«каждый… каждый… каждый…
мы будто б домики: с крышами из усладных пряников, со стенами из пирогов, с окнами, где стёкла — леденец прозрачный, мы будто б домики, годные для проживания, тёплые; с постелями мягкими, с пёстрыми половиками.
в каждом из нас проживают кошмары, они рождаются вместе с нами, и умирают вместе с нами, и рождаются снова. и вместе с нами проходят все стадии: детство, юность, взросление, увяданье в каждом из нас…
…но наступает момент, когда мы — рождаемся, а они — нет. как долго ждать этого момента? (ах, как долго!) но что такое «время» по сравнению с отсутствием кошмаров??! тьфу! плёвое дело..! но такое, такое: не вынашивать в себе игольчатых липких плодов насилия и обмана, глупости и садизма, алчности и бесстыдства!
(о, как они умеют прогрызать, выкусывать нашу пряничковость, искрашивать нашу пироговость, леденцовость нашу излизывать, и — вырываться на волю, обращая при этом сладчайшие остатки домиков в продуктовый резерв.)
о, какое это наслаждение — не бояться, что кошмар вырвется из тебя и всё затопит…всё…всё…всё…; всё затопит и только ты — монументом на гребне колеблемым — воспрянешь над потопленьем и будешь вглядываться, вглядываться, вглядываться, не в силах даже ужаснуться, не способный лезвиями забронзовевших рук изрубить хлещущие полчища… о, какое это наслажденье: не бояться, не иметь к этому никаких причин!
но осознавать… но чувствовать шевеление…
нет!
но — осознавать, но — чувствуя шевеление — осознавать, не дать опрокинуться.
твёрдо стоять на ногах, и сквозь то, что сбивает с ног — твёрдо стоять на ногах, не покачнуться, даже — когда ползком, — не покачнуться, не опрокинуться».
«лежу в колодце, мне не слишком удобно, но — ничего, обвыкаюсь, руки под голову подложил, ногами упёрся в хлипкую колодезную стенку; смотрю наверх: там звёзды…
насмотревшись всласть — поворачиваюсь на правый бок, скрючиваюсь, колени к груди прижимая, — дремлю… (мокро, толком не уснуть, к спине, перебирая лапами и бормоча, жмутся холодные жалостные лягушки, они хотят согреться, они всё время выталкивают меня из дремоты…но они всего лишь хотят согреться.)
открываю глаза… рассвет…слышу голоса людей; люди приближаются к колодцу, позвякивая вёдрами и оживлённо болтая.
загремела цепь, ведёрочное днище, ткнувшееся мне в плечо, почудилось заблудившейся в утренней зябкости лошадью. я тихонько погладил его.
в квадратный просвет, закрывая собой кусочек облака, просунулось сердитое кудластое лицо — и упёрлось в меня взглядом внимательным, недобрым…
- ты кто? — гулко вопросило меня лицо.
- поэт, — ответствовал я; ответствовал смиренно, как и подобает квартирующему на дне колодца.
лицо отпрянуло.
- эй, бабы, — услышал я откуда-то оттуда, сверху, — там поэт какой-то завёлся! а воды — нету!..
и другие голоса:
- как так — нету??!
- поэт?? вот ведь гадость какая! да как-же он там завёлся?..
- да, небось, эта дрянь всю воду и выхлебала! вот я его сейчас!..
- ой, да что же это?! меры, меры надо принимать!!
лежу, нехорошо мне как-то, тоскливо, вон и лягушки упрятались, в только им ведомые убежища схоронились
в просвет, уж совсем темень нагнав, разом всунулось изрядное количество лиц. они были все разные, но вроде бы — и одинаковые… этот парадокс меня очень смутил, лица бранились, показывали кулаки и тыкали в мою сторону длинными сухими палками.
— ну что вы! успокойтесь! — крикнул я. — вы же сейчас развалите колодец! посмотрите: брёвна трясутся и плесень падает мне на живот, успокойтесь! вас — много, я — один; всё между нами из-за этого непонятно… выберите представителя — наиболее уважаемое среди вас лицо, разумное и достойное, — пусть он говорит.
— а что с тобой говорить… — сказало кудластое лицо (то, что первым просунулось), — где вода?
— да вода будет, — заверил я радостно. — вы только помогите мне выбраться отсюда, а колодец — он тут же наполнится. вы не сомневайтесь!
лицо хмыкнуло и презрительно на меня посмотрело…исчезло, поверху опять возобновились брань и угрозы.
внимательно прислушиваясь — я понял: они считают это место осквернённым, а воду, даже если она и появится, — заразной, всё потому (так кричал один из бранившихся), что поэты — хуже чумы, что поэты — они и не люди вовсе, а так — нелюди.
много ещё чего говорилось, и всё обо мне да о сложившейся ситуации: мол, нет в колодце воды — худо, а уж коли в нём мерзопакость всякая расплодилась, то вообще — ужас!
поначалу я всё пытался их как-то утешать, да они не слушали, пришлось умолкнуть… так ещё некоторое время прошло, думалось мне, что вот наговорятся они вдосталь, а там, глядишь — и спустят верёвку, или иначе как…
…рядом с моим левым боком — поднявши грязи фонтанчик — невеликий пухлый кирпич плюхнулся.
— ну да что вы, право! — громко крикнул я. — ведь вы — ну вот самую малость! — и в меня бы попали! не кидайте больше, прошу!..
брань наверху затихла, и вновь, как давеча, целая куча лиц замельтешила в просвете; вот и смотрели мы друг на друга: они не улыбались, а я улыбался, стараясь быть как можно приветливей, доброжелательней…
…с дружностью (очень впечатляющей и удивительной) стали кидать в меня кирпичами стоявшие наверху…целая лавина этих прокалённых глиняных слитков вхлестнулась в колодец и затопила его.
не помню, каково мне лежалось там… не знаю, каково мне лежится…
как-то притупились чувства, ужались в задремавший комочек…
лежу в засыпанном кирпичами колодце, дожидаюсь… (трудно сказать, чего именно я дожидаюсь: странствующего ли рыцаря-избавителя… или другого какого обстоятельства благоприятного… уж что-нибудь, верно, должно произойти.)
ожидаю, процарапывая как только возможно, как только возможно, как только возможно
подземный ход».
1
так: ни с того ни с сего: на золотисто-коричневой плоскости моего вечернего чая появился воздушный пузырёк, пузырёк был похож на многоногое зёрнышко ртути: проездом…, в гостинице…, на чемоданах…
— кто вы? — спросил я его.
воздушный пузырёк обернулся на мой голос…, растерянно заморгал…, засмущался…
— о, пожалуйста, не смущайтесь! — попросил я. — скажите, может быть вам нужна помощь? или — собеседник…? располагайте мною!..
— спасибо… — прошептал пузырёк.
— вы так малы…! вы совсем ещё дитя, но — уже странствуете, уже в беспокойстве…
завязалась беседа: неторопливо, негромко, но — о многом, слово за слово… выходило и так, что каждый беседовал сам с собою, о другом забывая.
(забывая…)
:…я созерцал — отражённой — неподвижность своих зрачков…, неподвижность потолочного склона…, неподвижность времени… я уменьшился, но — уменьшившись — расширился, распахнулся, распросторился… ах, как хорошо!..но: очнулся; замерцал; прислушался…:
2
«и вот: пришло
я замер торопливый на дне пруда под блюдами кувшинок под ряской переливчатой на ошупь… я наблюдал скольженье чёрных вод над рыбой скользкой
над шершавой шкурой унывца-рака… приминал руками — сухими и дрожащими руками — сухой дрожащий ил… шептал: «привет вам! продолжайте путь…!» осенним розам светлым на воде я замер пропуская тень врага и тенью стал и скрючился в тени я скрючился зародышем в тени зародышем извне пришедшим к лону возрос вознёсся
и (простите…) здесь — в сосуде этом — я нашёл приют…
пристанище…
покой…»
3
я не стал допивать вечерний свой чай. я поставил чашку рядышком со своей постелью, у изголовья.
пройдёт совсем немного времени — и золотисто-коричневая плоскость исчезнет: высохнет, улетучится… высохнет, улетучится — вровень с чаем — и моё земное обличье… опустеет чашка, и опустеет постель: опустеют вровень…
…и полетим мы с пузырьком по иным приютам;…по дороге дальней, доброй и злой… и полетим мы, полетим — вздымаясь и упадая… и полетим мы, полетим, полетим… но уже — вместе.
и приснился мне я. и снова приснился.
и снова.
…разный всегда, не всегда знакомый, но всегда — я.
«я им говорю:
— «…каждое утро, когда солнце и луна стукаются лбами, многомильная лава асфальта (застывшая в форме улиц, переулков и площадей) обращается в книгу, очень умную книгу, немного печальную…и лепечут, грохочат, дрожат квадрильёны страниц! зовут к чему-то!..»
я им говорю, а они ухмыляются — даже смеются! — широко распахивая многозубые пропасти ртов, а они ухмыляются, и всплёскивают руками, и раскачиваются всем телом.
я им говорю:
— «…ночами…, ночами…, облака — проплывая мимо — не принимают никаких причудливых обличий; они остаются теми, кто они, собственно, и есть: Удивительными Существами. им ничего не стоит взять тебя на руки и унести на край света, им ничего не стоит душу твою омыть от горечи и убрать из сердца стрелу, облака проносятся над тобой -
вместе с тобой, — проносятся, исцеляют, переполняют пушистостью драгоценной! облака…»…
я им говорю, а они хохочут, повизгивая да по полу ножищами топоча заливисто и безоглядно.
я им говорю:
— «…море — это одеяло, достаточно поверить в него, завернуться, закутаться, замотаться — и чудесные сны (приходящие ниоткуда, но приходящие! приходящие!) станут плоть от плоти твоей, это может послужить началом невиданных ураганов; ураганов, не несущих беды, чистых, осиянных любовью!..»…
я им говорю, а они катаются по полу в истерике громкогласой, судорожье животов приминая пляшущими руками. а они говорят:
— «ну, насмешил! ну, уважил! не мало ещё дураков по земле гуляет, но этот — из самых забавных!»
и ещё:
— «довольно! — кричат, — потешил, и — хватит, да ведь что-же это: так-то всех переморишь! довольно, — шумят, — придурью нас мурыжить! дай отдохнуть, а то и вправду подохнем…!»