– О боги! Ты это видел?! – воскликнула она, обратившись к своему водителю.
Только что они стали свидетелями того, как Прохор ОСТАНОВИЛСЯ на красный свет «их» светофора, расположенного близ дома, пропустив машинопоток с второстепенной полосы, чего никогда прежде не делал! Она знала это наверняка, поскольку оплатила кучу штрафов. Ее охватил настоящий восторг: «Выходит, первый сеанс все же состоялся» – Ульяна посмотрела на часы – 10:15. «Вполне!» – решила она и набрала Вольского. Гудки-гудки-гудки… Похоже, еще спит. Ладно! Она написала ему сообщение: «У меня есть любопытная новость. Наберите как можно быстрее». И, немного подумав, добавила: «Не терпится поделиться!»
Несмотря на периодически возникавшую боль в районе ребер, Ульяна чувствовала себя в прекраснейшем расположении духа, когда заходила в дом – свой дом. Она долго и усердно работала, чтобы сделать своим это чужое жилище, наполненное энергией другой женщины, рука которой чувствовалась в каждой детали, шторе, вазе, обоях и даже брусчатке во дворе. Однако сейчас, едва переступив порог, она вдруг замерла. Дыхание участилось, сердце бешено заколотилось. Ульяна завизжала:
– Гульнара!!! Что это?!
Ровно в 7:00 барабанная дробь забила на Милкином мобильном. Будильник оповещал о начале очередного дня трудовой недели и требовал подъема без скидок на бурную бессонную ночь. Она послушно встала. Голова была ватная, тело приятно гудело, все еще помня страстные, жадные руки Соболенко. Он категорически дрых, и никакие барабаны не смогли бы сейчас до него достучаться. Милка решила дать ему еще полчасика и пошла в душ.
Просторная ванная, аккуратный ремонт, теплый пол, приятный аромат – все это создавало обволакивающее, расслабляющее состояние неги. Хотелось быть женщиной – нежной и порой капризной, да все равно какой, главное – женщиной. В таком пространстве становилось легко, здесь возникало ощущение уверенности и надежности твоего мира. И лишь одно маленькое «но» портило всю картину. Это не ее мир. Даже на время он не предназначался для нее. Она была здесь «зайцем» – случайным безбилетным пассажиром.
«Интересно, какая она, его невеста?» – задумалась Людмила Шерстнева, намыливая руки, плечи, живот. Наверняка моложе ее, тут и к бабке не ходи… Изнеженная, из богатеньких, при папеньке и маменьке или, как она – все сама? Неторопливая, холеная москвичка или приезжая, доказывающая свое право на место под солнцем? Куда тебя занесло, Вольский? Милый мой Вольский…
Слезы потекли сами, она не придала им никакого значения. Все давно отболело, умерло. Все, что осталось по его душу, можно было назвать простым бабьим любопытством, не более. Сейчас она целиком сосредоточилась на намыливании себя, тщательном и ответственном. Словно важно было именно здесь, в его пространстве, смыть все, что, быть может, она до сих пор не учла, не заметила. Чтобы выйти отсюда совсем-совсем чистой и свободной от него.
Мила высушила волосы феном, уложив их кокетливой волной, синяя прядь приятно оттеняла цвет глаз. Она сделала шаг назад и посмотрела на себя, обнаженную, в интерьере этой просторной и дорогой ванной комнаты. Глянула с одного боку, с другого, повернулась спиной.
Для своих лет она была в прекрасной форме: девичья грудь, животик, упругая попа – словно и не рожала никогда. Пожалуй, на лице могло быть поменьше морщин, но главное не в них. Главное – чтоб не скребли на душе кошки, а горели глаза, как сейчас. «Эх, Соболь-Соболь, увез бы ты меня куда-нибудь, далеко-далеко, где море и пляж, глядишь, еще б что-то и успели!» – без особой надежды подумала она, понимая, что никогда и ни за что этого не случится.
Она еле его разбудила. И теперь из ванной доносились крики, которые означали лишь одно – Соболенко принимал ледяной душ, чтобы отделить сон от яви. Протрезветь или проснуться, но скорее – то и другое сразу. Мила позвонила дочери: сегодня у нее какой-то промежуточный зачет, успела ли она, интересно? Гудки. Несколько секунд раздумий и… Мила открыла приложение, которое втайне от дочери установила на ее мобильном, чтобы отслеживать местонахождение.
Отношения их и так были не самыми теплыми и близкими, а за последний год и вовсе испортились. Дочь замкнулась, стала колючей, ничего не хочет, со всем не согласна. Дверь в ее комнату скоро слетит с петель, потому что при любом неосторожном слове она мчится туда и с силой захлопывает ее за собой: бум! бум!! бум!!! Именно об этом она хотела поговорить вчера с Вольским, когда, собравшись с духом, пришла сюда к нему в отель, но все пошло совсем не так. Что ж, зато ей самой полегчало…
По сути, дочку вырастила Милкина мама. После несостоявшейся свадьбы с Вольским Мила не могла оставаться в городе, ловя на себе сочувствующие, а чаще – насмешливые взгляды, и рванула в Питер. Поступила на актерский факультет, и все сложилось бы просто отлично, если бы… не беременность. Она узнала, что беременна, уже на пятом месяце. Такое редко, но бывает. Цикл в норме, и ты живешь, думая, что все в порядке, а ни фига! Один упертый головастик прорвался и спрятался в засаде, прекрасно понимая: дай он о себе знать, вылетел бы из этих врат рая как миленький, дабы не мешать своей юной, ни разу не готовой к материнству мамке строить карьеру.
И наступил Милке Шерстневой шах и мат! Ни аборт сделать, ни Джульетту сыграть, а могла – готовилась, в нее верили, на нее ставили! И снова эти сочувствующие и насмешливые взгляды.
Она вернулась домой с чемоданом и круглым пузом наперевес. Мать всплеснула руками, но приняла. Не оттолкнула, не выгнала. Чем сильно Милку, готовую к самому худшему, удивила – до слез. Проревели обе весь вечер, сидя в обнимку, а потом пошла жизнь, тихая, неприхотливая.
Как только Милка вернулась, на пороге тут же нарисовался Соболь. Мать его гнала что есть мочи:
– Мало девчонке несчастий?! Ведь женился недавно. Вот и иди к жене своей, нечего здесь ошиваться!
Соболь выл от горя. Неважно, что с брюхом вернулась, он любил Милку любую. Он ведь и женился-то из мести, когда она вдруг в Питер уехала, ничего не сказав. Тогда-то он Милку в любовницы и укатал. Эх, разведись он тогда, может, все бы и сложилось?
Но бессознательно он упивался тем, что теперь был для нее всем, а она для него – так, в перерывах между домом, службой и дачей. Родился у Соболя первый сын, а Милка вдруг возьми и влюбись в залетного инженера, который приехал в Энск строить мост. Соболенко затосковал, следил за каждым их шагом, протыкал инженеру шины и уже готов был пойти на сделку с совестью: подкинуть травки да усадить за решетку. Но, на счастье инженера, тот достроил мост и убрался восвояси.
Милка снова осталась у разбитого корыта, а Соболенко – тут как тут, дарит ей машину! За что получает пинок от первой жены, а следом и свидетельство о разводе. Знал бы он, что будет дальше, – никогда бы так вдохновенно не влезал в автокредит. Милка укатила на юг, где кто-то надоумил ее петь по кабакам. Это закрыло сразу как минимум две ее потребности: во-первых, давало доход, иногда весьма внушительный, а во-вторых, сцена по-прежнему была ее призванием. И пусть дочь, как незваный гость, так резко подрезала крылья ее Джульетте – талант не закопать, он пробьет себе дорогу! К зиме уверенная, крепко стоящая на ногах Милка вернулась в город в новом образе. Сразу устроилась в местном, самом дорогом ресторане и в покровительстве Соболенко больше не нуждалась.
Он же выл от тоски и одиночества. И в этот момент на горизонте появилась Нина Точилина. В ее глазах он был супергероем, стражем города. Ее восхищенный взгляд и нечеловечески вкусно пахнувшие ланч-боксы с домашним обедом, которые она вручала ему по утрам, перед уходом на работу, возродили Соболенка из пепла. Он сосредоточился на службе, раскрыл несколько безнадежных дел. Его повысили, прибавили зарплату, и он наконец выплатил кредит за Милкину машину. Вскоре у них с Ниной родился сын. Второй сын Соболенко.
Первая жена Соболя после неудачного сожительства с кем-то там и где-то там вернулась в город. Обнаружив, что у бывшего все хорошо, она вдруг почувствовала себя незаслуженно обездоленной, имеющей те же права. И принялась тянуть из него все, что можно и нельзя. Тогда-то все резко и изменилось.
Милая, восторженная Нина вдруг стала ревнивой, подозрительной и нервной. На фоне этой междоусобной войны Соболенко снова простил Милку, разом «за все». И уже без каких-либо укатов-подкатов, прямым текстом предложил: так, мол, и так, по старой дружбе, без обязательств, здоровья ради и… увяз, провалился, влюбился снова как никогда прежде!
А тут еще этот Вольский со своим психоанализом…
– Что за черт?! Время 8:25, через пять минут у нее зачет, а она смотри где! – Мила протянула Игорю мобильный. Он, свежий после душа, растирал голову полотенцем и вдруг замер, внимательно вгляделся в мерцающую точку на карте города.
– Хм, я знаю это место… – Соболенко как-то странно посмотрел на Милу. Ей не понравился этот взгляд.
– Где это? За «железкой», что ли? Там же бараки или типа того? – старалась вспомнить Мила, едва сдерживая панику. Она оглянулась и обалдела: Соболенко стоял уже полностью одетый – офицерская выправка и предчувствие необходимости оперативных действий пробуждали в нем четкую самоорганизацию и ясность сознания.
– Мил, только не накручивай, ладно? Я мигом сгоняю и выясню, что к чему, ок?
Таким она его еще не видела и обомлела. «Мужчина!» – возникла первая мысль, и тут же, совсем не в тему, из ее напичканной обрывками песен памяти выплыл припев: «…настоящий полковник! Ах, какой был…»
– Я с тобой! Дай мне минуту.
Глава 11Носовой платок
– Ты любишь петь? – спросил Сергей, когда Прохор, нарыдавшись ему в жилетку, отстранился и высморкался в платок, который достал из кармана. «Отличная привычка!» – отметил про себя Вольский, и в памяти всплыл один их разговор с Мастером.
Мастер, у которого он когда-то взял основы для своей методики провокаций, сделавшей ему карьеру, отличный «сарафан», а за ним и деньги, как-то задал ему вопрос: