– А хрена вам лысого! – вслух обратилась к телефону Оля несвойственным ей жаргонизмом. Быстро натянула джинсы, футболку и выбежала из номера, оставив телефон, который все звонил и звонил…
В голове всплыли слова Сережи, когда она, еще на заре их отношений, вдруг вспомнила, что начисто забыла позвонить маме в девять часов вечера, как обещала. Сергей тогда засмеялся было над ее испугом, но улыбка резко сошла с его лица, когда, взяв ее за руку, он почувствовал бешеную пульсацию. Сердце тоже колотилось так, что блузка на груди подпрыгивала. Такая сильная реакция тела – это уже не смешно. «Тебе надо ее разорвать… Эту пуповину. В твоем возрасте нельзя быть с матерью в такой связке. Она не умрет, если ты не позвонишь. А ты, при таком отношении, можешь довести себя до сердечного удара». Тогда она выбрала сторону мамы. Набрала ей тут же и рыдала в трубку, моля о прощении. А милый ее сердцу психотерапевт стоял рядом и мысленно бился головой о стену. Она все понимала. Но сделать с собой ничего не могла. Это было сильнее ее. Тогда. Но только не сейчас!
Оля спустилась в фойе. Внезапно прежний испуг вернулся. Вокруг чужие. Она одна. Совсем одна. Оля вспомнила, как Сергей учил ее бороться с внезапными приступами страха. Она стала смотреть вокруг и называть вслух все, что видит.
– Дверь. Стеклянная. Портье, чемоданы катит. Зеленые.
Оля, впиваясь глазами в людей и предметы, бормотала себе под нос так, чтобы слышать собственный голос:
– Мужчина в костюме идет мимо меня. Открывает дверь в бар. Бар. Бар!
Оля почувствовала облегчение и вслед за ним – слабость. Медленно, но уверенно она пошла к двери с надписью «бар». С каждым шагом осознавала, что она не одна, и что она – свободна. Видимо, так ощущала себя булгаковская Маргарита, вылетев из окна и воспарив над городом.
В баре Оля прямиком направилась к стойке и потребовала:
– 50. Нет, 100 текилы! – и даже рассмеялась, представив, как бы сейчас вытянулось лицо мамы. Две рюмки по пятьдесят граммов она махнула одну за другой, вызвав одобрительную ухмылку бармена. Кактусовое горючее разлилось нежным теплом в животе, прокатилось по рукам, ногам, и опа! – стукнуло в голову. Настроение значительно улучшилось.
Она решительно вернулась к ресепшен. Прежней милой девушки уже не было. Вместо нее стояла мадам на вид лет не-пойми-сколько, с тонкими, сжатыми губами. При виде Оли она растянула их в любезной улыбке, но приветливости ей это не прибавило. Наоборот, стало еще хуже. Уж лучше бы она ненавидела ее откровенно, не прячась за улыбкой, как слон за осиной. Все это сильно сбило градус Олиной решимости. Словно мамины шпионы, служившие ей верой и правдой в безудержном желании удержать «нашу Елочку» на пути самостоятельности и свободы, были разбросаны по всему миру, чтобы в нужный момент выскочить, как черт из табакерки, и призвать блудную дочь к ответу.
– Чем я могу вам помочь? – елейным голосом, но при этом с надменным взглядом госпожи из-под полуприкрытых век проворковала дама. На мгновение Оля представила ее в кожаном обтягивающем комбинезоне с плеткой в руках, шипящую сквозь тонкие губы: «Как шелковая у меня будеш-ш-ш-шь». Оля вздрогнула.
– М-м-м… А где девушка, здесь была, светленькая такая? – совсем растерялась она.
– Заступит завтра во второй половине дня. Что-то еще? – ответила дама. Это прозвучало так, чтобы сразу отбить желание ответить как-то иначе, кроме «Нет-нет, больше ничего, спасибо!» Но Оля решила отныне действовать не как привыкла, а с точностью до наоборот. Поэтому она усилием воли заставила себя остаться на месте и спросить, о чем собиралась. Пусть даже эта попытка не принесет желаемого результата.
– Да, еще есть кое-что. Я решила сделать сюрприз своему жениху и приехала раньше, чем должна была. Не могли бы вы мне подсказать, в каком номере он остановился? Вольский. Сергей Вольский. – В ее горле будто застрял ком колючей проволоки, но, несмотря на это, она договорила до конца все, что хотела. Борясь с не пойми откуда взявшимися стыдом, неловкостью и самобуллингом. «Так нельзя», «Она тебе ничего не скажет», «Что она о тебе подумает?», «Что подумают люди?» Нетрудно было в этом многоголосии различить голос мамы – праведный и властный. Только она знает, может и имеет право. Оля же «должна спросить разрешения».
Твою мать, да сколько же можно?! Она взрослая, живет с мужчиной, собирается за него замуж с надеждой в недалеком будущем самой стать мамой. Можно! Мне давно все МОЖНО! Уже впору самой давать другим разрешения, а не просить их у кого-то, пусть даже этот кто-то старше нее. Бунт. Да, запоздалый. Но, похоже, уже необходимый, буквально на грани жизни и смерти. «Или она меня отпустит и успокоится, или жди беды. Назад дороги нет! Я в Энске. А здесь мне ВСЕ МОЖНО!» – думала Оля.
Ресепшен-госпожа в ответ растеклась в улыбке и посмотрела на Олю как на дитя милое, но ничего в этой взрослой жизни не смыслящее – так, во всяком случае, показалось Оле.
– Это конфиденциальная информация, увы…
Мгновенно потеряв интерес к просительнице, она углубилась в изучение компьютера, защелкала пальцами по клавиатуре.
Чего-то подобного Оля и ожидала, и тем не менее чрезвычайно была горда собой. Она развернулась и пошла к выходу. С каждым шагом ей казалось, что она словно подросла, стала выше, взрослее.
Только на улице Оля поняла, что мобильный-то она оставила в номере. А значит, обзвон других отелей, несмотря на предсказуемый отказ, она таки совершит, но уже завтра, в первой половине дня. А сейчас можно просто прогуляться. Вечер был расчудесный, теплый, с ароматами лета. На Олю пахнуло влагой, и она поняла, что где-то близко Волга. Спустилась по ступеням и оказалась на широкой набережной. Волга здесь разливалась вольготно, свободно, такой Оля ее прежде вживую не видела. Она залюбовалась лунной дорожкой в ряби воды.
И тут сзади раздался странный подвизгивающий голос:
– Добрый вечер!
Оля резко оглянулась. Перед ней стояли двое мужчин – один молодой, другой старше. Выглядели они немногим лучше, чем московские бомжи.
– Сударыня, извините, если напугали, – пояснил старший. – Парня в детстве душили подушкой, но безуспешно. И в память о высоких отношениях с мамой он оставил себе этот пронзительный голос.
Оля настороженно посмотрела на парня. Тот зашелся в диком гоготе, глаза заблестели.
– Так-кая красивая! – пропищал он. Оля сморщилась и кивнула в ответ.
– Не смеем больше докучать, но… Если леди решит дополнить красоту этого чудесного вечера актом благотворительности, мы готовы ей в этом помочь и принять любой дар.
Оля усмехнулась. Оригинальная просьба подаяния, как и сама парочка. На ее счастье или на их, она нашла в заднем кармане джинсов пятисотенную и протянула ее старшему.
– Налички больше нет, извините, – сказала она.
– Понимаю, век цифровых технологий дал вздохнуть лесам, источнику презренных бумажек. На сем откланиваемся!
Он с почтением кивнул Ольге, она усмехнулась в ответ. Старший пошел, нехотя за ним поплелся и младший, то и дело оглядываясь и вращая от восторга глазами.
– М-да! – на всякий случай Оля осмотрелась. Но ничего столь же примечательного не заметила. Возникший было порыв вернуться в номер и «запилить-таки сериальчик» она подавила и пошла дальше, вниз по набережной. То ли от встречи с этими чудиками, то ли от текилы, но этот вечер с раздольной Волгой, примерявшей свое вечернее платье, усыпанное лунным блеском, казался уже скорее мистическим, нежели тревожным.
Быстро темнело, включились фонари. Она уже подходила к открытой, хорошо освещенной площади, вымощенной брусчаткой, как вдруг увидела его. Она узнала бы его даже в гриме, с бородой и в плаще пилигрима. Никаких сомнений. Это был он, Вольский. Пьян. И с девицей. Опираясь на ее плечо, он возбужденно махал рукой, что-то рассказывая. Может, о том, как ненавидит навязчивость? Сердце Оли колотилось. Будто в замедленной съемке, она пошла прямо на них. Шаг за шагом, она крутила эту землю, приближаясь к нему.
– …она казалась мне свободной, сильной, так я ее увидел, понимаешь? И что? Пшик… ничего.
Оля уже почти поравнялась с Сергеем и теперь смотрела на него со слабой надеждой, что тот ее узнает. Но нет, Вольский явно был где-то на Луне и даже не с этой девицей, которая, при ближайшем рассмотрении, вообще оказалась малолеткой, да еще и дерзкой. На испытывающий Олин взгляд она ответила хмуро и прямо, ни на секунду не смутившись и не отведя глаз. В них читалось презрение ко всему, что Оля могла бы о них подумать, и какая-то рысья готовность напасть на любого, кто может причинить им вред.
«Самкость, – прозвучал в Олиной голове голос Вольского. – Вот что влечет мужчину к женщине. Самка – это сконцентрированная женская сущность. В ней сила и слабость. Она, как живой энергетический сгусток, манит к себе мужчину, чтобы взять его сок и понести потомство. После она превращается в воительницу, способную разорвать любого, кто посягнет на ее мужчину или выводок…»
Оля всегда ревновала его к этим словам. Словно он описывал идеальную женщину, о которой мечтал. И Оля к этой женщине не имела никакого отношения. Однако в реальности он все же был с ней, Олей, а не с какой-то там самкой. Значит, самка эта или не существует вовсе, или Оля ничуть ее не хуже. Правда, была в этом рассуждении одна прореха, которую Оля осознавала, но не хотела признавать: «Или он просто еще ее не встретил!» А значит, оставался риск его потерять в любой момент, как только эта сконцентрированная сучка, то есть – сущность, возникнет на его пути.
– Нашел, значит! – вслух сказала себе Оля и присела на лавку. Ее била дрожь. Руки-ноги ватные. Мир рухнул в одно мгновение. Она порвала ради него с родителями, а он тем временем порвал с ней. И даже не удосужился поставить ее в известность! Боль в груди стала нестерпимой. Казалось, что если прямо сейчас ее не заглушить, то внутри взорвется бомба, которая уничтожит не только ее саму, но и весь «этот чертов Энск!»
Дальнейшее Оля помнила отрывками. Она в баре пьет на спор текилу – одну, вторую, третью… Хохочет, как безумная. Танцует, забравшись на стойку бара, руки мужчин ей аплодируют, тянутся к ней. Пробел.