— Шанкров, — прочитал Убейбох и запнулся, поднял глаза на спутника.
— Шанкр, — подсказал Резун, скривился и сплюнул на могилу. — Была такая сволочь на белом свете. Короткая же у вас, интеллигентов, память.
— Со мной в камере вроде сидел, — ещё задыхаясь от долгой ходьбы, просипел слабым голосом Семён Зиновьевич. — Тоже подозревали его во вредительстве.
— Он ни в чём не подозревался, — усмехнулся Резун. — Мы таким, как вы, вислоухим, их подсаживали. Сука. Провокатор. Но информацию добывал. И обходилось без мордобоя.
— Он так убивался по матери…
— А куда без них в нашем деле. Я, например, не любил зазря рук марать в крови.
— Как же так?
— Он и после нас с вами исправно трудился на том же поприще. У других, так сказать, хозяев. Нас сменивших. И даже преуспел. Не забыли его заслуг. В награду уже после всего рынок отдали крышевать. Деньги большие через него текли. Воры настоящие поначалу мурзились, но Шанкр силу набрал, блатных приручил, непокорных в Балду-реку рыб кормить отправил, а сам в Большие Иваны вырос.
— Что же случилось?
— А вы не догадываетесь?
— Ну как…
— Убили его.
— Ворьё?
— Не думаю.
— Погодите, погодите… Вы меня разыскали. Привели сюда… Вы считаете, что его смерть имеет к нам какое-то отношение?
Убейбох, запинаясь, договорил последние слова, оторвал глаза от мрачных железных венков и поднял голову. Резун испепелял его ненавидящим взглядом, кривая усмешка искажала лицо:
— Короткая же у вас память.
Не сказать, что эта затея мне по вкусу пришлась. С сектами я, естественно, никогда не знался. Ну читал там разное о тамплиерах, розенкрейцерстве, масонах, но чтобы про колдовское или вовсе сатанинское!..
— Значит, вы меня к ним… шпионом?
— Сбрендил, — Донсков покривил губы, улыбки у него не получилось, но лоб забороздили морщинки, изображая поток глубоких мыслительных процессов.
— Ну как же? Выведывать!
В кабинете на почтительном расстоянии мы перебрасывались фразочками, друг другу не совсем приятными. Он — за квадратным жёстким столом, упираясь локтями в крышку, я, скрестив руки на груди, покуривал у открытого окошка.
— Это, Паша, так сказать, как бы… лёгкая разведка.
— Что?
— Представь себе, например, что это журналистская блажь.
— И какая ея функция? — разозлившись, не сдержался я.
— Да не дурачься ты!
— Я всё-таки желаю, чтобы мне, бестолковому, объяснили роль в предстоящем спектакле.
— Материал вроде собираешь… По своей инициативе.
— Кто же его напечатает?
— И не думай. Всё для вида, — закраснел лицом Донсков. — Ты всерьёз не въезжаешь или ломаешься?
— А попы, значит, дураки? — совсем взбеленился я. — То к ним пятьдесят лет не подпускали никого, даже детей крестить, а тут забегали.
— Заинтересовались! — хлопнул Донсков по столу ладонью. — И не церковью православной, а их злейшими врагами, отщепенцами. Дьявольским отродьем!
— А у них учёт их ведётся, — съехидничал я. — Специально для милиции список сатанинских сект держат.
Донсков только глазами сверкнул:
— Ну ты и язва!
— Сами не знаете толком, что вам надо, — наседал на него я. — Может, мне юродивым прикинуться, как у Пушкина в «Годунове», и под видом милостыни выведывать для вас секреты?
— Кончай трёп.
— Вы артиста у Кочеткова взяли бы. Он и сыграет. А меня увольте.
— Да пойми, чудак. Тебе уже многое известно. А чужака привлекать?.. И потом, я за тебя поручился…
В дверь кабинета резко постучали, и она распахнулась. Капитан Донсков вскочил на ноги, я спрыгнул с подоконника — на пороге стоял полковник Лудонин.
— Обсуждаем?
— Вот, — кивнул на меня Донсков, — разъясняю задачу, Михаил Александрович.
Лудонин пристально заглянул мне в глаза, протянул руку для пожатия.
— Стращает?
— С чего бы, — я, не успев выбросить сигарету, теперь уже совсем не думал этого делать. — Юрий Михайлович рекогносцировку со мной проводит.
У Донскова челюсть отвисла от такой наглости.
— Всё к главному боится приступить.
— К главному? Интересно. — Лудонин присел к столу, меня пригласил жестом. — Позвольте присоединиться.
Мы сели. Донсков пожирал меня глазами — что я ещё отчебучу? Я изобразил младенца, придавил сигарету в пепельнице прямо перед его носом.
— Задача вообще-то такая, — вымолвил наконец Донсков, и его снова заклинило, будто языка лишился.
— Задача сложная, что уж там, — согласился, не дождавшись продолжения, Лудонин. — Должен сказать, Павел Сергеевич, я в своей практике журналистов не привлекал к подобного рода операциям. Но лукавить не люблю и не стану: у нас нет выхода. Время и… обстоятельства сыграли со всеми нами злую шутку. Сейчас вот это коснулось пока нас, милиции. В официальных ответах от церковнослужителей мы не получили нужной информации. Боюсь, задумай мы встретиться с ними, результат был таким же. Поэтому нам необходим посторонний источник.
— А среди верующих? — выскочило у меня само собой.
— На подготовку агента тоже времени нет, — будто не расслышал моего вопроса полковник. — Мы опасаемся очередного убийства. Преступник, похоже, фанатик. Многое свидетельствует, что личность эта психически неуравновешенная. Произошло что-то исключительное, что заставило его поступить подобным образом. Пострадавший — отпетый уголовник, главарь. Версия, что он уничтожен соратниками, то есть ворами на почве преступных разборок, пока не подтверждается. Заслуживает внимание предположение о религиозной подоплёке. Безусловно, потерпевший имел к этому какое-то отношение, скорее всего, — убийца тоже. Поэтому вполне вероятно, что оба они или один из них знакомы работникам церкви или в прошлом были прихожанами… — Лудонин замолчал, задумался, забарабанил пальцами по крышке стола. — Может быть, один из них до настоящего времени посещает церковь.
— Грешок замаливает, — опять вырвалось у меня.
— Товарищ полковник! — попробовал возразить Донсков.
— А что? — поднял на него глаза Лудонин. — Вы полагаете, что на такое убийство способен только сектант? А месть? Месть со стороны верующего не допускаете?
— К отщепенцу, — пробормотал я. — К предателю, например.
— Вот, вот, — кивнул мне полковник, и глаза его потеплели. — Предавший веру. Поэтому и помечен был дьявольским клеймом.
Кафешка была второразрядной, замызганная, с постоянно хлопающей стеклянной дверью; случайные посетители не задерживались, заскакивали вдвоём, втроём и быстро исчезали; это и было её главным достоинством — забегаловка.
Резун уверенно повёл своего спутника в самый угол, будто заранее присмотрел одинокий стол в полумраке, спросил, закурив:
— Выпьете?
— Что вы! — закашлялся Убейбох. — С моими-то лёгкими!
Толстенький и весь кругленький, он кутал шею плотным шарфом.
— Простыли? Тепло вроде.
— С пермских лагерей, — подавил кашель тот.
— Вас всё же упекли тогда?
— А вы не знали?
Резун поморщился:
— Не до этого было. Свою, как говорится, спину спасал. Молодчики такие пришли, вцепились…
— Нет. До вас им далеко. Лаврентий Палыч умел дело поставить. Да и вы…
— Десять лет?
— Пятнадцать.
— Вот как! За что же? — Резун чуть не поперхнулся дымом. — Вы вроде пострадали, а те… далече.
— Нашли заслуги…
Худосочная девица появилась наконец с вопросительным взглядом за спиной Семёна Зиновьевича.
— Значит, нет? — спросил ещё раз Резун.
Семён Зиновьевич только отмахнулся.
— Тогда сто пятьдесят и селёдочка найдётся?
— Килька в соусе.
— Можно картофель?
— Что? — подняла бровки официантка. — И не курите, пожалуйста.
— Вам чаю, может быть? — притушил папироску в пепельницу Резун. — Горячего? От кашля помогает.
— Мне уже вряд ли что поможет, — махнул рукой Убейбох.
Официантка принесла стопку, Резун сразу выпил.
— Чёрт! Забыл я эти порядки, — выругался он и мигнул ей. — Принесите графинчик, что ли.
Официантка подняла глаза.
— Граммов двести пятьдесят. И чай, а то одному как-то…
— Вы что же к нам?.. Проездом? — спросил, не подыскав ничего другого, Убейбох.
— Я по этим стекляшкам, знаете ли…
— А что же?
— Слушайте, — Резун снова закурил, — давайте поговорим о вас.
— Я?.. А что я? Обо мне… Я, знаете ли…
— Что за выставку вы устроили?
— Выставку?
— Ну да. Вернисаж хренов. Портреты покойников! Кто вас надоумил возрождать рожи с того света?
— Вы видели?
— Читал в газетах. Переполошили весь город выдумками да страшилками.
— Вы за этим меня сюда притащили? — Убейбох опять закашлялся. — Чтобы читать нотации?
— А вы вообще-то, что думали своей башкой, когда затевали?
— Позвольте!
— На свою задницу приключений ищете?
— Я, знаете ли…
— Знаю! Славы не добудете. Если копнут, да поглубже, автор-то — сам паук известный!
— Я своё отсидел.
— А тех забыли?.. Кого расстреливали по вашим приговорам? Выдуманных врагов народа? За них вам ещё не вспомнили. А может, и разыскивают ещё? Так вы сами напрашиваетесь в их руки!
— Рисунки не мои… Художник, автор, врач, который в лагере и помер, мне альбом оставил.
— А вы, значит, выставку? Где они?
— Рисунки?
— Ну да же.
— В музее. Часть у меня дома, — Убейбох сник под напором Резуна, пригнул голову к столу. — Но при чём здесь убийство? На рисунках изображены портреты… заключённых. Там глядеть не на что. Кожа да кости. Живые скелеты. Жертвы сталинских лагерей. Почему вы всё связываете? И потом… Какое ваше дело?
— Тихо! Ишь как вас затрясло… — Резун презрительно усмехнулся. — Шанкр привлекался по моим делам. Выкорчёвывал, между прочим, истину из подлюг тех… добывал мне доказательства…
Возникшая из-за спины Убейбоха официантка подала графин, Резун принял его торопливо, сам себе налил и тут же выпил, подтолкнул стакан с чаем Убейбоху, зашептал, наклонившись над столом: