— А какой секрет? — барон расхохотался, обнажив ряд золотых зубов. — Радио у нас не хуже Левитана. Забыл, братишка, куда пришёл?
— Он шутит, Григорий Михайлович, — Лёвик залебезил перед бароном, заулыбался. — Заскучали мы тут без тебя, вот и…
— Как?! Вас и рюмочкой не угостили? — обернулся вокруг себя барон и хлопнул в ладони. — А ну-ка! Геть!
— Нет! Нет! — запротестовал Попугаев, но без особого азарта. — Нам недосуг. У нас дело к тебе, Григорий Михайлович.
Но уже откуда-то, словно тараканы из щелей, повыскакивали весёлые людишки, засуетились, закружились вокруг, комната наполнилась гомоном и говором, стол — яствами.
— У нас гостей дорогих от сердца потчуют! — кричал громче всех барон и уже наливал водку в стаканы, подносил каждому, обнимая и смеясь. — А давайте, други, за здоровье да за встречу!
Он вручил каждому по гранёному стакану. Гости переглянулись, крякнули, разом запрокинув, выпили, вокруг них пели, приплясывали черноглазые красотки.
— А что Григорий Мих… — закричал тоже было и Лёвик, но не закончил.
— По-нашему! — одобрил барон и чмокнул его прямо в губы, пощекотав бородой, протянул снова до краёв наполненный стакан. — А ну-ка, братцы, ещё! За дом мой, что не побрезговали посетить! За всё в этом доме! Гуляй, романэ!
Гости хватили разом и по второму.
— Славно! — налил барон по третьему.
— А вот теперь я скажу! — решительно накрыл свой стакан ладонью Лёвик и распахнул пиджачок на груди, даже ворот рубахи рванул. — Только, Гриша, ты себе налей.
— Будь по-твоему, — согласился хозяин.
— За тебя, Гриша! За дружбу нашу крепкую! — загорланил Лёвик, чуть приплясывая в такт гомонящейся вокруг задорной публике.
— Спасибо, друг!
Они обнялись, расцеловались.
— Поехали!
Через час или три-четыре (кто их считал, такие тёплые мгновения!) они прощались здесь же у порога, едва держась на ногах.
— Ну так я надеюсь, Гриня? — целовал Лёвик бородатого красавца. — Сведения мне про эту бабу позарез нужны!
— Всё разузнаю, дорогой.
— Помни, чтоб ни одна душа, — подносил палец к губам Лёвик и для верности подмигивал левым глазом. — Между нами…
— Могила!..
Наконец-то установилось бабье лето! Ночью ещё слегка поморосил дождичек, но с рассветом уже затеплило, зазвенело всё, замелькали птицы, защебетали. Одно удовольствие!..
И вот в такое прекрасное свежее утро он битый час торчал на углу облупленного здания. Как последняя бездомная собака!.. Жогина всего коробило от злости и на себя, и на спящего сторожа, и теперь уже на весь белый свет. Вот ведь всё как может перевернуться из-за какой-то, казалось бы, мелочи! Как ни стучался, ни уговаривал он сторожа морга, тот не только дверей ему не открыл, но и скоро под его уговоры и сетования совсем ушёл к себе наверх досыпать; конечно, никак с похмелья.
Совсем расстроившись, Жогин ругал и себя, и всех, кого ни попадя. А если подумать, что принесло его сюда в такую рань? По правде говоря, возле «резалки» он оказался впервые, режима её работы не знал, а, главное, ночь почти не спал, допоздна зачитавшись материалами уголовного дела, переданного ему Кузякиным. Ворочался потом с боку на бок, совсем замучив жену тяжёлыми вздохами так, что через час-другой сбежала она к сынишке в другую комнату. В обрывках сна мерещились ему куски расчленённого туловища, чёрная голова с обожжёнными женскими волосами таращилась бездонными глазницами, рак красный, точь-в-точь с рекламы над пивнушкой, ковырялся над ней под водой, подымая грязную муть со дна… Видно, глубоко он проникся поручением Аргазцева, прочувствовал, что называется, до нутра ответственность!.. Вот и припёрся в «резалку» ни свет ни заря.
Жогин присел на скамеечку возле низкого забора, достал пачку «Беломорканала», закурил. Как он не подумал, что здесь учреждение казённое, а не круглосуточный райотдел милиции? Сторожу плевать на всех, пока рабочий день не начался… Да и что толку, если он его и пустил бы, в морге нет никого… Не заладился день с утра. Это плохо. В приметы фронтовик Жогин не верил никогда, но тревога нет-нет да и закрадывалась, щемила душу; догадывался — сначала пойдёт сикось-накось, так потом всё время в кювет тащить и будет. А ведь так и пошло у него в этот день!..
Когда он поднялся на второй этаж и уселся у двери приёмной дожидаться заведующего, секретарша, молоденькая, симпатичная татарочка, улыбнувшись, шепнула ему доверительно:
— Не будет сегодня Владимира Константиновича.
— Как? — слегка вздрогнул он, будто предчувствовал.
— Уехал по районам. С проверками. Теперь только к понедельнику вернётся.
— А начальник отделения? — с лёгким холодком в душе спросил он, ещё на что-то надеясь.
— С ним. Он Александра Ивановича всегда с собой берёт. За компанию.
— Мне бы?.. — начал он осипшим голосом. — Может, и без них обойдусь?..
— Вы за актом вскрытия? — опередила она его.
— Да, — кивнул он. — Расчленённый труп.
— Так бы и сказали.
У Жогина вроде отлегло на душе.
— Зинаида Савельевна всю неделю на больничном, — улыбнулась девчушка ему и сверкнула глазами. — Акт не готов. Велели передать, кто придёт.
Жогин сник. Кузякин говорил ему о проблемах с заключением экспертизы, но обнадёжил, что обещали на этой неделе завершить, однако оказалось совсем не так.
— А мне бы вещественные доказательства забрать, — посидев и подумав, поднял глаза Жогин на секретаршу.
— Можете звать меня просто Света, — улыбнулась она.
— Вещдоки бы мне, Светланочка, — взмолился он.
— А какие там вещдоки? — недоумевая, покривила она губы. — Всё в спиртовых сосудах да в морозилках.
— Я о мешках, — заёрзал на стуле Жогин. — Части тела в двух мешках были.
— Это надо спросить у Зинаиды Савельевны.
— Как же быть?
— Я позвоню.
— Очень вас попросил бы, — Жогин поднялся со стула. — Я покурю пока внизу.
С пачкой «Беломора» в руках, совсем убитый известием, спустился он по ступенькам вниз, морщась недовольно, бурча про себя невразумительное. А как же?.. Только дело принял — и начались приключения… Этого нет, тот уехал, похоже, как и Кузякину, не добиться ему актов экспертизы!
Не лежала у него душа к этому делу сразу, как Терноскутова завела разговор о передаче. Та, женщина мудрая, потянула его к Аргазцеву на беседу, чтобы не отпирался. Ну а у Аргазцева некуда деваться.
Кузякин, когда в сейф за делом полез, аж расцвёл весь, видно было по его физиономии — только бы с себя спихнуть верный висяк.
— Раскроешь дело-то, ещё награду получишь, а то я видел у тебя на грудях, — Кузякин усмехнулся, — боевые брякали, на праздник перед девками покрасоваться цепляешь?
— А тебя завидки взяли?
— И мы не лыком шиты, но не бряцаем медальками. Али девок таким макаром берёшь?
— Что это тебя заклинило?
— Теперь, как это убийство раскроешь, враз гражданскую медальку дадут, — не унимался Кузякин. — Красавчик ты наш.
— Получишь тут, — не скрыл он досады, — дело глухое, сам-то рад, поди, что спихнул.
— Да я тебе завидую, дурачок. Что в нём глухого? По таким делам главное что? — Кузякин уставился на него, поедая глазами. — Читаешь литературку? Повышаешь уровень образования?
— Хватит дурака валять.
— А то я одолжу.
— Обойдусь.
— А зря, — он назидательно воздел вверх руку, — по таким делам главное личность установить, и убийца тут как тут.
— Сам примчится, — съязвил Жогин.
— Прибежит или примчится, но перспектива нарисуется.
— Чего же ты никак не установишь личность-то?
— Это, извиняюсь, не моя прерогатива, — сложил наполеоновским жестом руки на груди Кузякин. — Это сыщиков работа. Занятие для оперов. Они стараются, не боись. Я им хвосты накрутил. Гордус и Семёныч с мокрыми рубашками бегают. Не просыхают. Я им спуску не даю.
— Не просыхают, — крякнул Жогин и поморщился. — Они у тебя на поводке, что ли?
— С операми так. А то через три дня их не найдёшь. Умчатся на другое какое-нибудь чепе… по горячим следам.
— Ты сам-то мешки хотя бы осмотрел?
— Какие мешки?
— В которые упакована была… гражданка?
— А как же. Ещё на месте.
— Ну, ну. И больше не заглядывал?
— А чего в них? — сплюнул и усмехнулся Кузякин. — Всё, что в них было, эксперты давно выгребли.
— Вот, вот.
— Чего ты меня учишь! — взорвался криминалист. — Учить вздумал! Там в этих мешках… Тьфу! Вспоминать не хочу… Грязь! Вонь! Кровь! И вообще чёрт-те что!
…Вот, собственно, за злосчастными, недающимися актами экспертизы и мешками теми отправился Жогин с раннего утра, глазки, как говорится, чуть продравши, в морг. Решил, так сказать, за ночь всё крепко обдумав, начинать сначала. Как он понял и для себя твёрдые выводы сделал: Кузякин особенно этими мелочами дурнопахнущими заниматься не любил и желаний не имел, свалил на экспертов и милицию.
Жогин докурил папироску, не заметил, как в руках уже вторая. Решил-то он решил, только обернулось всё по-другому: не ждал его никто в морге.
Жогин дунул в папироску, сунул в зубы, затянулся крепким дымом и загрустил окончательно. Из невесёлых раздумий его вывело лёгкое нерешительное подёргивание сзади, он обернулся. Рядом с ним стоял, переминаясь с ноги на ногу, старичок, тот, вредный, который накануне так и не открыл ему двери морга.
— Что, совесть заела? — хмуро спросил Жогин. — Дрыхать ушёл. Не мог впустить.
— Ты уж меня извиняй, мил человек, — старичок совсем смутился. — Только что Светлана Захаровна всё рассказала и отругала за тебя!..
— А я тебе что кричал?
— Так откуда же я знал, что ты, этот… следователь, да ещё от самого главного прокурора всей области!
— Я ж тебе удостоверение показывал!
— А я, думаешь, вижу? Мне, сынок, знаешь сколько лет?
— А чего ж тебя взяли, слепого? И глухой небось?
— И глухой. Но не то чтобы совсем.
— Вот те раз! Как же здесь оказался? Ты насторожишь, пожалуй.