Вот она с кем-то дико целуется под звон падающих монет из игрового автомата, кто-то сорвал джекпот – может, она? Хохочет, убегает. Кто-то за ней. Пробел.
Чья-то машина, в ней кто-то трахается, как бешеная фурия. Неужели она? Пробел.
Свысока презрительный взгляд ресепшен-госпожи. Пробел.
Струи душа. Шипучка в стакане. Пробел…
Глава 17Профессор
– Авот это очень любопытный момент! Многие путают страх смерти со страхом жизни или подменяют одно другим. Им кажется, что если не жить полной жизнью, но аккуратно существовать, то можно обмануть смерть. Поэтому люди панически боятся жить; ибо тогда рискуют раскрыться перед лицом смерти, понимаете? Так всю жизнь и прячутся от жизни, но смерть все равно настигает их. И тогда в последние секунды прозрения они отчаянно восклицают: как же я обманывался! Ну, или обманывалась…
Сквозь дичайшее похмелье, тяжесть которого усугубляли периодически накатывающиеся волны стыда, вины и страха, Вольский смотрел на пожилого мужчину со вздутыми венами на руках. На вид тому было лет шестьдесят, но эти руки сбивали с толку. Пергаментная прозрачная кожа и скрюченные пальцы, казалось, принадлежали чуть ли не столетнему старцу. Но не было в голосе незнакомца скрипучих ноток старости, этих треклятых примет необратимого процесса, возвращающего человека к нулю.
И тут в голове Вольского пронеслась аналогия с цифровым кодом, состоящим из единичек и нулей, где 1 – это жизнь, а 0 – смерть. «Может, их комбинации и создают портрет миропорядка… Войны, революции, расцвет и застои – просто отражение перетасовки 1 и 0? Но что воздействует на перетасовку и в конечном счете ее определяет? Вероятно, количество реально живущих, мертвых и боящихся жить – назовем их условно спящими. Итак, живой – 1, мертвый – 0, спящий – баг, ошибка, скачок в системе. Вот наша система и скачет, перезагружается, никак не перезагрузится, не обновится, не выйдет на новый уровень. Все из-за них – из-за спящих! Стоп! А кто есть я?»
– Сергей Борисович, вы меня слушаете? – услышал Вольский.
– Извините, вы меня навели на мысль… и я слегка ею увлекся.
– Увлеклись? Что ж, в вашем возрасте такое простительно, – голос пожилого мужчины играл приятными обертонами, звучал убедительно и воздействовал успокаивающе. Вольский понятия не имел, как оказался в его компании и где они, собственно, находятся. Он огляделся – уютный кабинет, мебель из натурального дерева – еще та, советских времен, но добротная, будто сработанная на заказ, не для простых смертных.
– Смею предположить, что вы не помните, каким образом очутились у меня? – мужчина ловко встал, подошел к шкафу, извлек из него графин, на дне которого позвякивали камушки – вероятно, для очищения содержащейся в ней воды, – и два бокала на ножках. Разлив воду по бокалам, один он придвинул Вольскому, другой взял себе. Сергей залпом осушил бокал и с вожделением посмотрел на графин. Мужчина жестом дал понять, что весь графин в распоряжении Вольского.
– Есть у меня один занятный знакомый. По всему очевидно, что сам сильно нуждается в психотерапии, но вместо этого все время приводит ко мне других. Он не очень разговорчив на свой счет, но предполагаю, что работает в органах. Его зовут Игорь.
Сергей, допивавший третий бокал, вдруг замер, чуть не поперхнувшись водой.
– В психотерапии? Вы психолог? – Вольский вытаращился на мужчину. Тот, в свою очередь отпив глоток, промокнул губы платком и со старомодным чувством собственного достоинства чуть кивнул в ответ.
– Он самый – доктор психологических наук, профессор, веду частную практику, а также предлагаю нетрадиционные методы решения вполне себе традиционных, я бы даже сказал – бытовых проблем. Петр Алексеевич Дрозд, к вашим услугам!
Мужчины пожали друг другу руки.
– Давно я у вас?
– Пошли вторые сутки. Игорь нашел вас в разрушенном пансионате в бессознательном состоянии. Сначала думал – вы мертвы. Но ошибся. Тогда он привез вас ко мне. Не то чтобы я предоставляю услуги вытрезвителя, нет! (Вольский усмехнулся). Скорее, он решил, что в вашем случае помочь могу только я, иначе вам грозит… психушка. А учитывая ваше высокое положение и статус в Москве, такая глава в биографии совсем не обязательна. Верно же? Мы прокапали вам магнезию, она вывела алкоголь. Вы сегодня еще денек отлежитесь, и завтра мы с вами поработаем. Идет?
Вольский дослушал речь профессора, допил воду, поставил бокал на столик, предупредительно оказавшийся рядом, хлопнул себя по коленкам и встал.
– Нет, уважаемый профессор, не идет! Я бесконечно вам благодарен, – Вольский искренне прижал руку к сердцу, – что не дали утонуть на дне, так сказать, стакана. Но в одном вы правы, если я не прекращу это немедленно, психушка действительно забрезжит на горизонте. А потому я сегодня же возвращаюсь в Москву. И вот еще что важно – у меня ведь свадьба. Игорь вам не сказал? Я женюсь! Так что при всем желании… не смогу тут у вас отоспаться.
В этот момент он почувствовал легкое головокружение, колени подогнулись. Пришлось приземлиться обратно в кресло.
– Что за черт?!
– Сергей, ваша свадьба обязательно состоится, как только вы окрепнете. Ваше отличное самочувствие пока мнимое и краткосрочное. Леночка проводит вас в вашу комнату, мой вам совет – спите. Чтобы проснуться (профессор Дрозд сделать акцент именно на это слово), вам надо хорошенько выспаться! Слышите меня?
«Значит, я – баг! Спящая скотина, из-за которой рушится мир. Ну, как минимум мой мир! А еще – Олин, ее предков, Игоряна… Кого-то забыл… Кому-то еще я был тут нужен…»
Средних лет и крепкого телосложения, с медицинским образованием и необходимыми навыками медсестры, ассистентка профессора Леночка еле-еле довела Вольского до кровати в отведенной ему комнате. Он рухнул замертво и мгновенно уснул. Она сняла с него ботинки, носки и укрыла теплым пледом. Чуть наклонив голову, Елена посмотрела на отсутствующее выражение лица этого с виду вполне симпатичного мужика и вздохнула:
– Ох, и все-то вам неймется!
Вольский разглядывал свои руки над костром, и вдруг его обволокло что-то мягкое, женское. Он оглянулся. Ева обняла его, вся к нему прильнув. Ее юное легкое дыхание приятно скользнуло по его небритой щеке.
– Мне кажется, я вас люблю.
– Даже не смей. Тебе кажется. Точнее, это компенсация дефицита отцовской любви. Теперь у тебя есть все, чтобы ее восполнить.
– Ни за что! Этот хмырь мне не отец и не может им быть.
Она резко от него отстранилась и встала.
– А вот и зря. Этот хмырь – отличный парень. Я бы на твоем месте радовался. Дети – его ахиллесова пята. Против них у него не срабатывает ни один из инструментов защиты. Проверь, тебе понравится. Он – большой добряк! – Вольский отхлебнул виски прямо из горла.
– Может, хватит пить? Я видела тебя трезвым всего один раз!
– И то случайно! Этот город и все, что он во мне поднял, включая тебя, – одно сплошное наваждение. И оно пока сильнее меня. Я понимаю – надо остановиться, надо сваливать, и… не могу! Если я сейчас сбегу – оно так и будет преследовать меня всю жизнь…
– Неужели нельзя с этим разобраться как-то цивилизованно? Например, обратиться к психологу? – доставая из кармана жвачку, спросила Ева.
Вольский расхохотался.
– Не, дружок, так неинтересно! Только не к психологу. Лучше я к тебе обращусь, можно?
Ева улыбнулась.
– Ну попробуй!
Сергей на мгновение задумался, допил до дна.
– Много лет назад, – он обвел над головой круг, – здесь был интернат для «ненужных» – так мы себя называли. Сюда родители отдавали детей с проживанием на всю неделю или насовсем – тогда их передавали в детский дом. По злой иронии дом моей матери был недалеко отсюда, и каждый день она проходила мимо – на работу и обратно. Я всегда дежурил у окна в надежде ее увидеть. Зачем-то я очень нуждался в ней тогда и очень скучал. Она знала, что я пасу ее у окна, воспитатели говорили ей об этом не раз. Но… я по пальцам могу пересчитать, когда она поднимала голову, чтобы встретиться со мной взглядом.
– Она пила? – прямо спросила Ева. Вольский кивнул головой.
– У нее частенько бывали депрессии, которые она глушила алкоголем, а потом были депрессии на фоне выхода из запоя. При такой бурной жизни на грани выживания для меня отводилось все меньше места… Я не понимал, зачем я есть на белом свете? Для воспитателей я и подобные мне были работой, для матери – обузой, про отца я вообще ничего не знаю. Тут, кстати, мы были с тобой похожи. Правда, теперь ты перешла в другую картотеку – бедолаг под кодовым названием «вновь обретшие биологического отца»…
Ева усмехнулась и заметила:
– Пациент шутит – стало быть, скорее жив, чем мертв?
– А вот тут как посмотреть. Когда я сбежал из Энска…
Вольский, что-то вспомнив, осекся и посмотрел на Еву. Она вопросительно подняла брови.
– Ха-ха! Я сбежал тогда из Энска, но на самом деле – из-под венца с… твоей матерью! Твою ж мать…
Он спрятал лицо между ладонями.
– Да уж, бурная юность! Дак… то есть? Ха-ха! Значит, ты и есть та самая роковая ее любовь, из-за которой у нее все пошло не так? – сложив два и два, сообразила Ева. Вольский, продолжая закрывать лицо руками, кивнул.
– Афигеть! – сказала Ева и о чем-то крепко задумалась. Вольский глянул на нее сквозь пальцы и решил не мешать переваривать полученную информацию. Чуть покачиваясь, подошел к магазинным пакетам. Достал оттуда нарезку хлеба, сыра, колбасы. Собрал из них бутерброды. Извлек следующую бутылку виски. Вернулся к костру, разложил все на перевернутом и застеленном газетами ящике, потер руки и принялся за бутерброд.
– Слушай, тут до меня два бомжика прикольных жили-были. Точнее, они не бомжики, а… бродяги! Прикинь, чувачки со своей философией болтаются, как перекати-поле. Знаешь, я им в чем-то даже завидую. Такая, слушай, свобода от быта и всей этой гонки: бабки – авторитет – бабки.
Ева покосилась на него, с неохотой вынырнув из своих размышлений.