вшийся следом, тоже сгинул; вообще «сплошной бардак», как подытожил совсем захмуревший Егоров, добавив, то ли себя успокаивая, то ли стажёров просвещая, что в этой глухомани, прозывавшейся «нахаловкой», ещё не то бывало, труп после праздников или выходных — обычное дело, хотя Румия и не сразу его приметила. Тётка сначала подумала, что обычный пьяный валяется, отсыпаясь со вчерашнего. Трезвым и доходяга бездомный не разляжется посредине улицы. Окликнула — молчит, тронула — не шевелится, а перевернула лицом — он в крови весь! Вот и крик подняла. А кого в этом углу позовёшь? Рядом за версту никто не живёт. Румия забрела сюда за кошкой, два дня как пропала блудливая. Кабы не мать, и искать не стала бы. Вот и наткнулась на покойника. А то бы так и скучал, пока совсем не растащили собаки.
Егоров только глянул, враз определил — самострел. Оружие при нём, только чуть из рук выпало. Ну, это понятное дело: тётка-то, вдовушка, с перепугу труп перевернула, оружие и вылетело из рук. Череп весь почти снесло, значит, выстрел с близкого расстояния. В упор, как есть. Вот только кто этот бедолага? Откуда его сюда занесло? С ночи ещё себя порешил или даже с вечера? Но зачем сюда, в клоаку эту, его затащило?.. Быстро карманы у него проверили, документов и денег, конечно, никаких, а записочка-то тут как тут оказалась. И в ней чёрным по белому… вся история, как на ладони. Жена поганая довела. Или любовница. Покойник, видать, застал её с другим охламоном. Вот вам и трагический конец!
Всё это как с листа выдал стажёрам прожжённый, испытанный подобными житейскими буднями Егоров, ему не впервой такие передряги распутывать. Холмсом не надо быть, до чего бабы коварные попадаются! И в петлю из-за них, и на дно с булыжником на шее, а уж стреляться — самое первое дело. В прокуратуре области Яков Готляр, зональный прокурор, как-то обобщение делал этих самых, на себя руки наложивших, изучал, анализировал. Семинар потом проводил подробный, впечатлил деталями. Их, кстати, девяносто из ста самоубийств у мужиков происходит на почве паскудной ревности. Правда, врать не стоит, все по пьянке. А какой же дурень трезвым из-за них стреляться будет?..
Кирьян Спиридонович рукавом утёрся — щёки забрызгал слюной, с таким усердием молодых специалистов просвещая, перевёл дух; затянулся его экспромтный лексион, однако начинающим, коли сами пожелали с ним ехать, не помешает. Пусть знают, что у него все выводы не только на научной основе базируются, но и анализом руководящих кадров сверху подтверждены.
Говорить он давно закончил, вот уж и уставший Рубвальтер с коленей поднялся, а Гребёнкин не появлялся.
— Закуривай, молодёжь, — скомандовал Егоров стажёрам, а сам пошёл к мазанке без крыши, присел на покосившуюся скамейку, та заскрипела под его телом, но уцелела.
— Сидайте, хлопчики, — Егоров сунул леденец в рот, сам он табак считал великим злом. — Как я вам это дело раскрутил! Кумекаете?
— Обрез вот только… — промямлил Белов.
— Чего?
— Обрез не вяжется.
— Это почему же?
— Зачем ему из обреза? Я у Ивана Степановича журнальчик читал, там все самоубийства из охотничьих ружей, а военные — из табельного. Где ж он обрез взял? Бандит?
— И записка? — шмыгнул носом Яшка. — Экспертизу бы по почерку назначить…
— Родственники скажут, — отмахнулся Егоров, но голову почесал. — Записку узнают. А обрез?..
Он наморщил лоб. Но быстро нашёлся и заулыбался во всю физиономию.
— Правильно, бандит! Дополнил ты меня, хлопчик! Молодец! Аккурат, бандит и есть. Разве хороший человек станет себя убивать?
Егоров покосился на ущербные развалюхи вокруг без окон и дверей, без людей и живности — сплошь пустырь, на кучи зловонного мусора и отбросов, столбы и те с порванными проводами, сплюнул:
— Да ещё на такой помойке.
— Тебе бы сегодня заболеть, — спустилась ко мне в подвал расстроенная баба Нюша.
— А чего? — я только примостился в углу перекурить.
— Скандал там у них, — кивнула она наверх. — С вас, студентов, спрос хоть и малый, но Дед наш бучу поднял. На Кирьяна Спиридоновича ругается. Обычно не слыхать, а тут, видать, проняло. Вы что вчерась набедокурили?
— Да вроде…
— Как это вроде! — старушка не сдержалась. — На грузовике в резалку покойника одного отправили. Без сопровождающего!..
Я опустил голову: вот чёрт! Пожалел нас с Яшкой Егоров, махнул рукой, когда мы по дороге ближе к общежитию выскочили на ходу, а сам, видно, из-за позднего часа тоже поленился в морг ехать.
— Шофёр-то сгружать отказался! Там его ещё тащить, — сверкнула глазами старушка. — Крик поднял, не нанимался, мол. Сторож ему грозить, а всё без толку. Тот в областную милицию звонить, дежурных разбулгачил. А тех хлебом не корми, дай отличиться — они самого Игорушкина на ноги подняли!..
У меня, как пишется в английских романах про ужасы, внутри от её слов не только похолодело, но и сам я застыл, подобно стоунхенджскому булыжнику. Чую, и пальцы коченеют, и нос в сосульку превращается. Ну залетели!..
— Вот отчебучили, так отчебучили! Прокурор области отыскал кадровичку среди ночи, та Деду нашему дозвонилась, его дежурство-то. А тот ни слухом ни духом.
Она б уничтожила меня грозным взглядом (баба Нюша под стать Мигульскому, если разойдётся!), но что-то её удержало.
— К нам сейчас приедут разбираться, а там точно всех на ковёр к Игорушкину потащат.
— А чем же дело кончилось? — только и нашёлся я спросить. — С трупом-то как? С самоубийцей?
— Да что с ним, грешным, станется? — отмахнулась старушка. — Вот Кирьяну Спиридоновичу влетит. И вам с Яшкой лучше на глаза начальству не попадаться. А так… больны и больны.
Я рванул к Рубвальтеру, но Яшка уже был в курсе событий и, конечно, без возражений одобрил моё предложение смыться подальше от места предстоящего кровопролития. Правда, больными прикидываться нам не пришлось, столкнувшись, кстати, с братьями Михайловыми, стажирующимися в соседней Кировской прокуратуре. Мы увязались с ними на семинар к криминалисту Черноборову. Павел Никифорович, хотя нас и не приглашал, но и не выгонит. Тем бы и закончиться тому невесёлому денёчку, однако уготована была ему иная развязка.
У пивного ларька за углом облпрокуратуры, где мы со следователями уже под вечер остановились пропустить по кружечке пивка после семинара, Яшка вдруг ткнул меня в бок локтем так, что я охнул:
— Ты чего? Ошалел от долгого сидения?
— Гляди туда!
Мы все только теперь обратили внимание, как от парадного подъезда прокуратуры области вырулила «неотложка» с красными крестами на боках и с диким воем понеслась мимо нас. Следом рванула знакомая «Волга», в открытом окне которой мелькнула грозная физиономия прокурора Мигульского. Он так на нас глянул, что мы, без того встревоженные, совсем не на шутку затрепетали.
— Это что за концерт? — пошутил кто-то из наших.
Мы с Яшкой молча переглянулись, у обоих мелькнула одна и та же догадка.
— Кирьяна Спиридоновича увезли! — охнул Яшка. — Разделали его на ковре! И нас погонят!
— Выжил бы, — полез я за сигаретами.
— Дай и мне, — попросил некурящий Яшка и застыл, вытаращив глаза.
Я обернулся. Из дверей прокуратуры вывалился живой и невредимый Егоров. И дверью хлопнул так, что мы больше не сомневались в его полном здравии.
— Давай за бочку! — потащил меня за рукав Яшка, но было поздно.
— Эй, хлопчики! — окликнул нас Егоров и, выхватив у Рубвальтера недопитую кружку пива, выглотал содержимое одним разом без передыха.
— Кирьян Спиридонович! — сомлел совсем Яшка. — А кого же там?.. Кого же?..
— Чего? — оборвал его Егоров и схватил новую кружку из рук продавщицы, взиравшей на него с нескрываемым любопытством и сочувствием.
— Кого увезли-то? — спросил я за товарища, так как Яшку заклинило, и он закашлялся. — «Скорая» умчалась только что. А за ней Иван Алексеевич весь не в себе.
— А-а-а, — протянул Егоров, уставившись на нас стеклянными глазами. — Строгача мне влепили. Заявление велели писать.
— А увезли кого?
— Увезли-то? Деда увезли. Кого же ещё? Дак из-за него всё и вышло…
Дня три мы с Яшкой болтались без дела, как дерьмо в проруби. Баба Нюша, жалеючи, в подвал меня не гнала, в пустом кабинете Егорова мы переписывали начисто свои тетрадки по стажировке, с тоской считая мух на потолке. Егоров сдал дела новому следователю Титову и пропал, его отпустили без отработки, прошёл слух, что Мигульский после случившегося видеть его не желал. Тощий и длинный Титов нас к себе не подпускал, шептались, что его перевели к нам на время и скоро заберут в КГБ на повышение. Про Деда рассказывали совсем страшное, а больше помалкивали, боясь напророчить бóльшую беду. Но лежал он дома, и из наших его навещала только баба Нюша, приносившая короткие новости. Вроде бывали у него приятели из аппарата, а однажды навестил и сам Колосухин, заместитель прокурора области. «Ну если сам шеф по следствию пожаловал, то дела у Деда совсем плохие, — скисли все в «районке», — начальство так просто к больным не хаживает…» Яшка же разведал другое: оказывается, Данилов долгое время работал в прокуратуре области и не кем-нибудь, а следователем по особо важным делам, было это ещё при Аргазцеве, которого сменил Игорушкин, но потом что-то не заладилось, Данилов якобы проштрафился, и новый прокурор отправил его в район.
— Важняк наш Дед! — ахал Яшка, и рот его не закрывался от удивления. — Я читал, что такие только у Генерального прокурора в подчинении имеются. Что-то вроде Льва Шейнина, помнишь «Записки следователя»?
— Ну чего ты заладил? — мрачнел я, глядя на ликующего друга, душу мою скребли кошки.
— А мы с тобой его…
— Его сразу видать было! — наскочил я на приятеля. — Особый человек! Не то, что твой Кирьян Спиридонович.
— Да ты же сам его тараканом усатым называл!
Мы, может быть, и подрались бы тут же в кабинете, не растащи нас баба Нюша.
— Стоп, боксёры! — оттолкнула она от меня Рубвальтера (и откуда у неё сил хватило, боевая старушка!). — Собирайтесь-ка лучше к Ивану Степановичу. Раз вы уже запрыгали, как петушки, и перестали кукситься, пора на воздух. Мигульский про вас забыл, нечего вам дурака валять. А то ещё чего-нибудь отчебучите.