— Вам бы тоже не мешало…
— Мне? А мне-то чего?
— Человеческого отношения!
— Ого! Вон куда хватил…
— Не зря из важняков-то турнули!
Я выпалил и от ужаса язык чуть не проглотил. Вот дурак! Чего о себе возомнил? Ну, нашёл тайник и чего? Такое ляпнуть!
Дед молчал, даже чай перестал прихлёбывать. Я весь сжался, боясь пошевелиться.
— Значит, нашёлся благожелатель, — наконец сказал он тихо. — А я думал, что забыли уже.
Я молчал, перестав дышать.
— Интересуешься, значит?
«Лезть с извинениями? — металось у меня в голове. — А что я сказал? Ну, ляпнул, конечно. Ни к месту вылетело. А он правильно со мной? Как с мальчишкой!»
— Ну слушай, раз так. Будешь хоть правду знать. Да повернись лицом-то! Не спишь ведь…
«И дёрнул меня чёрт за язык!» — упёрся я носом почти в самую стенку, повернуться к Деду совести не хватало.
— Верно тебе доложили, было такое дело. Попёрли меня из аппарата. Пять лет назад. Ещё до Игорушкина. Аргазцев прокурором области был, Александр Павлович. У нас император был такой в России. Тоже Александр Павлович. Не помнишь?
Если бы меня и пытали, я слова бы не сказал. Дед только хмыкнул.
— Отца-то его предали и убили. А он императором стал. Вместо отца. Но потом отнекивался. Божился, что ничего не знал про измену. Ты меня слушаешь?
Я шмыгнул носом, но не повернулся.
— Значит, слушаешь. Ну слушай, слушай… Про императора это я так. Это к делу не относится. Крутоват был наш Александр Павлович. Но это тоже не по теме.
Он замолчал. Чай допил. Качнуло на перегоне, сильней застучали колёса по рельсам, поезд набирал разбег.
— Арестовал я одного мальчишку. За дело. А мать деньги принесла. У самой трое их. Старший от армии откосил, а в банду угодить смог. Это всегда так. Раз начал в другую сторону, добра не будет. Вот она и заявилась ко мне. Не в себе вся. И где только денег набрала! Она одна воз везла, мужик-то спился давно.
Я поначалу не особенно и слушал его, весь в своих переживаниях. Но Дед рассказывал тихо, не торопясь, словно себя самого убеждал; доставали, видно, его эти воспоминания, взвешивал, цедил каждое своё слово. Невольно начал вникать и я.
— Вот она и принесла мне всё, что собрала. Отпустите, говорит, хотя бы до суда. А вы отпустите, и суд поглядит, сажать его или нет. А как я его отпущу? Он, мерзавец, правда, никого убить не успел, а в банде не последним был. Так её и проводил. Ну, туда-сюда, разъяснил, чтобы не ходила больше, нельзя… нарушение, мол… Конечно, ей до знаний закона нашего, как до лампочки.
Он замолчал. Поезд выбрался из города, осмелел, застучал боевито, забарабанил по рельсам, совсем рванулся что было сил. Я ждал окончания. Но Дед словно забыл про всё.
— Ну и чего же? — не вытерпел я.
— А всё, что ещё?
— Как? А за что же выгнали?
— Вот за это и попросили, — Дед вздохнул. — Отписывался я потом: почему протокол не составил, что она мне деньги принесла. Нашёлся законник. Горемыку эту формально под статью можно было подвести. Дача взятки, то да сё, вас же в институте учили! Забыл?
Я промолчал. Говорить мне совсем не хотелось. И повернуться к Деду смелости не хватало. Я вспомнил нашего преподавателя уголовного права. Не знаю почему, но его прозвали Роботом Ивановичем, хотя имя у него было Роберт Иванович. Он чётко и громко читал нам лекции про эти самые формальные составы преступлений. «А что же в них формального? — думалось мне. — Мать вполне можно было упечь в тюгулевку за те деньги. И не просто упечь, а лет на пять, как миленькую. А судить жену или дочь за отказ давать показания против мужа или отца родного? Это как? А когда в твой дом верзила с мордой уголовника залез, а ты не можешь за ружьё схватиться?..»
Поезд покачивало, он поспешал, словно пытался умчать меня от свалившихся тяжёлых раздумий. Стук колёс стих как-то сам собой, под него я и уснул в тот взбалмошный вечер.
Можно спать мертвецким сном, можно без задних ног, можно как убитому, мне достался сон младенца, потому что я видел сны. И во сне передо мной в феерическом сверкании миллиарда неземных разноцветных звёзд летали сундуки с бриллиантами, рубины и изумруды в ожерельях, пирамиды египетские с задумчивым сфинксом, а через всю эту круговерть мчались дикие кочевники в сияющих одеждах на золотых лошадях. И все они звали меня за собой, а один даже схватил рукой и голосом Деда внятно сказал:
— Ну сколько можно дрыхать! Вставать пора. Подъезжаем.
Я открыл глаза. В купе полумрак. Передо мной суетился Дед, укладывая всё со стола в дорожную сумку:
— Счастливый ты человек, Владик. Так спать мало кому удаётся.
— Поживите с моё, — только и ответил я.
— Подымайся.
— Ночь за окном.
— Наша станция. Утро будем дожидаться на вокзале.
— Вот тебе и кочевая жизнь! Сон-то вещий…
— И здесь тебе повезло.
Из-за того, что я копался, как ни подталкивал меня Дед, мы прыгали из вагона уже на ходу, поезд здесь почти не стоял. И никакого вокзала в помине, домик кирпичный, перекосившись, грустил о лучших временах, издалека напоминая избушку без окон и дверей, как у Бабы-яги, да тускло мерцала лампочка в жестяном абажуре на деревянном столбе с двумя подпорками. Вот и весь комфорт. Но дверь всё-таки нашлась, как и окошко, правда, закрытые. Кроме нас и заспанного мужика в красной фуражке, никого не было. Железнодорожник открыл дверь, Дед присел на единственный кривоногий стул со сломанной спинкой, а я уставился с большим вопросом на лице к дежурному.
— Туалет нужен?
— Ага.
— Давай на зады. Фонарика нет?
— Откуда?
— Как же?
— Знал бы, диван притащил.
— Осторожно там. Ноги не сломай.
— Кусты-с?
— Найдёшь место. Подальше только. Если собака какая, не бойся. Они у нас не кусаются. Так, побрешет если.
От собаки меня случай уберёг, а вот мужика за домом чуть не сбил с ног.
— Простите покорно, — подал я сельскому интеллигенту шляпу, слетевшую с его головы при нашей негалантной встрече.
— Ходят тут всякие…
— Извиняюсь ещё раз. Прошпект-с, а толкают-с.
От незнакомца пахло не по-деревенски духами, и блестели камни в перстнях на тонких пальцах.
— Крути педали, пацан, — он затянулся сигаретой, бородкой козлиной сердито дёрнулся, поправил шляпу, пренебрежительно выпустил мне в лицо струйку дыма.
— Как бы здесь насчёт клозета? — обнаглел я, не уступая.
— Зачем дело встало? Вся территория окрест в твоём распоряжении, — незнакомец ткнул сигаретой за спину.
— Альфред Игоревич! — донеслось до нас.
Его поджидали трое или четверо невдалеке, я и не разглядел впопыхах со света; там же при слабых подфарниках отдыхал автомобиль.
— Благодарствуем, — я ринулся в указанном направлении, подгоняемый уже собственной физиологией, и лишь спустя несколько минут, облегчённо вздохнув, опомнился:
— Чёрт! Эй, граждане! А нас не захватите?
Но от культурного незнакомца в шляпе, его друзей и автомобиля и след простыл.
— А вы говорили, счастливчик, — сетовал я, рассказывая всё Деду. — Только что упустил попутчиков.
— В шляпе, говоришь?
— Угу.
— И с перстнями?
— Как граф Монте-Кристо.
— Не разглядел лица-то?
— На Блока похож. Только с бородкой. Лицо петербургского интеллигента.
— Ты Блока-то видел?
— На фото. Я его стихами с детства заражён. Серебряный век русской поэзии, знаете ли…
— Ну, ну.
Но этого мне было недостаточно: здорово меня встряхнула негаданная стычка. Я поднял подбородок, закатил очи и начал декламировать, привывая:
Мы всюду. Мы нигде. Идём.
И зимний ветер нам навстречу.
В церквах и в сумерках и днём
Поёт и задувает свечи.
И часто кажется — вдали
У тёмных стен у поворота,
Где мы пропели и прошли,
Ещё поёт и ходит кто-то.
Дед, опустив голову, слушал меня, не перебивая. Железнодорожник с опаской отошёл в сторону и поглядывал искоса, ожидая финала комедии. А я наслаждался собственной истерзанной душой и витал в облаках:
На вечер зимний я гляжу:
Боюсь понять и углубиться,
Бледнею. Жду. Но не скажу,
Кому пора пошевелиться.
Я знаю всё. Но мы — вдвоём.
Теперь не может быть и речи,
Что не одни мы здесь идём,
Что кто-то задувает свечи.
— Ты в тему опять, — буркнул Дед, когда я смолк в ожидании оваций.
— Чего?
— Углубиться и понять нам не помешает.
— На кого я трачу таланты, — махнул я рукой и глянул на железнодорожника. — А как вы? Не затронул я струн вашей души?
Мужик чертыхнулся, махнул рукой.
— Понаедут тут!..
— Вот что, Влад, — первый раз Дед так меня назвал. — Хорош дурачиться. Ну-ка сядь рядом.
— Это на пол, что ли?
— Вот на мой баул.
Я, как смог, примостился.
— Ты не ошибся?
— Чего?
— С бородкой этого Альфредом звали?
— Только что расстались! Ещё и пыль не улеглась из-под кибитки.
— Тогда действительно прав Александр Александрович. Не одни мы здесь прохлаждаемся.
— Вы думаете, тот самый? — прозрел и я. — Которого Яшка в городе выследил с вороной?
Дед, показалось мне, помрачнел чернее африканской ночи.
— Он.
— Это что же! Выходит, они за нами следят?
— Выходит. Но свечи задувать я им не позволю…
— Шилова? — подозрительно сдвинул лохматые брови бородач с физиономией пугачёвского разбойника. — Да откуда ж ему взяться? Его, ёлы-палы, с месяц как не видать. А кто сказал?
— Саймар, — запнувшись, повторил Дед. — Евлампия Вольфовна. А что? Что-нибудь не так?
— Почему же? Есть такая, — бородач хмыкнул и вроде успокоился. — Это она, значит, сюда вас послала? Неверная информация. Нет Шилова.
— Как?
— А вот так. И, по-видимому, не скоро будет.
— Погодите! Меня уверяли. Вот, вам этого не достаточно? — Дед снова сунул бородачу своё красное удостоверение. — Вы Ёлкин?