Постояли, вслушиваясь в тишину. Ни звука. Старик подошел к памятнику, еще минуту выждал.
— Ну, помоги бог… — И ребятам: — А ну, с того конца поднимайте.
Не думали ребята, что все кончится так благополучно, что тихо и мирно доберутся к дедову двору. Доехали.
— Ну, спасибо тебе, — похлопал старик по крутой шее вола, запряженного в оглобли. — Не подвел… А теперь, хлопцы, все проще… Давайте потихоньку к тому стожку…
В стоге уже было приготовлено место. Туда и уложили памятник, завалив его соломой.
Когда старик выпряг вола и отвел его в сарай, сказал ребятам:
— Вы ж никому, даже мамам своим не тово… Вас по малолетству, может, и не тово… А я хоть и стар, и голова, может, не очень умная, а потерять ее жалко… Поняли?
— Поняли, — выдохнули вместе.
— Ну а если, случится, найдут, — дед раздумчиво покачал головой, — то за такое святое дело и помереть не страшно. Поняли, хлопцы?
— Поняли.
— Вот какой он, дед Зубатый, — тихо проговорил Митька, когда вышли на свою улицу.
— А ты думал! — воскликнул Гриша, словно упрекая дружка своего, что тот раньше плохо знал деда. Кто, мол, скот в Саратовскую область отогнал? Дед Зубатый! Сколько приключений и злоключений было с ним, а ведь все до единой коровки сдал, пробился назад домой и справку с печатью на стол председателя положил.
Вот какой! А говорят: старуха деду голову затуркала. Выходит, не затуркала. Разве смогли бы они с Митькой управиться с памятником без старика? Да ни за что! Поначалу Гриша и сам не очень-то верил, что учительница сумеет уговорить деда Зубатого на такое дело. Уговорила. Потому — учительница. Впрочем, не пришлось и уговаривать.
Все это вспомнилось Грише, когда мать вернулась из сеней и передала слова Яремченко…
Мальчик заметил: раненый приподнялся на локти и почему-то стал внимательно смотреть на маму, которая стояла к нему спиной. А когда мама ему сказала: «Я вам приготовила кровать», он вдруг тихо воскликнул:
— Марина?!
Мать повернулась на голос и кинулась к раненому, присела возле него на корточки.
— Михайло?.. Швыдак?..
Запекшиеся губы раненого изогнулись в горькой улыбке.
— Вон как пришлось вновь встретиться.
Гриша тоже вытянул шею. Вот так встреча! Это же тот самый командир, который подарил ему звездочку. Видимо, не пробился к своим, застрял в лесах.
— Такие дела, Марина. Кто знал, что так встретимся…
— Ничего, Михайло. Болит?
— Печет… В лесу мне сделали перевязку — теперь порядок.
— Какой там порядок. У вас жар. Уложу на кровать, там мягче.
— Лучше бы в сарай, на сено…
— У нас нет немцев.
— Нет — будут.
— Уже были.
— Вот видите. А в селе не нашлось предателей? Полицаев назначили?
— Еще нет.
Уговорила-таки Михайла и помогла перебраться на перину. Накормила, укутала раненую ногу, чтоб тепло было.
— Ну, спокойной ночи, Михайло. Нам с вами рано вставать.
— Спокойной ночи, Марина.
Бабушка притворилась спящей. Стонала, будто во сне, ворочалась с боку на бок. Утром она даже не спросит невестку, кто ночевал у них. Раз причастен к этому Антон, значит, так надо.
Марина проснулась чуть свет и хлопотала у печи. Михайло проснулся уже давно, лежал тихо и думал свои невеселые думы. Когда под ним заскрипела кровать, Марина встрепенулась:
— Вы не спите?
— На том свете высплюсь, — невесело пошутил Михайло. Прибавил свое привычное: — Порядок! Чего там…
Марина поставила перед ним вареный картофель с жареным мясом, соленые огурцы. Гость, потянув носом, блаженно улыбнулся.
— Благодать. Будто ни войны, ни смертей. Лежи себе и ешь картошку.
— Ну да. Особенно вам — «благодать»… Давайте ешьте скорей. В дорогу пора.
Когда Михайло позавтракал, мама разбудила Гришу. Но если сказать правду, то он уже давно не спал.
— Куда в такую рань?
— Вставай, сынок, нужно собираться. — И вышла, тихо скрипнув комнатными, потом сенными дверями.
Михайло Швыдак сидел на лавке уже одетый и виновато, как-то горестно улыбался. Словно не мог понять, каким чудом оказался у этих людей, и будто извинялся, что пришел в их дом немощным, покалеченным. Гриша узнал его сразу, хотя тот и отпустил усы.
— Вот так, брат, — шевельнулись его пересохшие губы.
На дворе послышались тяжелые шаги, и Гриша припал к окну. В утренней мгле узнал Миколая. Тот, переваливаясь с боку на бок, шел к дверям.
— Дядя, прячьтесь! Ложитесь, укройтесь одеялом! — И потащил Швыдака к кровати, накрыл с головой.
А сам снова к окну прилип. Миколая перестрела Гришина мать, стала на пороге.
— Почему в хату не пускаешь? — басил Миколай и стегал хлыстом по земле.
— Спят еще там. Дитя малое разбудишь, — вырвались у Марины первые пришедшие на ум слова. — Зачем тебя принесло ни свет ни заря?
Верзила нахмурился, словно колебался — говорить или нет, затем почему-то тяжко вздохнул и ответил:
— Служба…
— Разве ты уже на службе? — удивилась.
— Ага… Считай — на службе. Вчера вечером приезжало из районной управы начальство, велело всем к молотилке.
— Ой, как же я пойду? Вон в лес по дрова собралась, видишь, запрягла уже…
— Большое дело! Гришку пошли. Парубок почти. Скоро по девкам будет бегать. Только смотри, сейчас же к молотилке… А то ведь новая власть не станет нянчиться. Это тебе не Советы. Сейчас же…
Миколай еще о чем-то рассусоливал, пускал прямо Марине в лицо дым злющей-презлющей махорки. Наконец потопал к воротам.
— Ой, чуть не умерла, — вбежала Марина. — Новая власть зашевеливается. Как червяк в мае. — И Грише весело, подбадривающе, кивнув на Швыдака: — Узнал дядю?
Скажет еще такое — «узнал».
— Я еще вчера…
— Вот что, сынок. Если знаешь, тогда слушай. Повезешь дядю к Чистому озеру. А, случится, наскочишь на этих Налыгачей, скажешь — за дровами. У Чистого озера тебя встретят…
И словно только сейчас поняла, в какой опасный путь посылает сына.
— Найдешь дорогу?
— И-и-и… Да я с закрытыми глазами! Может, и Митьку позвать?
Мать вопросительно посмотрела на раненого.
— Не стоит, Гриша, лишних людей, — сказал лейтенант.
— Дядя, а Митька не тово… не лишний…
— Понимаю, понимаю. Друг и прочее… Но лучше один. По дороге объясню почему.
— Вот и хорошо, — вздохнула Марина.
Хорошо? А кто знает, как оно будет. Впервые отправляет сына на такое дело. Хорошо, если хорошо. А вдруг невзначай встретят, пороются в соломе? Ой, даже жуть взяла… Может, не идти к молотилке и самой отвезти Михаила?.. Ага, не пойдешь, могут заподозрить. Нет, все-таки, наверное, безопаснее, если мальчик поедет за дровами.
Марина взяла раненого под мышки, повела.
— Давайте, Михайло, потихоньку…
Кусая губы, Швыдак попрыгал на одной ноге в сени. У самого сенного порога стояла подвода. Мать проворно умостила Михайла, прикрыла сверху соломой.
— Выздоравливайте скорее… И счастливо, — прошептала.
— Спасибо, Марина, — тоже тихо проговорил из-под соломы лейтенант.
Гриша взялся за вожжи, солидно нокнул. А мать вслед, чтобы слышали на Поликарповом подворье:
— Не мешкай, сынок! Топор не забыл?.. Да смотри труху не вези.
Гриша махнул кнутом, Буланый побежал быстрее, подвода заскакала на ухабах.
— Гриша, Гриша, тише, — застонал Михайло.
Парень побелел. Он как раз поравнялся с Поликарповой хатой. На пороге стоял старый Налыгач, сверлил малого прищуренным глазом.
— Куда это ты, банда, в такую рань?
— За дровами. — Сухой, шершавый язык еле повернулся во рту.
— Так-так-так… Еще глаз не продрал — и за дровами? Хозяйственный ты стал!
Ни жив ни мертв ехал Гриша в лес. И лишь когда телега свернула в орешник, немного отошел. Разгреб солому, открыл раненому лицо.
— Пронесло? — хотел было подняться лейтенант.
— Лежите, лежите, а то, чего доброго, кто встретит, — запротестовал Гриша. — Болтнут Налыгачу, что ехали вдвоем…
— Лежу, — покорился лейтенант. А погодя спросил: — Испугался?
— Еще бы…
В лесу было так мирно, тихо и даже празднично, что Грише показалось — нет треклятых фашистов, нет страшной войны. Медленно, будто невесомые, падали желто-горячие кленовые листья с темноватыми прожилками. Дрожала осина и стряхивала с себя пятаки-листочки. А березки, словно девчонки, надели пестрые платочки и ходили в плавном хороводе.
Таранивку невозможно себе представить без леса. Ягоды на столе откуда? Из леса. А чем поят Гришу и Петьку от простуды? Вареньем из лесных ягод. Откуда тепло в хате полещука? Из лесу.
Словом, лес для полещука, жителя Полесья, — если не весь мир, то полмира. Гриша больше всего любит в лесу березки. В березняке всегда весело, светло, солнечно. А как хорошо говорит про лес бабушка! «В еловом лесу грустить, в сосновом молиться, в березовом — веселиться». И правда, в еловом темно и печально, потому что солнце туда не заглядывает и птица там не поет. В сосновом всегда торжественно, величаво, сосны устремляются ввысь и гудят, как мачты. А в березовой роще красиво и радостно; верно говорит бабушка: только веселиться!
Где-то далеко в голубеющем небе загудел самолет, напомнив обо всем настоящем…
— То вы вчера… в лесу?.. — повернулся Гриша к Швыдаку.
Михайло вздохнул, нахмурился и промолчал.
— Драпали фрицы?
— Кто попроворнее…
— А кто нет?
— Ну, тот землю нашу ест…
Еще помолчав, четко, как на диктанте, проговорил:
— Мы их в гости не звали… Вот и «угощаем» этих незваных…
И он, Гриша, «угощает»? Ну, не пулями, но вот сейчас, например, выполняет боевое задание!.. А вот Митька не знает об этом. И нельзя будет рассказать дружку — военная тайна.
От этих мыслей Гришу отвлекли знакомые липы-сестры. Шесть их выросло из одного корня, да так и живут, знаменитые во всей округе. Шесть красавиц.
Вскоре между бронзовыми стволами сосен заблестел холодный плес Чистого озера. Гриша насторожился. Остановил Буланого, внимательно осмотрелся. Вроде бы тихо. Но недруги могли прятаться и в этих кудрявых кустах, и вот в том густом орешнике… Даже Буланый повернул туда голову, раздувает ноздри, прядает ушами… Ветки орешника вдруг раздвинулись. Гриша судорожно дернул Швыдака за рукав.