Она поёжилась, но уже не от прохлады из окна. Впервые, спустя столько лет после войны, она почувствовала вновь этот неприятный холодок… Страх! Вот что это. Чего уж тут от себя прятаться. Страшно стало. При Пашке-то хорохорилась, а вот…
Она вскочила на ноги, чтобы побороть это внезапно охватившее её чувство, не сразу выцарапала папироску из коробки: пальцы стыдно подрагивали. Что это с ней? Подошла к окну и отпрянула, не успев чиркнуть спичкой.
У столба в углу двора стыла чёрная фигура в мрачной шляпе и пожирала её глазами. Всё её нутро так и прострелило, будто электрическим током. Она с трудом взяла себя в руки, выругалась, заставила снова выглянуть в окно.
Двор был пуст.
— Нет! Как это можно? Я никуда не пойду.
— Семён Зиновьевич, поверьте мне, это страшный человек.
— Да что вы заладили, Ираклий? И не говорите больше. — Убейбох весь в нервном расстройстве так и прыгал по комнате с прижатыми к голове руками. — Подумайте сами, в ночь тащиться на кладбище! Попахивает психическим извращением. Он больной, этот ваш шпион. Кто он, в конце концов?
— Он сказал, что вы его должны помнить.
— Имя? Имя, фамилию он назвал?
— Я совсем забыл, он взял ваш телефон.
— Что?
— Я дал ему номер вашего телефона. Он будто допускал такой поворот событий.
— Зачем?
— Он вам позвонит.
— Зачем вы это сделали? Он принуждал силой?
— Нет.
— И всё-таки надо сообщить в милицию. — Убейбох приник к окну. — Выслеживает вас, назначает встречи, завладевает телефоном, а о себе ни слова! Я не уверен, что он не проследил за вами до моих дверей.
— Он ушёл первым.
— Это ещё ничего не значит. Я обращусь в органы.
— Ни в коем случае.
— Что такое?
— Он предупредил.
В комнате воцарилась мрачная тишина. Убейбох, держась за сердце, присел на разобранную постель. Его приятель не спускал с него напряжённых глаз.
— Не следовало затевать эту выставку.
— Вы думаете, ваш шпион связан с этим?
— В музее мне сказали, что кто-то настойчиво вами интересовался.
— Кто же?
— Странная личность. Но теперь я уверен, это был тоже он.
— Но что ему надо? — едва не вскричал Убейбох, перевёл дух и низко опустил голову. — Как всё прекрасно начиналось… Откуда он заявился? Приезжий?
— Он хорошо знает город, — Ираклий поправил тонкий пробор на гладкой голове. — Когда, заметив слежку, я попытался сбить его со следа, он, видимо, какими-то переулками всё же настиг меня и встретил в таком закутке, где мне некуда было деться. Там и завёл разговор о встрече.
— Чего он хочет?
— Пока только увидеть вас.
— Но почему вы всё это связали с моей выставкой? С этими чёртовыми рисунками?
— Побойтесь Бога, Семён Зиновьевич, я не произнёс об этом и слова, — Ираклий развёл руки в изумлении. — Это ваши предположения.
И вновь в комнате воцарилась тишина.
— Ну что же! Я пойду! — вдруг решился Убейбох, глаза его сверкнули. — Я пойду на это кладбище. Но мы сами устроим ему ловушку, если он что-то замыслил!
— Что же это у нас творится! — Игорушкин с мрачной миной на лице поджал губы и легонько постучал по крышке стола ладонью, взирая на вбежавшего в кабинет заместителя. — Виктор Антонович! Что же мы бодягу развели?
— Вы про Фауста?
— Во! Уже так?
— Мне сейчас Лудонин звонил. Ему генерал разнос устроил, а у самого томик Гёте под рукой! Ну вот и… В милиции на язык острые.
— За мистику Максинов схватился. Что ж, может, и пора, если других сил не хватает. Фауста, значит, вспомнил?
— Чудит генерал.
— Сколько?
— Что сколько, Николай Петрович?
— Месяц крутимся с поганцем, а концов не видать?
— Недели нет, Николай Петрович.
— Неважно. Весь город гудит! Мне в обкоме такое понарассказали!..
— Ну, Николай Петрович… С этим не справиться. Слухи!.. Ещё Екатерина, когда Пугачёв только объявился…
— Что?
— Быстрей коляски слухи-то ползут.
— Что вы меня сказками потчуете? Екатерина! У нас кто на этом деле? Павел?
— Зинина из отпуска вышла. Я ей передал.
— Что-то она рано… И женщина?.. Вроде несподручно. Для такой чертовщины мужик крепкий нужен.
— Её профиль. К тому же Павел Никифорович опять пробуксовывает. У него двенадцать месяцев заканчивается по делу о хищениях в кооперации. В Генеральную прокуратуру опять придётся обращаться за продлением.
— Что вы? — замахал руками прокурор области. — Я туда не ходок! Хватит! Прошлый раз выслушал назидания от Бориса Васильевича. Нет!
— Вот. Чтобы не продлять сроки, я и освободил Федонина от этого дела.
— Ну ладно… Вы с Зоей Михайловной зайдите ко мне в ближайшее время, — прокурор области доверительно поманил заместителя к себе поближе. — Боронин сегодня меня в обком приглашал по этому делу.
Колосухин настороженно присел за приставной столик, напрягся, не сводя глаз с Игорушкина.
— Сектанты тайные объявились. Ему доложили: по каналам чекистов прошла информация. Под Москвой и в Сибири обнаружены националистические организации. Вполне возможно, и у нас они имеются.
— Использованы христианские символы. И потом в Библии… — Колосухин энергично покрутил шеей так, что захрустел воротничок его рубашки.
— Провокация. Специально сбивают со следа. Их цель сеять рознь! У нас в области сто пятьдесят национальностей. Представляете, какой взрыв может грянуть? Русские поднимутся на татар, татары на русских, а кавказцы! Рынки пожгут! Да что рынки? Люди! Тысячи жизней в опасности!
— Это серьёзно.
— Трагедией обернуться может!
— Надо всё тщательно проверить.
— Вот вы и свяжитесь с чекистами. Я отзвоню председателю кагэбэ. А там, может быть, и их подследственность окажется? Межнациональные отношения?.. Попытки к беспорядкам… Я не к тому, чтобы отпихнуться. Надзор всё равно наш. Тут другое: у них возможностей больше. И технических, и оперативных.
— Я понял, Николай Петрович.
— Действуйте.
Холод пустой квартиры встретил её уже на пороге.
— Кирилл? — всё же позвала она в темноту.
Тишина. Она сбросила туфли, стоя на одной ноге, дотянулась до выключателя. Свет не обрадовал. Кирилл унёсся с артисточками, как обещал. Она, ещё надеясь на что-то, скользнула взглядом по столу — записки не видно.
«А что ты хотела? — подумала и всё же сказала она себе. — Годы не те. Ты стареешь, как ни хорохорься. Это не глазками стрелять на работе в мужиков малохольных, у них одна служба в башках, они тебя одну и видят, вот и слывёшь среди них модницей и красавицей, а у Кирилла под носом целый театр действительно молодых и… И потом, блондинка эта, признайся, уже у него не первая. Хватит себя обманывать. Была и брюнетка, и шатенка, и даже рыжая…»
Она бросилась на диван и едва не разрыдалась. А ну их всех к чертям собачьим!..
— Задержитесь, Юрий Михайлович, — не поднимая головы от бумаг на столе, проговорил полковник Лудонин, когда оперативники заспешили к выходу из кабинета. — У меня к вам несколько вопросов.
— Есть, — Донсков механически дорисовывал в блокноте рожицы фантастических уродцев с рóжками, то ли ведьмаки, то ли соловьи-разбойники; он и не думал торопиться, дожидался: шеф, как обычно, напоследок что-нибудь для него приготовит.
Чертенята в блокноте получались грустные и все с одинаковой нагловатой гримасой, они высовывали ему языки, демонстрируя превосходство.
— Проникся, почему мы имеем в этом деле минус единицу?
Донсков сумрачно кивнул, захлопнул блокнот.
— И что же?
— Ходы наши обычные, поэтому и не дают результата.
Лудонин вскинул глаза на капитана:
— Продолжайте.
— Версия об убийстве Большого Ивана воровской братией нами почти отработана, подтверждений не находит. Сунулись мы разрабатывать тему религиозного источника. А с чего начинать?
Полковник не прерывал, только слегка покачивал головой, вроде как свои соображения проверял, приценивался к услышанному:
— Так, так…
— У церковных служителей информации на активных иноверцев, злобствующих отщепенцев и других злодеев официально получить не удалось. Они их не терпят и близко к себе не подпускают. Естественно, не имеют с ними никаких связей.
Лудонин хотел что-то сказать, но сдержался, только нервно потёр подбородок и отвернулся к окну.
— В райисполкомах, — продолжал нарочито монотонным голосом твердить Донсков, — официально зарегистрированными секты также не значатся. Если они и существуют тайно, то за несколько дней добыть сведения без агентурных подходов и разработок — абсурдные намерения.
— И что же?
— Вы же знаете, как у нас. Пробежались мои по церквям, трафаретные вопросики: что видели, что слышали, что запомнилось?.. Ну и такие же ответы, естественно.
— Значит, ручки сложили?
— Почему же? Нет. Блеснула тут одна зацепочка. Удалось выйти на одного разговорчивого попика. Поблизости. В Покровах, — прищурился Донсков. — Тот будто приметил двух типов, зачастивших вдруг в церковь. Там, известное дело, каждый новый человек заметен. Один, высокий, кавказской наружности, сопровождал всё время толстенького коротышку. Доведёт его до ворот и сам под дерево, стоит в тени, руки на груди сложит и дожидается, как верная собака, ну, прямо шишковский Ибрагим: «стрыжом-брэим».
— Это кто ж у тебя такой живописец? — хмыкнул, не удержавшись, Лудонин.
— Да есть один любитель ярких литературных персонажей, — поморщился Донсков. — Свинцов Петро. Он лучше бы делом занимался как следует. Больше, собственно, ничего толком и не добился. Священник рассказал, что вёл душеспасительные беседы с новым прихожанином, того что-то волновало, беспокоило, но глубины, сути проблем он, видите ли, поведать не может. Упёрся, как стена: есть понятие такое, как тайна исповеди.
— Так, так…
— А потом пропала та парочка… те прихожане.
— Что предлагаете?