— Да, — участливо подхватил Жмотов и полез ручищами по столу за консервной банкой тушёнки, раздвигая и опрокидывая посуду. — Ты, Степаныч, сегодня весь как на ножах.
— Ты б его знал, как я… — горько покачал тот головой.
— Первый раз, что ли? — пожал плечами Жмотов, уронил на пол ложку, нагнулся, чертыхаясь, зашарил в темноте под ногами.
— Мы с ним столько хлебнули… И там, в окопах, и здесь уж, — бормотал своё Минин. — Не списали нас только из-за них… боевые заслуги. Я вот с протезом, а у него лёгкие — не в то место, не в кавалерию. Насквозь простреленные… Эх! Но, значит, нужны ещё были! Без нас-то вам, молодым, куда?..
Жмотов выпрямился, так и не отыскав ложки, посмотрел замутившимися глазами на капитана, ухватил всё же банку со стола, начал старательно зачищать дно коркой хлеба.
— Ну пришлют… ну проверят, — загудел он своё.
— Через два дня будут-с, — совсем трезвым голосом вставил, будто невзначай Квасницкий и пробор свой поправил, легонько пальчиком к голове прикоснувшись.
— Кто будет? — застыл с открытым ртом Минин.
— Проверяющие.
— Тебе откуда известно? — Жмотов и жевать перестал.
— Ты, Жмотов, вопросики свои для врагов народа побереги.
— Да ладно тебе, Игорёк.
— Не надо, не надо со мной таким тоном.
— Ответь, раз спросили, — набычился Минин на лейтенанта.
— Похорон завтра не ждите, — поморщился Квасницкий и опять своим пробором заинтересовался. — С проверяющими к нам едет их медик. Экспертизу они свою будут проводить.
Каким бы пьяным ни казался Жмотов, а на ногах держался крепко и соображал ещё прилично; только оказались они вдвоём на улице, он ткнул товарища в бок локтем и упрекнул с сожалением:
— Надо было тебе выскакивать, Игорёк? И не посидели толком. Водки-то сколько на столе осталось. Степаныч не пожалел, вон поляну какую накрыл по приятелю.
— Тебе б только нажраться.
— А тебе к Наталье Львовне небось загорелось. Соскучился, кавалер, или спешишь, пока папашки нет?
— Небось! — зло передразнил Квасницкий. — Завидки берут? Никак не заживут твои душевные раны, ревнивый воздыхатель?
— А мне чего? — физиономия Жмотова расплылась в довольной гримасе. — Наталья Львовна, конечно, девица видная и партия была бы приличная у нас.
Он рассмеялся совсем дружелюбно и похлопал Квасницкого по плечу:
— Но сейчас ситуация не хуже, без пяти минут она невеста моего лучшего друга, а? И так, и эдак я не в накладе. У меня, Игорёк, честное слово, ни зависти, ни обид. К весне свадебку сыграем, да погуляем от души, а?
— Вот, вот. Тебе бы только гулять.
— А что не так? Ты уж не назад ли пятками?
— Помолчал бы лучше.
— А что?
— Совсем ничего не соображаешь?
— Ну разъясни, друг желанный.
— А-а-а, что с тебя взять! Правильно Минин подметил: тебе только кулаками махать.
— Нет, ты всё-таки ответь, как насчёт свадьбы? Это факт существенный.
— Погуляем, если с проверяющими повезёт. Понял теперь? — Квасницкий остановился, задумался, по его виду было заметно, что он не разделял беспечного веселья приятеля. — Ты, конечно, завалишься сейчас спать?
— А то.
— Ну а я заверну заглянуть.
— Не поздно?
— Обещал. И трамвай ещё, слышу, вон громыхает.
— А может, вместе? — Жмотов уловил неуверенные нотки в голосе товарища. — Ещё набегаешься. А у меня найдётся в заначке грамм сто, а?
— Знаю я твои сто грамм, — Квасницкий поморщился и круто развернулся. — Заодно выясню, не возвратился ли Лев Исаевич. Некстати шеф задержался в Сталинграде.
И он сухо распрощался, пожав приятелю руку. Подходил явно припозднившийся, как и они, трамвай, издалека отчаянно громыхая на рельсах в ночной тишине. Квасницкий упруго прыгнул в вагон и, устроившись на последнем сиденье задней площадки, решил подремать. Уже привалившись поудобнее плечом к стенке вагона и надвигая фуражку на глаза, он по привычке окинул взглядом редких пассажиров и готов был отвернуться к окну, как что-то его насторожило. Он вгляделся внимательней в сидящего на передней площадке мужчину и едва не вскочил на ноги от удивления — это был Минин! Но каков!.. Оперуполномоченного не узнать. Вместо форменной одежды на нём висла дряхлая тёмная мишура: пожухлая фуфайка с ободранными рукавами, с выступающей местами грязной ватой и допотопная кепка со сломанным козырьком, закрывающим пол-лица.
«Что за маскарад! — поразился Квасницкий. — И куда он спешит, на ночь глядя? С другой остановки в трамвай сел, значит, чтобы с нами не встретиться?..»
Перед их уходом капитан собирался ложиться спать, к тому же он и выпил изрядно, хотя теперь по его поведению не было заметно. Насторожившись, Квасницкий не спускал глаз с оперуполномоченного.
Через несколько остановок Минин задвигался, начал поглядывать в окошко, явно засобиравшись выходить. Он приник к тёмному стеклу лицом и не отрывался от него почти до полной остановки трамвая, а когда вагон замер, первым рванулся к дверям. Прячась за спинами заспешивших на выход пассажиров, Квасницкий спрыгнул из вагона тоже. Он совсем не торопился, приглядываясь к знакомой фигуре, маячившей впереди. Лейтенанту очень не хотелось столкнуться с Мининым лицом к лицу. Место было приметным, у Квасницкого даже дыхание перехватило: от остановки до дома, где проживал в квартире на первом этаже майор Подымайко, покинувший белый свет почти двое суток назад, было рукой подать, и сейчас оперуполномоченный Минин, избегая посторонних глаз и прижимаясь к стенам домов, крался в этом направлении.
«Похоже, он решил тайком проведать квартиру покойника, — замелькали мысли у лейтенанта. — Прикинулся пьяным, от нас избавился, а выставив обоих, сюда помчался. К тому же переоделся, чтобы не узнал никто…»
Между тем, подтверждая его мрачные подозрения, Минин уже добрался до подъезда приметного дома и, воровато оглянувшись, тёмной тенью скользнул внутрь. Лейтенант осторожно приблизился к подъездной двери, прижался ухом. До его слуха донеслись звуки открываемого замка.
«Ключи у него имеются, Баклей посылал его дверь опечатывать до возвращения Ахапкина, — лихорадочно соображал Квасницкий. — Чего же ему здесь понадобилось? Что он ищет? Убийцу потянуло к жертве?..»
Предположение было нелепым, абсурдным — все знали о более чем дружеских отношениях майора Подымайко и капитана Минина.
«Но у них существовали ещё и служебные связи? — ломал голову лейтенант. — Минин ходил в подчинённых, а чёрт их знает, что там у них могло быть! На поверхности — гладь, а в глубинах акулья пасть. Оба — бывшие смершевцы, а это такая братва!.. Они же маме родной до последнего на слово не верят. Для них!.. Впрочем, — покачал он головой, — этого ничего не замечалось между ними… Но что же заставило оперуполномоченного решиться на большой риск и лезть в квартиру покойника?»
Будто в ответ на его мысли в чёрном окне первого этажа мелькнул проблеск света.
«Фонарик включил! — догадался Квасницкий. — Рыщет!»
Свет, появившийся на мгновение, больше не обнаруживался, как ни высматривал, ни таращил глаза лейтенант, спрятавшись за дерево в нескольких шагах от дома.
«Осторожен оперуполномоченный, хитёр, сукин сын, — морщился Квасницкий, — нет, больше такой оплошности он не допустит».
И действительно, чёрная тень изнутри надвинулась на стекло, дёрнулась высокая занавеска и закрыла всё окно.
«А ведь он сюда надумал идти, как услышал от меня о приезде проверяющих! — с запозданием ужаснулся Квасницкий. — Вот она причина! Лишь стоило мне сообщить об этом, как он нас со Жмотовым провожать начал. Что же его напугало? Что он ищет у покойника?..»
Что бы ни говорили, а в кабинете над столом начальника с чёрного портрета вождь хмурил брови и жёг глазами суровей и пронзительней где бы то ни было. В большом зале совещаний вроде и побольше он и повнушительней размерами, а не то; потом там не один сидишь под его очами, вокруг полно таких же суетящихся, галдящих, обрадованных редкой встречей, пока не окрикнет начальство, а здесь ты один, и он со стены поедает глазищами, ну, как букашку под микроскопом! Каждый раз, как Минин оказывался на этом стуле под этим портретом, так робел до противной потливости, как мальчишка нашкодивший, и хотя не совершил ничего особого, а уже чувствовал себя виноватым, и «форменка» под кителем мокрела на спине и подмышками так, что запах поганый носом чуялся, хоть провались.
— Значит, всех опросил, кто с ним последнее время виделся, и ничего? — постукивал костяшками пальцев по крышке стола полковник Ахапкин.
— Так точно! — вскочил на ноги Минин.
— Сиди, сиди, — хмурился полковник и зло повторил в раздумье: — И никаких толков… Исследований медицинских по трупу не назначали?
— Никак нет. Ждём ваших распоряжений. Сегодня намеревались.
— Не будем спешить. Надо полнее материал собрать. Полнее… Налицо, говоришь, свидетельства?
— Так точно. Свой же брючный ремень использовал майор Подымайко. Непонятно только, зачем же смерть принимать лицом к окну и на входной двери? Еле-еле отворила уборщица, когда убраться пришла. Она на помощь и позвала, только поздно. Он, как привалился к двери спиной, так и сидел на полу, ремень к ручке примотав. Так и…
— Чего ж тут непонятного? Лицом к свету. Последний раз чтобы белый свет увидеть… Ах, сукин сын! Ах, сволочь! — схватился за голову Ахапкин. — Чего натворил! Как подвёл!
Минин, вцепившись в сиденье стула, карябал посиневшими ногтями пальцев ставшее мягким дерево.
— Враг! Сущий враг! — цедил сквозь зубы полковник. — Вот где он себя проявил! Мне тут про пацанву расписывал сказки! Молокососы, мол, сопляки. Выпороть их и домой в деревню отправить. Покрывал врагов народа! Выкормышей, предательское семя! Вот его сущность! Не разглядел я вовремя. А ты чего молчишь? Защищать его будешь? Чего молчишь, я спрашиваю?
В дверь робко постучали.
— Занят! — рявкнул Ахапкин и, скосив глаза на Минина, заторопился: — Личный обыск проводил?