— Пан староста, выходите, диво покажу!
Тотчас же, застегиваясь на ходу, торопливой трусцой подбежал к калитке Поликарп.
— Так-так-так, — затарабанил старик, протирая кулаком сонные глаза. — Где же это ты такую раннюю птаху, тово?.. А здоровила-то какой… Такому дай волю, так он быкам рога повыкручивает…
— Не давался, гад, двоих наших к хвершалу повезли. Так мы целой кучей навалились и успокоили малютку… Видите, кровью харкает? Га-га-га… — пьяно ржал Кирилл. — К своим рвался… Разведчик, видать. Но молчит, сволочь, молчит, паразитяга.
— Так-так-так. Значься, до товаришочков пробирался, до тех, со шпалами и кубарями?
Окровавленный раскрыл помертвевшие губы:
— До кого я пробирался, не твое, иуда, дело! Твое счастье, предатель, что руки у меня связаны.
— А то что бы было, позвольте вас спросить? — издевался староста.
— А то от твоей длинной хари один холодец остался бы. — Партизан повел широкими плечами, рванул узел, но руки были скручены крепко.
— Смотри-ка, связанное, спутанное, безоружное и побежденное — и еще кривляется, еще и рассусоливает…
— Брешешь, собака, — спокойно ответил партизан. — Связанный, спутанный — это точно. Но не побежденный!
— А знаешь ли ты, что стоит мне пальцем пошевелить — и ты исчезнешь? Как вошь, как мокрица! Га? Не знаешь?
— А знаешь ли ты, ворюга, что придут мои товарищи и от тебя останется лишь фунт вони?
— Дай мне ружье! — закричав петушиным фальцетом, подскочил к Кирилле Налыгач. — Я его, гада, раз, два — и ваших нет.
— Не спешите, пан староста, — не выпуская из рук винтовки, весело ответил полицай. — За такую птицу нам в управе…
Примак остыл.
— Понятно… Так ты его в районную управу? Сегодня?
— Сейчас. Вот позавтракаю и… А то выпить выпили, а закусить…
— Так-так-так, — застрекотал Поликарп. — Вот и хорошо, пан начальник полиции! И я с вами. У меня туда тоже дельце есть.
Гриша больше ничего не слышал. Хлопнул калиткой и, ломая тонкий лед на лужах, огородами поспешил к Митьке. Запыхался так, что слова не мог выговорить, когда вызвал дружка во двор к сараю.
— Что с тобой? — испугался Митька. — Ну, давай рассказывай.
— Митька!.. Слышишь, Митька, они партизана повезут…
— Кто они?
— Примак с Лантухом… В районную управу повезут… Сашка дома?
Митька опустил голову, растирая сапогом льдинку, застеклившую ямку из-под копыта.
— Опять военная тайна? — обозлился Гриша.
Митька перестал хрустеть льдинкой, поднял голову. И степенно молвил:
— Сашки нет дома. Но я знаю, где он… Подожди, я хлеба возьму, а то идти далековато.
Идти пришлось действительно долго. Солнце поднялось уже высоко, а они брели и брели по шуршащим листьям, забираясь все глубже в лес. Остановил их в молодом березняке партизанский дозорный, немолодой, низкорослый, с винтовкой наготове. И — спокойный. Он будто ждал здесь именно их, буднично спросил:
— Вы чего, хлопцы, тут прохаживаетесь?
— Мы не прохаживаемся, — возразили ребята.
— Допустим. В таком случае, что вам тут?..
Хлопцы заговорщицки переглянулись.
— Не тяните, братцы, некогда мне тут с вами…
«Братцы»… Словечко дядьки Антона. Значит, и этот дядька из его отряда.
— Нам… Яремченко…
Партизан молча показал на раскидистую березку.
— Посидите вот там минутку. И — тихо! — А сам скрылся в чаще.
Ждать пришлось недолго. Ветки вновь зашевелились, и перед друзьями появились уже два партизана. Первый остался в березняке, а второй приказал идти за ним; Гриша узнал его: это был Крутько.
— Так, говорите, братцы, проводить вас к командованию? — Опять «братцы»!.. Крутько подмигнул Грише и улыбнулся: — Так это опять ты? А ну за мной — аллюр три креста. — И первый раздвинул густые ветки. — А по какому такому делу вы к Яремченко, коли не секрет? — допытывался веселый, оглядываясь на «братцев», которые с трудом продирались сквозь колючий кустарник. — Да вы не сомневайтесь, я — правая рука нашего комыссара. Без меня он ни одного решения не примет. Комыссар, бывало, скажет: «Ты, Крутько, моя правая рука. Ты, Крутько…» А вы думали как? Так зачем вы, хлопцы, к комыссару? Секрет? Военная тайна? У комиссара от Крутька секретов нет.
Хлопцы не спешили отвечать прыткому партизану, но балагура это нисколечко не смущало.
— Военная тайна, значит? — подмигивал он. — Правильно, молодцы. В такое время не каждому можно довериться, так сказать. Товарищ Яремченко самое секретное только командиру да мне доверяет. Бывало, соберут заседание, а комыссар сокрушается: «Жаль, в разведке Крутько. Надо было бы с ним посоветоваться». Или перед боем держит совет. Все уже решили — какими силами нападать на эсэсовцев, кто пойдет в разведку, кто с фланга ударит, кто с тыла зайдет, все совершенно ясно, так сказать. А комыссару не по себе: «Эх, Крутька нет, уточнить бы кое-что…» Вот так-то, ребятки. Сейчас вас приведу, доложите комыссару, зачем пришли, выслушает вас Антон Степанович, а потом ко мне за советом: «А как вы смотрите на это, товарищ Крутько?» Я скажу: так-то и так. «Правильно», — скажет комыссар. И руку пожмет Крутьку. Вот увидите, какой почет мне от начальства. А вы как воды в рот набрали… Э-эх, знали б вы, шкеты, как позавчера мы с лейтенантом Швыдаком эшелон пустили под откос. Вез тот эшелон танки на фронт, вез пушки. И от всего этого осталось покореженное железячье… Еще и снарядов там полно было.
— Овва! — восторженно изрек Митька.
— Вот тебе и «овва», — передразнил Крутько. — Как загремел тот эшелон под откос, как ухнули те снаряды… Нас с Михайлом начисто оглушило! Смотрим друг на друга, губами шевелим, а ни бесовой мамы не слышим. И смех и грех, так сказать.
Ребята с восхищением слушали храброго Крутько. Митька даже в рот ему заглядывал и, зацепившись за ветку, растянулся на мокрой земле.
Еле заметная тропка обозначилась между соснами и кустарником. Где-то за кустами клацнул затвор. А вон и Яремченко поднимается с пня им навстречу. Крутько стал смирно, лихо доложил:
— Товарищ комыссар, докладаю. Привел двух хлопцев с местного села Таранивка. Чего-то шастали по лесу. По случаю ихнего молчания цели прихода не выяснил, однако могу высказать свое, так сказать…
Комиссар нахмурил брови:
— Разговариваете много, Крутько. Возвращайтесь в дозор.
— Есть, товарищ комыссар! — Крутько прищелкнул каблуками, четко, по-солдатски козырнул и исчез за кустами.
Антон Степанович снова сел на пень, а ребятам указал на поваленное дерево.
— Ну, партизаны, рассказывайте, что привело вас в лес?
Рассказали Яремченко о пленном партизане, об угрозах Налыгача.
Яремченко быстро поднялся, бросил на ходу:
— Спасибо, друзья мои… Пока побудьте тут. — И скрылся за кустарником.
Вскоре группа партизан снарядилась в дорогу.
— А нам можно с вами? — спросил Митька.
Яремченко прошелся рукой по своей роскошной бороде, коснулся пальцами чела, скользнул оценивающим взглядом по юным партизанам.
— Нет, хлопцы, не стоит. Идите домой. Пуля — она, известное дело, дура. Не понимает, где воин, а где просто хлопец… Как идти, как себя вести, ты, Гриша, уже знаешь…
Еще раз провел ладонью по бороде. Добавил:
— Смотрите же — никому ни гугу!
От высоких сосен их вел тот самый болтливый партизан, «правая рука» Яремченко.
— Что-то не в духе сегодня комыссар, — не унимался Крутько, хотя друзья уже почти не слушали его побасенок. — А когда он в настроении, всегда зовет: «А ну, Крутько, сбреши что-нибудь, да посмешней. Жизнь наша лесная скучная, кино нет, театров тоже. А небылиц ты знаешь тьму». Ну, я и рассказываю… Так-то вот, мальчики мои дорогие. Приятно, когда без тебя люди не могут обойтись. Ни одной крупной операции без Крутька не провели. Вызывает меня комыссар и говорит: «Завтра утром серьезная операция. Может, кто и не возвратится в отряд… Расскажи, Крутько, что-нибудь залихватское, рассей мрачные мысли. Ты же знаешь тысячи побасенок, умеешь красиво трепаться». Ну, я и треплюсь, и рассеиваю… Верно, знаю я много былей и небылиц.
И долго бы рассеивал мальчишеские мысли Крутько, если б не услышали тарахтение колес за дубняком.
— Тише, дядя, — прошептал Гриша. — Это не иначе как они.
— Кто они? — насторожился проводник.
— Староста с полицаем…
— Ложитесь и ждите меня! — вдруг строго приказал Крутько, а сам побежал в дубняк, куда еще раньше пошли партизаны.
— Айда и мы, — шепнул Гриша.
— Крутько же не велел, — колебался Митька.
— Мы же будем сзади…
— Все равно влетит нам — и от Крутька, и от дяди Антона.
— Скажем, заблудились.
Пререкаясь, чуть не выскочили к дороге. Она была близко, совсем рядом — раздвинь ветки и увидишь. Так и сделали: пригнули куст и стали смотреть на дорогу, но ничего на ней не увидели. Зато услышали стук колес да цоканье конских копыт — все ближе и ближе.
— Смотри! — вцепился Гриша в Митькину руку.
— Ви-жу.
Из-за поворота появился крупный гнедой конь, который натужно тянул новую телегу. На ней сидели трое: прищуренный Поликарп, хмурый Миколай и пьяный Кирилл. Они громко разговаривали, будто хотели отогнать от себя страх.
— Стой! — покатилось грозно и предостерегающе.
«Стой, стой!» — отозвалось эхо в лесных дебрях…
Примак от неожиданности потянул на себя вожжи. Но тут же, опомнившись, хлестнул ими коня по крупу. Вдруг на подводе приподнялся окровавленный человек и резким толчком плеча сбросил Кирилла на землю. Миколай тотчас же спрыгнул на дорогу и побежал, держась одной рукой за вершину люшни, а другой — сжимая парабеллум и осатанело паля по лесу. Миколай не отставал от телеги ни на шаг, надеясь, что партизаны не решатся стрелять сюда, остерегаясь попасть в своего.
Кирилл Лантух, как чучело свалившись в кювет, тоже открыл стрельбу.
— Стой, сволота! — на дорогу выбежал кто-то из партизан и схватил коня за уздечку.
Пленный партизан скатился с телеги, силился подняться, но Миколай в упор выстрелил в него один раз, второй. Хотел было и третью пулю всадить, да, видимо, кончились патроны в обойме. Он люто оскалился, швырнул парабеллум на дорогу и сиганул в чащу. За ним кинулся и Кирилл. Партизаны подбежали к своему товарищу, но он уже не дышал.