– Мамочка, можно тебя попросить? – ласково спросила милая и воспитанная дочь.
– Да, солнышко, все что хочешь! – тут же отозвалась Любовь Михайловна, любящая мама, взмахнув накладными ресницами и приподняв брови таким образом, чтобы не морщить лоб.
– Уйди, пожалуйста, мне нужно побыть одной и самой все решить. Это должно быть мое решение. Это моя свадьба и моя жизнь!
Оля говорила все так же ласково, но глядела при этом исподлобья.
Любовь Михайловна всплеснула руками. Предстоящая свадьба дочери была сейчас ее главным развлечением и заботой. Она думала о ней 24 часа в сутки. И Олины слова прозвучали сейчас для нее как предложение «выйти из игры» – той, которой она упивалась и жила.
– Что ж, я уйду! Безусловно, это твоя жизнь и твоя свадьба, но не забывай, что мы с папой – твои опора и фундамент. И, надеюсь, ты оповестишь нас первыми о своем решении… Хотя я не понимаю, зачем реветь тут одной и закрываться от тех, кто любит тебя больше жизни…
Голос ее сорвался, она отвернулась, чтобы скрыть слезы обиды. На пороге тут же появился отец. Все это время он терпеливо сидел на кухне и ждал, когда женщины наговорятся.
– Любань, будет тебе! Оля верно говорит. Мы тут только под ногами мешаемся, а у нас дел по горло. Все, дочь, мы уходим, – он стал подталкивать жену к выходу.
Потом подмигнул Оле и жестом показал, что все в порядке и чтобы она ему непременно позвонила. Оля кивнула и чуть улыбнулась в ответ.
Дверь за родителями захлопнулась. Оля звездой раскинулась на кровати, разбросав в стороны руки и ноги.
«Итак, мне 25 лет. Хочу ли я замуж? Нет. Хочу ли я замуж за Вольского? Да! Люблю я его? Обожаю! Справимся мы с ним, сами, без моих родителей?..»
Внутренний диалог прервала поднявшаяся откуда-то из глубин живота темная туча необъяснимой тревоги. Остаться без родителей – самый большой страх, внушаемый ей с детства. Равно как и остаться одной. Но вот она одна, в квартире. Ее возлюбленный черт знает где и с кем. И ничего же!
«Нет, это не по-настоящему. Они живут рядом и примчатся при любом удобном случае или по моей просьбе. Кажется, пришло время прекратить “гуглить” советы родителей и подруг, я и так их знаю. А что я знаю про себя? Блин, ведь я никогда и никуда не ездила одна. Всегда с кем-то, под присмотром… А ведь я уже давно большая…»
Оля вела этот неторопливый разговор с самой собой где-то на поверхности сознания. Но при этом внутри себя уже знала, что надо делать. Сказать, что ей было страшновато, – ничего не сказать, поэтому пока она как-то приноравливалась к своему решению. Выстраивала аргументацию и доказательную базу, убеждая себя, что принятое решение – единственно верное.
«За любовь надо бороться, Оля… Вольский думает, – да все думают! – что я домашняя пай-девочка, «куколка-пукалка», родителей даже к директору школы ни разу не вызывали, разве что объявить благодарность за прилежную дочурку. Как же достало быть хорошей. Всем нравиться и угождать. Зачем мне это?» – заводила она себя, собирая чемодан. Из пяти брендовых, выполненных из натуральной кожи, она выбрала самый маленький и простой, чтобы не привлекать внимания. Правда, был он ярко-лимонного цвета. Заказывать в интернет-магазине или ехать покупать новый ей не хотелось – боялась спугнуть внезапную свою решимость.
Наконец чемодан был собран, но раздражал своей яркостью. Взять побольше – тот, кремовый. Маркий, конечно, но не так «орет».
– Придумала! – воскликнула она вслух и достала из тумбочки крем для обуви. Благо в ее распоряжении было цветов двадцать – на все случаи жизни, ведь обуви у нее был вагон. Ботинки, туфли, ботильоны, сапоги и сапожки были ее слабостью. Натирая их кремом, она успокаивала нервы. Сам процесс превращения старого в новое доставлял ей удовольствие. Она стирала следы жизни, возвращая вещи первозданный, словно бы неиспользованный вид. То, что она придумала сейчас, было странной инверсией привычного. Открыв баночку с коричневым кремом, она стала методично втирать его в кожаную обивку чемодана, пряча крикливый канареечный блеск. В результате получился спокойный, коричнево-оливковый оттенок. Оля с облегчением вздохнула, сказала себе и чемодану:
– Ну все, назад дороги нет!
Ей хотелось слиться с толпой, стать частью серой массы – так, ей казалось, она будет в большей безопасности.
Оля надела темно-синие джинсы, белую футболку, сверху натянула серую кофту (отметив, что она сочетается с новым цветом чемодана), черно-белые кроссовки. На голову водрузила джинсовую бейсболку. Никакой косметики и дорогих духов. Только антиперсперант и, ну хорошо, немного блеска для губ и пудры.
Уже стоя с чемоданом в руке, она оглядела свое отражение в большом зеркале в коридоре. Результатом осталась довольна.
«Мать родная не узнает!»
В дверь позвонили. Сердце Оли бешено забилось. Она решила не открывать. «А вдруг это он? Нет. У него есть ключи…» Прислушалась. По ту сторону двери незнакомый мужской голос с легким акцентом произнес:
– Никого нет! Хараше. Хараше. Сдэлаю.
Раздалось шуршание и постукивание. Потом – звук открывшихся дверей лифта. Мужчина уехал. Оля тихонько приоткрыла дверь. И тут же на пол упал конверт, втиснутый между дверью и косяком. Оля подняла его и быстро вернулась в квартиру. Она знала этот конверт: именно в таких они с мамой рассылали приглашения гостям на свадьбу. Это явно была записка от мамы, отправленная курьером. Оле не хотелось ее читать и при этом распирало любопытство. В итоге страх, что прочитанное может ее остановить, заставил положить конверт в чемодан.
«Потом прочту», – подумала Оля. Решительно открыла входную дверь и шагнула навстречу неизвестности.
Вольский вышел из ресторана. Оглядел окрестности Энска, расположенные у подножия холма, на котором возвышался, по версии водилы Сани, «самый дорогой ресторан». На сытый желудок пейзаж ему очень даже понравился. Эта простота и пастельные краски русской глубинки. Такие картинки в исполнении художников-передвижников он любил рассматривать в детстве, на последних страницах в учебнике литературы. Город небольшой, провинциальный, местами – рыжая черепица крыш. Чуть правее разлилась кокетливым изгибом Волга. Июль был на излете, лето – в разгаре, а жизнь Сергея – в самом что ни на есть зените.
Он глянул на часы: Ульяна и Прохор должны были уже встретиться. В крайнем случае, это произойдет сегодня вечером. Интересно, как на Прохора подействует восстановленная фотогалерея Джу? Ладно, как бы то ни было, рабочий процесс идет, и это главное. Вот только его личная жизнь неожиданно запуталась и словно бы замерла.
«Замерла – считай умерла», – подумал он. Тут же вспомнилась песня из старого кинофильма: «А помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела». Он промычал мотив, сбежал вниз по лестнице и зашагал вдоль набережной. Заложив руки за спину, на мгновение вообразил себя туристом, который впервые совершенно случайно попал в этот городок и теперь всему умиляется. Однако благостное состояние беззаботной легкости вдруг исчезло: он должен позвонить Оле. Должен! Грубое слово, убивающее все живое.
Стоило ему подумать об Оле, как тут же из-за ее плеча будто высунулась вездесущая Любовь Михайловна, а следом показался невозмутимый фейс отца, который с самого начала их знакомства держался по отношению к нему насмешливо-приветливо. Удобная позиция, позволяющая в любой момент оттолкнуть или приблизить. Вольский хорошо его понимал. Все-таки насколько зыбки эти родительско-детские отношения! Кажется, знаешь о человеке все, ведь растишь его с пеленок. Но разве можно знать реку? Как она поведет себя в каждый момент времени, куда свернет, где забурлит, а где приостановится? Так думал Вольский, в свою очередь, тоже наблюдая за спокойным течением Волги.
– О, на ловца и зверь бежит! – внезапно услышал он. Даже оглядываться не стал, с ходу воскликнул:
– И тут настигла его кара небесная, и предстал он пред Великим судом! – он повернулся лицом к подошедшей Миле и опустился перед ней на колени, повинно склонив голову. От неожиданности она на мгновение замерла, а потом расхохоталась, глаза ее заблестели. Мила смотрела на него как зачарованная, потом тихо произнесла:
– Серега, а что-то в этом есть.
Он поднял голову и ответил без тени иронии:
– Согласен.
Встал, отряхнул колени.
– На работу? – кивнул он в ту сторону, откуда шел.
– Да, но не к спеху… Поговорим? – вкрадчиво спросила Мила. Он кивнул и галантно отвел локоть в сторону, предложив взять его под руку. Но она испуганно сделала шаг назад.
– Нет, давай просто… – смутилась она.
– Не вопрос! Итак, с чего начнем?
Она улыбнулась.
– Да столько всего… давай с главного. Сегодня ночью… – начала она.
– Мы случайно встретились на улице, – перебил он. – Скажу честно, меня здорово переклинило от ее сходства с тобой в юности, но, к стыду своему, я даже не предположил, что это может быть твоя дочь. Я не знал, что у тебя есть дочь, понимаешь? – развел руками Сергей. – И сразу отвечу на главный твой вопрос: ничего не было. Во всяком случае, я надеюсь, что это именно так.
– То есть ты не уверен? – Мила явно осталась недовольна услышанным.
– А Ева что говорит? – спросил Сергей.
Мила тяжело вздохнула.
– Ева вообще ничего не говорит. У нас и так отношения не очень, а как ей стукнуло 16 – стало совсем невмоготу. Все время дергается, обижается, а после вчерашнего… и вовсе замкнулась, – Милка опустилась на стоявшую рядом лавку.
– Ну, после такого перформанса! Кто ж так делает?! – воскликнул он, присаживаясь на другой край лавки. – Хотелось уделать мужиков, а пострадала только эта девочка, которая, кстати сказать, ни в чем не виновата, ее тогда и в помине не было. А ты через нее вчера нам обоим пощечин надавала. И ей, кстати, тоже. Обещала папу – столичного режиссера, а тут на тебе – энский следак!
– Да, несладко всем вчера пришлось, зато наступила полная ясность, – перешла в контратаку Мила. – Слушай, Вольский, смотрю я на тебя, все пыжишься чего-то, уму-разуму учишь, типа все про всех знаешь, а сам-то! Сорокет не за горами, а ты женат ни разу не был, ни ребенка, ни котенка! В теории мы все профессора, а ты сам попробуй, поживи! Да только смотрю, сапожник-то сам без сапог. Замаячила на горизонте вторая свадьба, а ты – снова деру? А дальше-то что? Одинокая бездетная старость, и здравствуй, дом престарелых?