– Савва Тимофеевич, я больше по части ширпотре… – мысленно чертыхнувшись, я спешно поправился: – по части всяких бытовых вещей, ручек там, скрепок, чертежного инструмента или ножничек-пилочек для ногтей.
– А как же ваша перемычка, так? Или путеукладчик с автосцепкой? – Морозов вздернул бровь.
Ого, а он довольно глубоко в курсе, или это моя неожиданная популярность оказалась столь широка?
– Это все знакомство с Василием Петровичем Собко, он меня с пути истинного сбил.
Морозов заливисто рассмеялся.
– Что это вы такое веселое Савве Тимофеевичу рассказываете? – к нам снова подобрался женсовет МХТ. – А нам?
– Милые дамы, вы хотите равноправия даже здесь?
– Да! – дурачась, притопнула ногой Андреева.
– Ну, тогда вам необходимо в роли Дездемоны душить Отелло.
Немудрящая шутка вызвала бурный восторг присутствующих, но нас позвали к столу, где меня заботливо усадили между Андреевой и Халютиной. Последовала вереница тостов за процветание театра, за режиссеров, за актеров и актрис, за культуру в целом – словом, ничего особенного, и я заскучал.
– И как вам сегодняшняя пьеса? – заметив это, попытался втянуть меня в общий разговор сидевший напротив Шехтель.
– Трудно сказать, не специалист. Вот если бы вы меня спросили о расчете неразрезной балки или шарнирной арки, – улыбнулся я в ответ. – Хотя образ чайки интересный, интересный… Знаете, – не удержался я от небольшого хулиганства, – из него может выйти неплохая эмблема для театра, чайка, парящая над волнами. Символично, не правда ли?
– Пожалуй, – задумался Федор Осипович, как раз и ставший автором знаменитого мхатовского лого.
– Михаил Дмитриевич, я смотрю, вы несколько равнодушны к театру? – поддержала разговор Андреева.
– Да, Мария Федоровна, особенно к опере. В любом случае жизнь куда как интереснее.
– И что же вас так отталкивает в опере?
– Невероятная, запредельная ходульность. Солист и солистка стоят на авансцене и пять минут поют, разводя и сводя руки – так в опере выглядит стремительная погоня. Или дама весом в десять пудов изображает юную воздушную девицу.
Присутствующие опять засмеялись, а я добавил:
– Я готов принимать вокальное и драматическое искусства раздельно, но вместе… Кроме того, опера обладает ужасным свойством – смотришь на циферблат через два часа после начала, а прошло всего пятнадцать минут!
Смех перешел в хохот, в нашу сторону повернулись почти все собравшиеся.
– Так что я опасаюсь ходить в театры, боюсь что-нибудь отчебучить, и будет со мной, как с тем трагиком.
– С каким же? – спросил сам Станиславский, пока еще молодой красавец-усач, а не тот добрый дедушка в бабочке, которого мы привыкли видеть на фотографиях и которого Советская власть сделала живым классиком и непогрешимым авторитетом.
– Ну как же, в театре банкет после бенефиса, не пригласили только трагика и комика, сидят они в номере паршивой гостиницы, трагик говорит, – тут я подпустил отчаяния в голос, уперся рукой в лоб, изображая типичного «несчастливцева» российской сцены, и произнес, почти рыдая: «Не пригласили! Забыли!» А комик, напротив, скалится во весь рот, радостно потирает руки: «Не пригласили! По-о-омнят!» – и я потряс воздетым вверх пальцем.
– А у вас, Михаил Дмитриевич, явные актерские задатки есть! – сквозь общий смех выдал Станиславский.
– Упаси бог, Константин Сергеевич, как же я могу у вас кусок хлеба отбивать? – Это снова вызвало волну веселья. Вот как они ведутся на такие простенькие шутки? Пожалуй, если с революцией не выгорит, пойду в артисты разговорного жанра, анекдоты рассказывать.
Банкет понемногу завершился, собравшиеся снова перешли к хождению и разговорам, на этот раз меня «пасла» Соня Халютина, которой я оказывал знаки внимания – демонстративно, для Саввы Морозова, чтобы хоть так дать ему понять, что я вовсе не покушаюсь на его отношения с Андреевой.
Вечер затих далеко за полночь и несомненно удался, к имиджу инженера Скамова теперь накрепко приклеилась репутация острослова. Савва Тимофеевич тоже выглядел довольным и даже довез меня до дома в своем экипаже, я на прощание облобызал ручку Марии Федоровне и расстался с Морозовым, что называется, на дружеской ноге. Ну и славно, человек он мощный и очень интересный, надо будет попробовать его от ранней смерти отодвинуть, а то связался с революционерами, денег им давал, а они его, как говорят, и грохнули, когда припекло. Темная история, в общем, официально самоубийство, но похоронен на старообрядческом кладбище в освященной могиле, чего никогда бы не случилось, наложи он на себя руки.
– Ну, Леонид Борисович, удачи! За Егором присматривайте, он слишком шебутной да инициативный не по делу, пишите чаще, проверяйтесь еще чаще, – я обнял Красина и отошел от вагона.
Первая партия на юг Африки уезжала с Брестского вокзала до Антверпена, оттуда морем в Кейптаун. Господи, какие же они молодые… Вон, чуть не подпрыгивают от возбуждения, как же, едут через полмира воевать! Ребята были уверены, что их цель – скорая англо-бурская война, поскольку истинную задачу экспедиции знали только руководители, остальным в целях безопасности было решено довести ее только на месте. Понятное дело, что кто-то от таких новостей может взбрыкнуть, но Красин и Савинков сильные лидеры, сумеют повести группу за собой, на то и расчет. Да и состав вроде подобрали неплохой, кандидатов в ходе подготовки по нескольку раз прогнали через мелкие ловушки, отслеживая поведение, что позволило отсеять семерых сомнительных и выявить двух агентов полиции.
На проезд и «командировочные» ушла большая часть патентных выплат, но за это я не беспокоился – на третий месяц после возвращения из Швейцарии благодаря усилиям Альберта деньги наконец-то поперли.
С ростом цюрихских доходов повеселел и Зубатов, во-первых, они позволили закрыть все расходы из «секретных фондов» по моему обустройству. Во-вторых, кое-что начало капать и ему в карман, и, судя по динамике, это будет очень неплохое «кое-что». Ну и в-третьих, начальство, хоть и морщилось, но перестало гнобить Сергея за «рабочие общества». Вот что рубль животворящий делает!
Дзынькнул колокол, перрон окутался паром, засвистели кондуктора, и поезд тронулся в сторону воплощения главной моей авантюры. Через месяц-другой, когда придут еще деньги, вдогон отправится группа Савинкова, который пока начал учебно-боевую «радиоигру» с полицией через выявленных агентов. И останусь я на пару с Колей Муравским.
Впрочем, Коля заметно вырос как организатор и прекрасно вытянул два проекта сразу – потихоньку внедрял «левых» в обоих смыслах пропагандистов в зубатовские квазипрофсоюзы и с помощью своих профессоров пробил-таки устав «Жилищного общества инженеров». Так что придется нагрузить его еще одним делом, пора создавать сеть типографий, для начала легальных. Ну там визитки-открытки, буклетики-билетики и прочая фигня, причем я категорически потребовал размещать их под боком у больших типографий, а лучше всего прямо арендовать помещение у них. Почему? А там постоянная движуха бумаги, краски, шрифта, продукции, в которой нелегальщину будет очень трудно отследить. Хочешь спрятать листик – прячь его в лесу, ага. Поработают годик, обучат персонал, набьют руку, проверит их полиция разок-другой-третий и вперед, печатать газеты и листовки.
За пару месяцев до отъезда в Трансвааль Красин передал мне на связь несколько своих контактов, среди которых был его товарищ аж с 1891 года Глеб Кржижановский, инженер, будущий создатель плана ГОЭЛРО и, что сейчас важнее, старый товарищ Чернова по Саратову и близкий друг Ульянова по «Союзу борьбы». Но самое главное было то, что Глеб отбывал ссылку в том же Минусинском округе, что и Ленин, в Тесинском, всего в 60 верстах от Шушенского. Через него-то и пошла переписка, и сегодня до меня добрались сразу два письма.
«Дорогой Михаил Дмитриевич!
Я очень и очень рад, что мне удалось-таки получить от Вас письмо о Ваших идеях и поездке к одному нашему общему знакомому в ”прекрасном далеке” и переговорах с ним. Лучше ли его здоровье? Есть ли надежда, что он будет писать?
Про меня Вам, конечно, рассказывали достаточно, так что добавлять нечего. Живу я здесь почти отшельником. Здоров вполне и занимаюсь понемногу и для журнала, и для своей большой работы.
Я не забываю, конечно, что при российских условиях нельзя требовать от газеты допущения одних Genossen и исключения остальных, но ведь такая газета все же не альманах, допускающий марксизм, собственно, из моды, а орган направления. Поэтому для такой газеты обязательно бы налагать некоторую узду на ученых наездников и на всех ”посторонних” вообще. Только тем и объясняется громадный успех ”Нового Слова”, что редакция вела его именно как орган направления, а не как альманах.
Я ничего так не желал бы, ни о чем так много не мечтал, как о возможности издавать газету для рабочих. Но как это сделать отсюда? Очень и очень трудно, но не невозможно, по-моему.
Способ я знаю лишь один – тот, коим пишу эти строки. Вопрос в том, можно ли найти «почтальона», на которого должен пасть нелегкий труд, но я не отчаиваюсь: если теперь не удастся, может удаться впоследствии.
Далее. Посылая нам литературу, адрес: Питер, Александровский чугунный завод, химическая лаборатория, господину Лучинскому, прибавьте, если будет возможность, другой материал: вышедшие брошюрки в Женеве, интересные вырезки из ”Vorwarts” и т. под.
Мне не нравится адрес в Цюрихе. Не можете ли достать другой – не в Швейцарии, а в Германии. Это было бы гораздо лучше и безопаснее.
Такая просьба: нам крайне нужна краска. Нельзя ли бы как-нибудь доставить? Оказии нет ли? Пожалуйста, подумайте об этом или поручите подумать Вашим ”практикам”. Кстати, Вы просили прямо к ним обращаться. Тогда сообщите: 1) знают ли они наш способ и ключ; 2) знают ли, от кого идут эти письма.
Жму руку, В.У.»