Вскоре выяснилось, что стало причиной её депрессии: у неё были «грязные, извращённые мысли, чувства и желания», но она очень стыдилась их и боялась рассказать о них мужу. Психотерапевт высмеял её чувства по этому поводу и смоделировал отвращение и неприятие мужа заниматься оральным и анальным сексом, экспериментировать с различными позициями в разное время дня и ночи.
Психотерапевт (недоверчиво): Вы, наверное, сексуальная маньячка. Как часто вы занимаетесь сексом?
Пациентка (бормочет): Три раза в неделю в течение последних 14 лет.
Психотерапевт (пауза, в течение которой он делает некоторые подсчёты): Ну, это почти 2200 заходов за последние 14 лет. Сколько оргазмов вы испытали?
Пациентка (мрачно): Пять!
Психотерапевт (удивлённо): Пять? Откуда вы знаете?
Пациентка (снова с уверенностью): Потому что я считала.
Психотерапевт (всё ещё сомневаясь): Уверены?
Пациентка (твёрдо): Уверена!
Психотерапевт (смеясь, обращается к сотрудникам): Слабое вознаграждение, как сказали бы специалисты по оперантному обучению[23]
(Группа наблюдателей из числа персонала больницы разражается смехом вместе с пациенткой и психотерапевтом.)
Беседа проходила во вторник, а в четверг вечером её должен был навестить муж. Я сказал персоналу и пациентке, что хочу увидеть их вместе. Когда её муж появился в следующий четверг, я встретился с ними обоими и сразу же начал с того, что кратко изложил ему первую часть нашей беседы, а затем заявил, что мы наконец-то обнаружили причину депрессии его жены, которая привела к трём госпитализациям. Муж поинтересовался, что это может быть за причина, и я ответил (мрачно и с отвращением): «Дело в том, что у неё много грязных сексуальных фантазий, мыслей и желаний по отношению к вам, которые она не в состоянии выразить». Муж тут же наклонился вперёд в своём кресле, усмехнулся и, переведя взгляд с жены на меня, сказал: «Да? Ну хорошо». Я разразился хохотом, муж смеялся, наблюдатели из числа персонала смеялись, и даже пациентка, неистово краснея и стыдливо опустив голову, невольно смеялась. Затем я сказал мужу, что называю её случай «Миссис Абсолютный Ноль», потому что она находится за гранью фригидности с её частотой оргазмов – пять оргазмов за четырнадцать лет и 2200 половых актов. К этому времени пациентка уже открыто смеялась и постепенно перестала смущаться. Затем я спросил её: «Занимаясь сексом, вы лежите как мумия царя Тутанхамона?» Оба согласились, что так оно и было. Затем я сказал ей, что она должна помочь мужу возбудить её и мастурбировать сама и одновременно ласкать свои груди, пока он совершает с ней половой акт: «Положите свои руки туда, где они принесут наибольшую пользу, а не на его спину, если только у вас нет эрогенной зоны между его ключицами».
Пациентка снова смутилась (под смех мужа и персонала) и призналась, что думала об этом, но посчитала ненормальным.
Психотерапевт (мужу): Вам будет противно и неприятно, если она поможет вам довести её до оргазма?
(Муж, у которого к этому времени уже чуть ли не текли слюни, заверил её, что это абсолютно нормально. Он спросил, может ли она вернуться домой. Психотерапевт согласился, но при условии, что она выполнит домашнее задание.)
Муж и жена (одновременно): Какое?
Психотерапевт (без обиняков): Я хочу, чтобы вы сделали три вещи: 1. Трахались! 2. Трахались! 3. Трахались! У вас есть четыре дня на это, и увидимся в понедельник вечером.
В следующий понедельник пациентка и её муж пришли на приём, на котором также присутствовали наблюдатели из числа сотрудников больницы. В нескольких словах, за четыре дня она испытала пять оргазмов за семь половых актов, то есть больше, чем за последние четырнадцать лет. Эти данные убедительно доказывают, что психотерапевт в данном случае стал влияющей переменной и внёс существенный вклад в изменение состояния пациентки за данный курс госпитализации. Контролируемых научных исследований пока нет, но мы думаем, что они будут проведены в будущем. (5.71)
30. Вопрос: Сколько сессий в среднем вы проводите с пациентами и клиентами?
30. Ответ: От двух до ста, но для большинства двадцать – двадцать пять сессий.
31. Вопрос: Разве то, что вы делаете, не называется садизмом?
31. Ответ: Нет, вряд ли. Я пребываю в нерешительности, потому что не хочу быть неправильно понятым. Но всё же постараюсь ответить на этот вопрос. А для этого разъясню понятия «терапевтическая жестокость» и «радостный садизм».
Говорят, что существуют только два способа добиться значительных изменений в поведении человека: либо поощрять за это поведение, либо наказывать. Я считаю, что рецидивы или неменяющееся поведение, наблюдаемые у многих наших клиентов и пациентов, – это не столько результат эмоциональной депривации или неудовлетворенных психических потребностей, сколько результат того, что я называю «ошибочной добротой». Например, когда ребёнок первый раз наносит себе увечья, взрослые почти всегда, и, возможно, справедливо, очень эмоционально реагируют на это и выражают искреннюю озабоченность. Но если ребёнок продолжит в том же духе, то он – даже если он глупый – быстро возьмёт верх над окружающими его взрослыми и вынудит их проявлять нежную, любящую заботу, угрожая причинить себе вред. И, конечно, такой же контроль клиент может заполучить вследствие обострения других симптомов.
Ирония судьбы заключается в том, что жестокость впоследствии может оказаться добром, а то, что поначалу кажется добротой по отношению к пациентам и клиентам, в долгосрочной перспективе может привести к весьма пагубным и антитерапевтическим последствиям.
Приведу пример (5.72), иллюстрирующий феномен «кратковременной жестокости и долговременной доброты». Я амбулаторно наблюдал молодую пациентку (около 19 лет) с богатой историей саморазрушающего поведения. Одним зимним вечером она позвонила мне около полуночи и сообщила, что снова нанесла себе порезы. Я ответил, что, вероятно, смогу помочь ей и перезвоню. Я позвонил знакомому врачу и рассказал о проблеме. Он был знаком с её случаем, но заявил, что не ожидал вызова, уже выпил несколько бокалов мартини и почти готов лечь спать. Тогда я сказал: «Хорошо. Значит, ваши руки будут дрожать, когда вы будете её зашивать». Тогда он заявил, что у него нет новокаина, чтобы обезболить пациентку. Я ответил: «Так даже лучше, а потом выставите ей счёт на 35–40 долларов за то, что она причинила вам неудобства в такой поздний час». В общем, ей зашили рану: у врача тряслись руки, обезболивания не было, и она заплатила за процедуру 40 долларов. Итог: она больше никогда не резала себя и не занималась членовредительством. Вопрос: что это – жестокость и садизм или доброта в долгосрочной перспективе? Я считаю – последнее.
Эта пациентка хвасталась мне, что ничего не чувствует после порезов, а однажды даже зашила рану зубной нитью. Рана начала гноиться, она взяла ножницы, отрезала зубную нить, протёрла рану зубной щёткой с моющим средством и снова зашила! Я был очень доволен: она явно что-то почувствовала, когда её зашивали в тот вечер; она держала меня за руку и так сильно сжимала её, что чуть не сломала. В её глазах стояли слёзы, и я отчётливо помню, как подумал: «Надеюсь, это причинит тебе такую чертовскую боль, что ты десять раз подумаешь, прежде чем попытаться сделать это снова, сестрёнка!» Разве это садизм по отношению к клиенту?
Когда я рассказал ей о своих чувствах во время следующей сессии, она улыбнулась, рассмеялась и сказала: «Когда я порезала себя в больнице, персонал сразу же отреагировал словами: “Ох, бедняжка!”, но на самом деле я никогда не причиняла себе серьёзных травм. Я резала только кожу и жир, никогда не проникая глубоко в мышцу». Эта пациентка, а после неё были и другие, стала первой, кто научил меня различию между кратковременной жестокостью и долговременной добротой.
То есть можно быть либо жестоким здесь и сейчас, чтобы принести добро пациенту в будущем, либо проявить сиюминутную доброту, которая навредит ему в дальнейшем. Наверное, и среди врачей есть садисты. Но следует проводить грань между садистами и удовольствием, получаемым от выражения давно назревшего и имеющего причину гнева в адрес клиента или пациента, следствием которого является мгновенный положительный эффект в виде его изменившегося поведения.
Мало что сравнится с наслаждением, которое приносит обнаружение адекватного и эффективного отрицательного подкрепления и наказания, когда вы «работаете» с людьми, то есть формируете поведение ребёнка (родители), учащегося (учителя), пациента или клиента (психотерапевт и персонал отделения). Свободный от чувства вины, радостный садизм, приносящий долгосрочное психосоциальное благо ребёнку, студенту или пациенту, – это прекрасно. Я не хочу сказать, что любовь и положительное подкрепление не имеют места быть. Безусловно, имеют. Но для меня не менее очевидно, что наказание, отрицательное подкрепление и отказ от положительного подкрепления также занимают важное место в формировании поведения.
Давайте посмотрим на это с другой стороны. Поставьте себя, если сможете, на минуту на место маленького ребёнка и взгляните на родителей и их методы воспитания с точки зрения ребёнка. Я говорю о хороших, заботливых родителях. Возможно, вы, ребёнок, рассердились и с полным основанием бьёте ногами об пол, швыряете игрушку и громко заявляете о своих конституционных правах на бутерброд с шоколадной пастой. Но вдруг вы встречаете мощный отпор со стороны пятиметровой великанши, которая называет себя МАТЬ. Она налетает на вас с высоты своего огромного роста и, громко воркуя, с фальшивой любовью в голосе, в надежде вас успокоить, поднимает вас на головокружительную и пугающую высоту и, против вашей воли, переносит на себе в место, называемое «кроватка», где будет наблюдать за вами, сидящим за тюремной решёткой, в одиночном заключении и социальной изоляции.