Я на тюремные халаты променял…
Исполнитель грубо фальшивил из-за отсутствия слуха и шепелявил по причине потери двух передних зубов, поэтому особого внимания публики не привлекал, но те, ради которых он распинался, его примечали сразу и кумекали для себя выводы. Остановился и спешащий Фриц.
За эти десять лет немало горя мыкал,
Из-за тебя, моя красотка, пострадал…
Сеня-хват закончил очередной куплет и застыл на секунду, узрев Фрица, оглянулся по сторонам воровато и незаметно ему подмигнул. Они скоренько завернули за угол и скрылись на задах торговых лавок в укромный уголок.
— Что за шухер? — спросил Фриц, пытая взглядом карманника.
— Громадный шмон лягавые затевают.
— По какому случаю?
— Нинель вашу замели.
— Чего бакланишь?
— Чтоб мне сдохнуть! На моих глазах сам квартальный заарканил. Смех! На задрыге её взял. Видал бы барон! А то носится с ней на воздусях!
— Заткнись! Говори толком.
— А я уже всё сказал.
Карлик схватился за голову — вот дела!
— Где ж она сейчас? — спросил и застыдился.
— Известно. В каталажке у них. Небось уже расклады на всех даёт.
— Ну ты! Чего мелешь?
— Не заносись, — миролюбиво пустился разъяснять Сеня, — Лёвик меня поставил здесь, сам точно лытки[9] смазал. А я, вас дожидаясь, спёкся. Чего ж ты на меня-то?
Карлик только сплюнул от расстройства.
— Где это вы с бароном загуляли? — допытывался Сеня. — Все наши линяют по-своему.
Приятель не слышал расспросов, сразила его ужасная весть — арестовали Нинель! И это тогда, когда следы и все концы, казалось, были уничтожены, барон засобирался уезжать… А может, он всё это предвидел и готовился как раз удрать, а его бросить?!
Смертельная тоска одолела душу карлика. Сколько подлости он насмотрелся, натерпелся за свою короткую жизнь! Неужели ещё одна!.. Но Нинель! О себе он не переживал. Что же с ней? Как спасти её? Как выручить?.. Мозг уродца не был рассчитан на глубокие размышления и анализы. Его ограниченное мировоззрение, пошатнувшееся ещё при зачатии и совсем разрушенное ущербностью бытия, способно было лишь на элементарные рефлексы. Сейчас он сам был в опасности. Первый сигнал, будораживший его ограниченный мозг, подал одну команду — надо спасаться, бежать, прятаться. А Нинель!.. Как быть с ней?.. Тревога за женщину исходила из глубин его нутра. Но всё же раньше этого он получил приказ барона — встретиться с Никодимычем. Ослушаться уродец не мог. И он сломя голову помчался на кладбище.
Как ни настаивал, ни убеждал Золотнитский старшего следователя в нелепости его затеи, Жогин стоял на своём — он должен первым начать операцию и сам отправиться на кладбище к похитителю мешков. Вполне возможно, что этот Никодимыч не какой-то мелкий воришка и пьяница, а одна из центральных фигур в банде или правая рука кровожадной убийцы, арестованной ведьмы Нинель. Если предположить, что сторож, тот седой старичок, уже сообщил Никодимычу про предстоящий визит следователя, то его будут ждать. И если не разбежались после ареста Нинель, то станут готовиться. А значит, вся банда там, на кладбище, и соберётся. Тут они её и накроют. Если вместо Жогина отправится кто другой — спугнёт.
— Ну это, если уже не разбежались… — разводил руки Золотнитский.
— А если разбежались, то там и делать нечего, — хмурился Жогин. — И Никодимыча никакого не увидим. По всей России-матушке шукать придётся всю эту мразь.
Расчёты старшего следователя, как ни крути, были убедительны и логичны, но Золотнитский думал о своём, о чём до поры до времени помалкивал. И другое его бесило: когда это было, чтобы оперативники сидели сложа руки?.. Грели, так сказать, задницы на табуретах, а следователь прокуратуры занимался их делом и лез в пекло! Небылицы! Скажи кому, засмеют!
— Наша это работа, Александр Григорьевич, — твердил примостившийся тут же старший опер Сизов. — В кои веки прокуратура этим занималась? Застыдят нас товарищи.
— Вот, слушай сыщика, если я тебе не указ! — Золотнитский выходил из себя, начинал нервничать.
— Я руководитель следственной бригады. Мне и решать! — твёрдо стоял на своём Жогин. — Меня они уже ждут. А другой пойдёт — распугает.
— Ну что с ним делать? — отчаивался прокурор. — Время только теряем.
— Не хотите, чтобы я, пусть Казимир Фёдорович пойдёт на кладбище, — Сизов толкнул переживавшего рядом участкового.
— Кого? Гордуса?.. — аж подскочил на стуле Жогин.
Участкового тоже подбросило на ноги вместе с ним.
— Его, как и тебя, что переодевай, что маскируй, вся шпана знает, а жульё за версту зрит! — Жогин едва стерпел, чтобы не выругаться.
— И про вас знают, — упорствовал Сизов. — Вы же представлялись следователем из области тому старичку в «резалке».
— Я для них начальник большой. А значит, лопух. Они на меня как раз и клюнут.
— Как это?
— Известно всем, зачем вы являетесь к этой братве. Вот они и вдарят врассыпную. А от меня им информацию интересную раздобыть можно. Им жутко важно что-нибудь узнать о Нинель. Они же слышали уже про арест?
— Конечно, знают. У них радио почище нашего телефона.
— Вот. Я им вдвойне ценен. Попади я им в руки, если банда настоящая, им ничего другого не надо. Они же на меня и ведьму свою обменять смогут.
— Ты уже и это просчитал! В заложники к бандитам собрался, — Золотнитский перебил следователя, замахал руками. — Нет. Я не согласен категорически!
— Что?
— Я на себя такую ответственность не возьму.
— А при чём здесь вы?
— Я Аргазцеву позвоню. Пусть он решает.
— Стоп, — положил руку на телефон Жогин. — Звонить никому не следует. Операция началась.
— Погодим, — тоже зорко смерил его взглядом Золотнитский. — Из кабинета никто не вышел. А прокурору области полезно знать, что у нас происходит.
— Прокурор области наделил меня полномочиями решать все вопросы по этому делу, — голос Жогина зазвенел металлом. — Убийцу взяли — хорошо, но нельзя всю банду упустить.
— О таких вариантах никто и не думал, — Золотнитский посерел лицом. — Кто знал, что так обернётся?
— Ничего особенного. На войне и не такое бывало!
— Извини, — перебил Жогина прокурор и глянул ему в глаза. — Можно тебя на минутку?
— Куда? — не понял тот, оглядывая кабинет.
— Ребятки, вы бы покурили чуть-чуть, — кивнул присутствующим Золотнитский. — Нам с Александром Григорьевичем обсудить кое-что требуется.
Все вышли.
— Слушай, Жогин, только откровенно, — начал прокурор, с хитринкой изучая старшего следователя. — Ты Градуса не ревнуешь случаем к славе?
— Участкового? — удивился тот.
— Не завидуешь?
— Это чего же?
— Ну… убийство раскрыл?.. Опередил, так сказать, тебя…
— Вот чёрт! Да что вы, Александр Акимович? Одно же дело… Да я!..
— Не заело, значит?
— Глупости.
— Тогда чего же лезешь под пули? Они ж, если наши предположения насчёт банды верны, вооружены, как черти. Ведьму, заводилу их, мы взяли… Им теперь терять нечего. Они ж тебя растерзают.
— Зубы обкрошатся.
— Пушку возьмёшь и хватит?
— Подоспеете, если что, — улыбнулся Жогин. — Вы-то рядом. Один Савельич чего стоит. От его физиономии вся шпана разбежится.
— Лихой ты казак, смотрю…
— Как вы угадали, Александр Акимович? В кавалерии служил.
— Тебя ничем не пронять.
— Мать таким уродила, — засмеялся Жогин.
Посмотрел на него внимательно прокурор, покачал головой, поджал губы:
— Извини меня, Александр Григорьевич, но я всё же позвоню Аргазцеву. Одно дело я, а ему знать велено всё, — и Золотнитский накрутил диск телефонного аппарата.
На этот раз Жогин ему не мешал. С третьего набора, несмотря на вечерний уже нерабочий час, прокурор области поднял трубку, выходку старшего следователя он воспринял спокойно, никак не отреагировал, только долго молчал, Золотнитский даже обрадовался — на его стороне прокурор области, надо беречь кадры, не дело в герои играться.
— Ну что же…
Голос Аргазцева слышал и Жогин, Золотнитский специально трубку отстранил слегка, чтобы и тому слышно было.
— …Он боевой офицер, — ясно и чётко звучал голос в трубке.
— Когда это было? — крикнул в ответ Золотнитский. — На войне!
— Вы мне это бросьте! Офицер он всегда офицер. Старший следователь к тому же. Пусть принимает решение.
И Аргазцев повесил трубку.
Вот и весь разговор.
Застучали камни по крышке гроба. Загремели, загрохотали, обрушиваясь вниз, комья земли и булыжники. Никодимыч, не разбираясь, спьяну и торопясь, валил вниз всё, что ни попадя. Спешил, хотя и темень кругом, а трясло его и от страха, и от возбуждения; впервые приходилось живого закапывать. Не застал бы кто! Не приметил!
Жогин очнулся. Пришёл в себя от шума и боли в голове. Ужаснулся тьме. Эта тьма была особой, дохнувшей леденящим душу холодом, зияющей бездной. От неё веяло одним — смертью. Кромешная тьма и тяжело дышать… не хватало воздуха.
Где он?! Вот она какая!.. Ему досталась особая…
На войне, там вокруг была, но думать о ней по-настоящему, со страхом, как к себе отношение имевшей, не приходилось, времени не оставалось: лежи, пока бомбят; беги, когда в атаку; ешь — раз позвали; спи — раз сказали. Друзей хоронил и мысли не допускал, что по крышке его гроба земля стучать будет.
Выдохнул спёртый воздух из сжавшейся груди, а он назад мёртвой волной в лицо ударил. Попробовал двинуться, но смог лишь шевельнуться. Руки — в твердь, ноги туда же упёрлись, поцарапал ногтями — дерево!.. В гробу он!..
И лежит на жёстком, а сверху — рванулся головой вперёд — разбился лбом и лицом до боли! Негодяи!.. Они его живого в землю! В гроб!..
Взревел диким воплем, а крик ударил в уши тяжким молотом, застрял тут же в глотке, но что-то будто сдвинулось вверху, и он в истерике забился, весь извиваясь, рвясь из тьмы. Ящик как будто закачался вместе с ним, свежа и рыхла была ли земля, а может, сухие комья ему достались. Он заметался, зверея, зубами бы дерево грыз! Великоватый гроб попался, позволил ему дёргаться с боку на бок, и крышка опять как будто стронулась. Потому, как захрустел он зубами и песок почувствовал языком. А раз песок во рту, значит, нашёл путь к нему проникнуть…