я их не собираю (хоть они легки и изящны…), я любуюсь ими. и всякий может ими любоваться, если кому взбредёт в голову подобная блажь! а ты… — ты собираешь чужие (да такие грузные, такие старые…) и вовсе не замечаешь своих, куда же это годится?!
— я Собиратель Следов, деточка, — сказал Собиратель Следов.
— так перестаньте им быть! — заявила Кружевная Цапля.
— ну, и кем же я буду, перестав быть самим собой? — спросил Собиратель Следов.
— вы станете самим собой, перестав быть кем-то ещё, — ответила Цапля.
5
«бу-у-ух!» — вгрохнулось топорище в ствол, и не желало топорище беды и боли стволу, и не ждал ствол беды и боли от топорища.
какая-то сила соединила их в этом, именно в этом, именно так.
…о-ох
6
«…мы приходим в мир, но появление наше — неожиданность… неожиданность…
не построен дом. не застелена постель, не подвешен над огнём котелок.
никто не спешит обнять и расцеловать, никто не торопится возликовать, радостно смеясь и грохоча всевозможными литаврами, никто не задыхается от восторга… и спят светлячки, оставляя ночь в одиночестве… и волны сливаются с берегом не отчуждая границ… мы приходим в мир — не находя, мы уходим из мира — теряя. сплошная нервотрепка и бредятина… но вот ведь: приходим — уходим, уходим — приходим (застрявший в водоворотах речных кусочек коры, с памятью прежне-цветения…)…
7
«— приветствую тебя!» — сказал человек — человеку.
«— приветствую тебя!» — сказал волк — волку.
«— приветствую тебя!» — сказал цветок — цветку.
«— приветствую тебя!» — сказала память — памяти.
что же дальше?..
что же раньше приходит, — тепло или холод? хохот или плач?
и куда приходят они?…и зачем?
8
и сказал Дождливый День:
— мне нестерпимо понятие «судьба», мне нестерпимо оно!
— но будем надеяться… — вздохнул Дождливый День, — будем надеяться, что…
— нет! не смей! — закричал Дождливый День. — пожалуйста, не смей!
и — истоньчился в вечер.
и — пропал совсем.
и припал в тот день к плечу острому — острый древесный лист, и попросил о помощи, и прижался крепко-крепко, не желая больше несчастий…
и не было больше несчастий, никогда.
и не было больше несчастий.
АНТОЛОГИЯ СНОВ(часть третья)
усталость, пешеходная дорожка по расколу стены, домик под яблоней, (яблоня, яблоки, прелая листва под упружьем боков.) кусочек утолённой меди в грязной зеленокружной воде, медный горн, затихающий…, но и из-за затишья — бьющий в ладони.
усталость…
…и даже угретый и упокоенный в обильном жилье — не упокоен, и измёрзлая кровь ударяет копьями ледяными в распаренную кожу…и горбятся губы, не желающие молчать; горбятся губы, нагромождаются пласт о пласт (образуя возвышенности…), круглятся в магмовой вертикали.
и — из-за усталости выходящие всадники — сны
…а некто — беспокойный такой…, весь в пепле и струпьях — сказал:
«сколько нас — столько и миров.
когда мы разрываемся в клочья — мир разрывается в клочья…»
…а некто — беспокойный такой…, весь в пепле и струпьях — сказал:
«ах, беда-гореванье!..
ах, журчанье беззвучное слова на зубах искрошенных к ночи!..»
…чья-то доброжелательная рука толкнула его под машину, удар.
(милосердие)
удар.
(…в клочья разрываться было уже нечему) удар.
он успокоился…
…лечу…лечу…лечу…лечу… лечу…! так хорошо!..
«пузатый (как маленькая планета…) и лёгкий (как дыхание любимого человека…) Воздушный Шарик — поднимался всё выше и выше…
поднявшись совсем высоко — он стал облаком… маленьким пушистым облаком, добрым и ласковым.
…и больше не опускался вниз… не поднимался вверх… он — был
…из года в год, из века в век, из судьбы в судьбу».
из глубины — голова…
из головы — глубина…
…тише!.. тише…
штормит.
лечу…..
… здесь собрались все те, кто любили друг друга, и никогда это место не было печальным.
я прижимаюсь лбом к стеклу: идут, издавна ожидаемые, давно желанные, идут, взявшись за руки, улыбаясь навстречу моей — в заоконье дрожащей — улыбке.
и двери пред движением их — распахнуты, и вхождение — вхождение не сквозь, но имеющее корни.
.. здесь нет дурной погоды и дурных слов, здесь нет вообще ничего дурного, что вхождается и без спроса рассаживается за столом вокруг мисок с горячей кашей, здесь ничто не губит, ибо то, что губить способно — пыублено в предрожденьи.
мы все вместе: мы, любящие и любимые, и друг другом, как и собой — полны, руки слиты с руками, и чистота жилья — С чистотой неба и земли…
стоит ли просыпаться?
…голос, и опять тот же голос, и опять — он. надо отозваться, надо пойти навстречу; встретить, понять, приголубить.
голос всё громче.
я лежу посреди многотравного, стрекочущего и гудящего поля, мне необходимо подняться, я очень стараюсь, стараюсь изо всех сил…
…лечу… мне очень хорошо!
куда бы полететь? ну, например — в эту сторону, или — в ту.
нет! только-туда… туда… туда… туда… туда…!
«я прохожу мимо залов, окна их — терпкий каскад огней, воздух плотный и топкий.
я высоко поднимаю ноги; мои движения — движения аиста, и клюв мой обременён фыркающим, сопящим свёртком: там ребёнок (не то что бы грудной младенец, но и не слишком далёкий от младенчества), я тихонько кладу свёрток у высоких сверкающих дверей, прилепленных к одной из зал, и — улетаю…
…нет, не задумываюсь о своём поступке, разве это поступок? это — то, что произошло…»
и приснились мне ВЫ, БЛИЗКИЕ…
ВЫ… кто-то из ВАС уже умер (давно умер…), кто-то — потерялся, канул (и дымные раскалённые полосы обозначили направленье ухода и границу промеж…).
но теперь: теперь мы были все вместе, и не вслаивалось между нами тягости и воровства, и не вслаивалось остудности и непониманья. а было, было: терпение и любовь, и притяжность великая, и бережность несказанная.
будто бы: мы собрались здесь для чего-то (чего-то безусловно важного» само собой разумеющегося), мы собрались, но не говорили ни слова, как-то оно и без того обходилось славно так… так радостно!
ох, не расходиться бы нам!..
но вот: пробуждение… и нежелание его принять; отталкивание, сопротивление.
и вновь: неумолимый, неумолимо однозначный его приход.
«сегодня я дерево: тонкое, юное, в зелёных крапинках вздувшихся почек, стою себе, раскинув ветви, подставив лицо крохотным редким каплям весеннего дождя.
вот и воробей уселся на мою ветку, вздохнул, перетряхнул крылышками, замер.
я осмотрелся вокруг, и, не заметивши ничего такого, что могло бы мне помешать, — заговорил с воробьем, он мне ответил, слово за слово — и образовалась у нас беседа (при взаимном ощущении приятности).
о, сколько я всего узнал!..Выяснилось, что капля дождя (а это знает любой птенец!) самые что ни на есть настоящие звёзды, вот только они мокрые и смешливые, потому-то сразу и не поймёшь что они такое, а ещё я узнал, что если подпрыгивать на одной лапке — можно раскачать Землю, раскачаешь ты её, подпрыгнешь повыше — и полетишь, а вдогонку тебе — Земля; летите вы рядышком: ветер гудит, облака невесть что выплясывают… и славно вам вместе! чудесно так!..а ещё но всего не перескажешь.
сегодня я дерево, и воробью это нравится; он осматривает меня со всех сторон, что-то бормочет… да нет, он уже не бормочет! — он камнем несётся к земле… в землю… и из земли — зелёным хохочущим фейерверком истекает, ширясь и трепеща, росток!
юное, тонкое дерево появляется рядом со мной! и хорошо и весело нам теперь, и никто не помешает нам, пока вот так — ветвь с ветвью соедини — летим мы между звёзд!»
…кто это? кто это?., лебеди, жёлтые лебеди выхватывающие из горящих зданий своих детей… (кто это?) на бреющем полёте, на излёте осудороженных мускулов… миражи… колесницы…
я видел мегаполисы, опадающие в зловонье собственного нутра, о, опадание! торопливость, торопливость, вздыхательность, облегченье…
я видел океаны, бьющие отчаяньем многоруким в говорливые жестяные тазы.
я видел резиновые плети галактик, я трогал плети у основания и поражался негибкой остылости их бессвязных маршрутов.
я видел свечение пульса у белеющих в дюнах висков; бабочки-одноднёвки с факелами и грудью, не прикрытой ничем, помимо лунного света.
как разыскать себя? не утерять — как? как увериться?
голая прозвень степей… голое тело, не лежащее нынче нигде… мел; графика на асфальте; уши, увязшие в янтаре, в ушах — гомон, гомон (увязающий всё плотнее…), гомон… и всюду: мел, покрытые мелом степи, голое бедное тело (голое, как песчинка прижатая к январю)… нагое парящее сердце…