– Слушай, а че вы тут вообще делали? Ты убил местных бомжей и занял их топчан? И почему тут? Ты вообще в курсе, где ты находишься?
Следователь Соболенко вошел в рабочий режим. Вольский грустно вздохнул и потушил сигаретку.
– А ты в курсе, что на прогулочном катере шампанское паленое продают? Весь город знает, кроме меня, залетного, – сказал Сергей и с немым укором посмотрел на друга. Тот присвистнул.
– Кажется, картина начала вырисовываться. То есть ты не помнишь ни как здесь оказался, ни что произошло ночью на этом топчане?
– В точку! – воскликнул Вольский и, как будто в знак восхищения дедуктивными способностями друга, закинул руку для торжественного рукопожатия. Соболенко усмехнулся, но руку подал. В этот момент взгляд Сергея упал на часы: 9:30.
– Игорян, на работу не подбросишь? – спросил Вольский. Соболенко удивленно вскинул брови.
– А! К Власовым, что ли? – сообразил он.
– Угу, – кивнул Сергей. – Силки расставлены, жду птичку, нехорошо, если влетит в них… без присмотра!
– Страшный ты человек, Вольский, – подытожил Соболь, хлопнув друга по плечу, отчего с пиджака Сергея поднялась строительная пыль. – Фу… – замахал перед своим носом Соболенко. – Знаешь, пока ты тут с моей, между прочим, дочкой… ночевал! Назовем это так. – И он многозначительно посмотрел на Вольского, который поднял руки вверх, сдаваясь перед лицом неизвестности. – Мы в твоем номере с Милкой так зажгли! Ждали тебя, ждали, а потом как понеслась.
Соболь уже хохотал. Хитро подмигнув ему, Вольский ответил:
– Дружище, я был бы дико разочарован, если бы ты упустил этот шанс. Горжусь, растешь на глазах!
– Серьезно?! Серега, я так тебе благодарен…
Глава 12Булыжник Джу
Домработница Власовых Гульнара не просто добросовестно, но с трепетом и наслаждением выполнила задание этого странного доктора из Москвы, который должен был помочь наладить отношения хозяйки и юного хозяина – милого сердцу, выросшего на ее глазах Прохора. Перед уходом доктор Вольский велел ей развесить все фотографии с чердака так, как было при маме Прохора.
Тогда в доме постоянно звучала музыка, слышался поющий голос Юли. Она то и дело затевала всевозможные вечеринки – то в костюмах, то с какими-то заданиями, квестами. Весело было всем, даже прислуге. Это была женщина-праздник. Но она-то, Гульнара, видела, что не так-то все было и радужно, как могло показаться стороннему человеку.
Сложный ей достался муж. Дурная у него была кровь. Он бы и рад не гневаться по пустякам, не раздражаться, но не мог. Он очень боялся потерять жену. Юлия была открытой, манящей, наполненной. Где бы она ни появлялась, мужчины оборачивались ей вслед, а те, кто посмелее, отваживались на восхищенный свист или комплимент. И тут же наталкивались на его бульдожий взгляд. Он и правда был готов в любой момент разорвать любого ради нее и за нее. В глубине души ему льстило обладание столь драгоценным, желанным для многих сокровищем, но постоянное пребывание начеку все же утомляло.
– Зачем юбка такая короткая?
– А это что, платье? Оно ж все просвечивает! Вон, да я же могу пересчитать все волосинки у тебя…
– Хватит! – обижалась она и уходила в свою комнату, хлопнув дверью. На ужин не спускалась, и он, как верный пес, скулил под ее дверью, клянясь и обещая: больше никогда! Она открывала дверь, и все повторялось сначала.
Юлия Власова среди друзей была известна как Джулия, или просто Джу. Этот сценический псевдоним она придумала себе сама. В нем она словно вырывалась на свободу, оставив ни с чем своего любящего цепного пса, накинувшего удавку даже на ее имя.
Когда они подавали документы на регистрацию брака, в своем заявлении она указала, что после замужества хочет оставить свою девичью фамилию – Рождественская. Юлия Рождественская! Как же ей нравилось это словосочетание! Он усмехнулся, разорвал заполненный ею экземпляр и молча все переписал. Так она стала Власовой. Деваться было некуда: шел третий месяц беременности, отношения надо было срочно регистрировать. И она смирилась, как и с тем, что ее мечты о сцене так и останутся мечтами. Единственная публика, на которую она теперь имела право, – это узкий круг знакомых и друзей, иногда – коллег мужа.
Рожденная с бьющей через край творческой энергией, Джулия увлеклась дизайном. Муж построил ей приличную коробку коттеджного типа и отдал на откуп – дескать, дальше ты, делай что хочешь. И она загорелась.
Тогда они жили в квартире в центре города. Он проводил целые дни в офисе, но иногда брал работу домой, чтобы убедиться, что в его отсутствие соблюдаются правила приличия и все идет по семейному уставу. Целыми днями на пороге то появлялись, то исчезали дизайнеры лестниц, штор, мебели, продавцы кафельной плитки и чего-то там еще. Все они были ему до лампочки. Он видел главное – его звездочка увлечена, горит и счастлива. Потом он часто будет вспоминать этот период как самый счастливый в их жизни. Порой ему отчаянно хотелось спалить их коттедж и построить новый, чтобы все это повторить, но духу не хватало. Она же, казалось, начисто забыла о своей сцене, даже микрофон в руки не брала. Так, что-то напевала от души в хорошем настроении. Но как же он балдел и умилялся, когда слышал что-то вроде:
– Представляешь, обои, оказывается, надо клеить при закрытых окнах, не дай бог сквозняк – к утру все отклеится!
Другой раз он войдет на кухню или в комнату, а его Юленька сидит, обложившись журналами по ландшафтному дизайну, рядом включен ноутбук, где какой-то умник вещает про способы укладки тротуарной плитки. Она же листает в телефоне картинки и уже чуть не плачет от отчаяния:
– Милый, «елочкой» или «волной», а? – и поднимает на него растерянные глаза.
Задохнувшись от наполнившей его вдруг нежности и страсти, Власов любил ее прямо там, на всех этих журналах, и даже трещащий без умолку чувак из ютьюба не мог ему помешать. Настроение ее заметно улучшалось, она принималась смеяться и все никак не могла остановиться.
– Спасибо, милый, ты меня спас. А то была бы я, как тот ослик, что не смог выбрать, какой же ему стог сена съесть: тот, что слева, или тот, что справа, и умер! Да какая к черту разница, скажи?!
Он был с ней абсолютно согласен.
Дом вышел потрясающий! Она ввела его во двор, закрывая ладошками глаза.
– Не подглядывай. Так. Готов?
– Давай уже! – торопил он, заинтригованный.
Джулия убрала руки, Власов открыл глаза и увидел, что все пространство перед домом вымощено брусчаткой в виде звезд, какие бывают в Голливуде с именами актеров. Только здесь гравировка была прямо на бруске трех центровых звезд. В одной написано его имя, в другой – их сына, а в третьей – просто «Джу». Последнее поразило его сильнее всего. Он смирился бы со звездами и даже, черт с ними, с надписями, нацарапай она: Юлия Власова. Но там были эти три буквы, и в них ему чудилась потеря собственной власти. Она как будто переставала быть его. В этом имени она кричала: я свободна от тебя, тебе меня не поймать!
Колоссальных усилий ему стоило выдавить хоть какое-то подобие улыбки. Она, конечно, опасалась его реакции, даже знала, что именно ему не понравится, но все равно решила сделать так, как хочется.
– Это же просто камень! – кричала она позже, ночью, вся в слезах. – Это не короткая юбка, не просвечивающее платье, не «все на тебя пялятся и хотят!»
Передразнивая его интонацию, с потекшим макияжем, в полупрозрачной ночной сорочке она стояла на кровати на коленях, до безумия соблазнительная, и доказывала ему свое право на самовыражение. А он ходил по комнате с бутылкой в руке, пил прямо из горла и лютовал.
– Это тупой булыжник в твоем дворе за трехметровым забором! – воскликнула она, а потом вдруг спокойно добавила:
– По сути, надгробный камень на моей карьере. Ты радоваться должен, а не взрывать мне мозг.
Мысль о надгробии вдруг все перевернула, словно одарив ее тихой силой взамен отчаяния и жалости к себе. Юля вмиг успокоилась. Села к туалетному столику, нанесла на спонжик молочко и принялась смывать черные разводы под глазами. В этот момент она как будто сидела в гримерке после спектакля, в котором только что блестяще отыграла драматическую роль.
Ее слова тогда потрясли Власова до глубины души. Потом, в хмельном бреду, он часто их вспоминал, словно всаживал кинжал себе в сердце. Доставал и снова всаживал, повторяя:
– Это я тебя сгубил, это я тебя сгубил… нет мне прощения… и не будет…
Сложнее всего было Ульяне с этим самым булыжником. Власов легко пошел навстречу ее предложению сделать в доме косметический ремонт, чтобы освежить интерьер – так сказать, открыть новую страницу их жизни. Она поменяла обои, что на самом деле было только поводом снять развешанные по всему дому фотографии Джулии. Именно этим именем она называла покойную жену своего мужа, когда хотела что-то изменить в доме. Назови она ее, не дай бог, Юлией – и мгновенно получила бы отказ. Она проверяла. Но все, что было связано с именем Джулия или, прости господи, Джу, поднимало из глубин власовской души что-то темное, необъяснимое. Он не помнил, как и когда родилась у него эта мысль, это ощущение двойственности в памяти о покойной супруге. Его отвратительные запои сменялись рыданиями в исповедальне у батюшки и клятвами взять себя в руки, простить ее, себя и всех-всех-всех.
Как-то его занесло к местному психотерапевту с птичьей фамилией – не то Грач, не то Дрозд. Он частенько о нем слышал от друзей, но никогда – от Юленьки. И вдруг случайно выяснилось, что она бывала у него на приеме! Она, его Юленька! Точнее, не Юленька, а…
– Да, знаю-знаю, ее еще все называли Джулия, Джу? Верно? – спросил этот не то Чайка, не то Дятел.
Власов был так потрясен еще и потому, что НЕ ЗНАЛ ОБ ЭТОМ.
Обманывала!
«А в чем же ты еще меня обманывала, Джу?» – проскочило в голове Власова, постоянно ведущего мысленный диалог с покойной женой. Воображение властного, ревнивого, и, со своей стороны, совсем не верного мужа тут же рождало кучу версий: где? когда? и с кем? Поднявшаяся волна ярости разрядилась в подбородок психотерапевта, вырубив того на полуслове. Власов почувствовал себя трезвым и «просветленным».