– Например, Струве и Туган-Барановского…
Тут я понял, что ляпнул лишнее, так как Плеханов буквально взвился на дыбы.
– Экономистов? Да вы с ума сошли! – зашипел он. – Может, вы еще дадите им публиковаться в этой вашей газете?
– Разумеется. Нужна максимально широкая платфор…
– Ни в коем случае! – Жорж буквально испепелял меня взглядом. – Они сознательно отказались от революционного марксизма и обретаются в какой-то более низкой, прямо-таки подвальной атмосфере. Фактически они подменяют марксизм буржуазным трейд-юнионизмом, а я знаю всех социал-демократов по духу, по направлению мысли, связанных с революционным учением Маркса и Энгельса, и смею вас уверить, что среди них ваших струве и барановских нет. Они существуют вне всякого касательства к марксизму. А вне – это значит, что они потакают буржуазии.
– Ну-у, так мы далеко не уйдем, – я остановился и чуть было не взял Плеханова за пуговицу на пиджаке. – Дело-то предстоит большое, сложное, одним революционным марксистам его не поднять, поначалу придется привлекать всех, а дальше…
– Я испытываю весьма малое желание знать, что там будет дальше, поскольку очень хорошо знаю этих господ, которые, сражаясь с революционным марксизмом, обслуживают классовые интересы буржуазии… – продолжил гнуть свое Плеханов.
Вот же упертый, ему на блюдечке приносят финансы, организацию, технику, только садись да пиши, а он артачится и в пуризм играет.
– Жорж, а вы знаете, что такое пирамида? – я решил малость сбить его с толку и зайти с другой стороны.
– Разумеется. Но при чем здесь это?
– Очень хорошо, сейчас поясню. Вот скажите, что человеку в первую очередь нужно?
– Еда и кров, говорю как материалист, – Плеханов впервые с начала разговора улыбнулся.
– Именно. Поэтому я предлагаю продолжить наш разговор за обедом в каком-нибудь заведении неподалеку, я приглашаю. А пока мы дойдем туда, расскажите про Союз социал-демократов за границей.
Это была довольно странная организация, в нее входили эмигранты, принимавшие программу группы «Освобождение труда». Издавали они сборники «Работник», статьи Плеханова и Ленина, мартовский съезд признал Союз загранпредставительством партии, но чем дальше, тем больше в ней тон задавали «молодые», новое поколение эсдеков, склонное к экономической борьбе, что невероятно бесило Плеханова. Пока он, негодуя и возмущаясь, рассказывал перипетии отношений внутри малюсенькой эмигрантской группки, мы дошли до симпатичного ресторанчика на улице Итали. Накрахмаленные салфетки, начищенные столовые приборы, сияющие бокалы – это было явно приличное место.
Гарсон в фартуке до земли предложил нам сесть на открытой веранде, но мы предпочли уйти в зал, где было меньше шансов, что нас услышат чужие уши, – заграничная агентура полиции действовала вполне успешно. Я передал меню Плеханову, так как не был уверен в своем французском, в итоге мы заказали местный специалитет, филе дю перш – из выловленного в Женевском озере мелкого окуня. Как поведал гарсон, довольно шустро перешедший на немецкий по моей просьбе, из рыбок предварительно полностью удаляют кости, затем макают в соус из топленого масла, белого вина и лимонного сока и жарят на гриле.
Окуньков подали с поджаристой картошкой и свежими овощами, они оказались чудо как хороши и пошли на ура, мы расправились с ними буквально за пять минут и потом, за бокалом местного Chenin Blanc – того самого, на основе которого был приготовлен соус к рыбе (это была еще одна фишка блюда), – продолжили разговор.
– Мы говорили о материальном базисе, фундаменте, на котором строится вся деятельность. Еда – это физиологические потребности, кров – это потребность в безопасности. Дальше идет потребность в принадлежности к какой-то общности, в уважении товарищей, – я продолжал беспардонно коверкать теорию Абрама Самуиловича Маслова, более известную как «пирамида Маслоу», – потом потребность в познании и, наконец, потребность в самореализации, в достижении своих целей.
– Да, любопытный взгляд, возможно, с точки зрения философского материализма… – протянул Георгий Валентинович, но я остановил его предупреждающе поднятым пальцем и продолжил:
– И немало людей удовлетворяются только первыми уровнями и не занимаются ни познанием, ни самореализацией. Как вы думаете, выйдут ли из таких борцы за дело рабочего класса?
– Разумеется, нет! – с убеждением воскликнул Плеханов. – Сознательный борец непременно должен читать литературу, все время учиться и учить других.
– Во-от, – протянул я. – И получается примерно такая же пирамида – внизу те, кто хочет только спать, есть и напиваться по праздникам, потом те, кто готов к политической борьбе и, наконец, самая малая группа – те, кто ведет остальных за собой. И этой пирамиде соответствуют разные группы марксистов – экономисты это нижний, желудочный уровень, затем революционные социал-демократы и, наконец, группа мыслителей и философов, своего рода самореализация рабочего класса.
Плеханов аж приосанился, поскольку явно решил, что я записал его в третью группу. Впрочем, так оно и было – философ он действительно выдающийся, только вот характер скверный.
– И, если мы хотим революции, мы должны – даже обязаны! – работать не только с идейными пролетариями, но и с теми, кто «жрать-спать-выпить», а для этого экономизм в самый раз, – постарался я еще раз убедить визави.
– Тогда вам лучше сразу обратиться к нашим «молодым» или непосредственно к мадам Катковой с ее мужем, они страсть как любят учить пролетариат бороться за копейку и отрицают революционную составляющую борьбы! – отчеканивая каждое слово и внимательно глядя мне в глаза, сказал Плеханов.
Нет, это что-то особенное, как говорят в Одессе. Вроде умный человек, а стоит сказать «экономизм», как сразу планка падает.
– Революционную составляющую я не отрицаю. Я просто считаю правильным, чтобы каждый занимался тем, что он умеет. Вот вы считаете экономизм врагом и всячески «боретесь» с ним, – я постарался, чтобы моя ирония в интонации дошла до Плеханова. – А ведь через пятьдесят лет никто и не вспомнит суть ваших разногласий, а лет через сто вообще не будут знать, кто такие Каткова или Струве. И мне кажется, что лучше рассматривать экономизм не как врага, а как инструмент, который мы можем использовать. Давайте все-таки попробуем, а?
Все-таки идеологический пуризм – страшная вещь, Плеханов мигом преобразился, грудь его выгнулась, глаза метнули огонь и из ноздрей, как мне показалось, повалил дым. Усы угрожающе поднялись чуть ли не до середины лба.
– Я занят по горло партийной и литературной работой. Я не имею ни времени, ни права заниматься пустяками, браться за то, что иным людям может казаться каким-то новым откровением, а в действительности является обыкновенной мелкобуржуазной возней. На этом и закончим наш разговор.
Мы завершили обед в молчании и разошлись, разве что условились, что встретимся завтра и я заберу письма в Россию. Хорошо хоть руку подал на прощание.
– Черт вас дергал за язык! К чему это было злить Плеханова, подсовывая ему этих клятых экономистов! Теперь, поверьте мне, он возьмет вас на мушку, он непременно найдет у вас какие-нибудь вредные ереси, – выговаривал мне Бонч-Бруевич.
Владимир Дмитриевич, даром что был молод, к «молодым» не относился. Ему тоже досталось несколько писем и рассказ об общении с Жоржем, приведший его в такое возбуждение. Хотя идея общей газеты ему понравилась, и он обещал свою помощь при закупке полиграфического оборудования и, что самое важное, связать меня с Лениным, который пока находился в сибирской ссылке. Но вот перед Георгием Валентиновичем он буквально трепетал.
– Нет, возражать ему никак нельзя, это выводит его из себя, и он сейчас же переходит на личности!
Ладно, первый блин комом, будем капать на мозг, но я уже был уверен, что с Плехановым каши не сваришь, и эта уверенность лишь окрепла на следующий день, когда мы опять встретились. На этот раз он был в сопровождении не очень опрятной маленькой старушки в разбитых башмаках. Это была тетка – Вера Ивановна Засулич, которая, невзирая на свой внешний вид и торчащие из-под шляпки пряди, показалась мне куда разумнее Плеханова. Тот сухо передал мне письма и уже собирался откланяться, как Засулич попросила еще раз изложить мои предложения, что я и сделал. Плеханов морщился, хмыкал, но некоторое время слушал, не перебивая, в основном благодаря Вере Ивановне, которая держала его под руку и время от времени сжимала ее.
– Я исхожу из того, что, невзирая на оппортунистическую и ревизионистскую суть экономизма (которую, кстати, осуждаю так же решительно, как и вы, Жорж), совместная низовая работа с экономистами возможна, более того, через нее мы можем привлечь к общему делу непосредственных практиков движения, прежде всего самих рабочих, вполне готовых драться за трейд-юнионы, но пока не готовых перейти к политической борьбе.
– Другими словами, вы допускаете мирный исход спора с «молодыми», – наконец не выдержал и саркастически произнес Плеханов. – Никогда этот ваш проект не будет для меня приемлемым. Моя позиция в данном вопросе постоянна и неизменна!
– Жорж, – я отважился на еще одну попытку, – понятно, что мы сегодня не договоримся. Но напоследок я прошу вас подумать вот о чем. Вы вводите в оборот очень опасную практику «борьбы до победного конца» в идейных вопросах, которые никому, кроме двух-трех десятков человек, не интересны. Вы будете постоянно размежевываться с теми, кто вполне мог быть вашим союзником, и тем самым будете ослаблять движение, хотя ничто не мешает нам идти к социализму врозь, но бить царизм вместе. И рано или поздно вы разойдетесь по идейным соображениям и с друзьями. И начнут копиться личные обиды, которые никак не нужны в предстоящем пути. А потом, когда мы совершим революцию, эта практика приведет к чисткам среди бывших товарищей, которых кто-нибудь объявит «ревизионистами», «оппортунистами» или «приспешниками буржуазии». Более того, под этот молот попадут и честные рядовые бойцы, не слишком разбирающиеся в теории. Поэтому я твердо считаю, что нам необходима другая практика – постоянного сотрудничества. Да, не по всем вопросам можно сотрудничать, но по большинству-то можно! И газета, как средство объединения, нам нужна позарез.