– Нет, Ульяна. Я эту кашу заварил, мне и отвечать. Не надо меня спасать. Не маленький. Сам справлюсь.
Соболенко аж присвистнул от неожиданности, оценивающе оглядел парня сверху вниз – как Прохору показалось, с уважением.
– Слова не мальчика, но мужа! – похвалил майор и, так же быстро и внезапно, как появился, увел с собой Прохора. Ульяна растерянно оглядела опустевший дом. С фотографий на нее смотрела Джулия: в ее взгляде Ульяне почудился укор. Ульяна пожала плечами.
– Ну, не посадят же они его в тюрьму, – ответила она фотографии и ушла в свою спальню.
Ей нужно было с кем-то обсудить это стремительное происшествие. Ульяна набрала Вольского – наконец вызов был принят, но не Сергеем. Незнакомый мужчина заявил, что у телефона сменился владелец. Разговор резко прервался. Удивленная Ульяна набрала еще раз, чтобы уточнить. Но звонок скинули. «Все ясно. Мобильный украли! Хм, как же теперь с ним связаться?» Она позвонила все тому же Соболенко, сразу предупредив, что она «по другому вопросу». Объяснила ситуацию. Игорь пообещал сообщить, как только найдет Вольского, ибо ему самому он очень нужен!
Оставаться дома одной не хотелось. Ульяна решила прогуляться, чтобы поразмыслить обо всем на свежем воздухе. Без какой-либо цели она просто шла и шла улочками, переулками, мечтая потеряться, чтобы найтись. Так ее вынесло к церкви. Маленькой, деревянной, прежде она ее не видела. Почему-то ей захотелось войти. Из-за приоткрытой двери доносилось пение церковного хора. Казалось, что они не то репетируют, не то распеваются. Один голос давал тональность, и следом другие ловко впрыгивали на ту же ноту и тонкой, живой «а капеллой» выводили ее дальше в мелодию. Но затем, к досаде Ульяны, все резко обрывалось, так ничем не закончившись, и повторялось снова. Ей не хотелось мешать, хотя дверь была открыта и совершенно спокойно можно было войти. Скорее всего, на нее никто бы даже не обратил внимания. Но ей самой жаль было нарушать эту целостность хора и церкви. Она села на лавку около входа и закрыла глаза.
– Как хрупок этот мир, как нелинеен и непредсказуем. Рисунок этой хоровой распевки – очень точная метафора нашей жизни. Мы получаем импульс, рождаемся, движемся, набираем силу и обороты, но вдруг раз – и все обрывается, умолкает. Пока импульс не возникнет снова. Но что есть эта пауза? О, в ней самая суть. Работа над ошибками, рост, вызревание, загрузка новой умственной задачи и одновременно не поддающееся никакому анализу вдохновение. Вы тоже ее слышите, эту симфонию паузы?
Ульяна с искренним интересом вслушивалась в приятный мужской баритон. Ей казалось, что рядом сидит какой-то профессор или батюшка – возможно, он вышел из церкви и присел на другой край лавки. Ей не хотелось открывать глаза, пока не раздался вопрос, явно обращенный к ней. Не хотелось быть невежливой, тем более что сказанное выше было словно про нее и для нее. Она открыла глаза. Но рядом никого не было.
Ульяна удивленно огляделась. Не могло же ей это причудиться? И тут только она увидела сидящего на паперти бомжа. Она его не заметила сразу из-за разлапистого можжевельника, будто обнимавшего эту лавку. Ульяна была сбита с толку. Снова огляделась. Не мог же все это сказать бомж?
– Только скинув все одежды, ты поймешь, какая ты на самом деле и чего стоишь. Внешний лоск, побрякушки – это маски. Тем их больше, чем сильнее необходимость что-то скрывать. Не страшно, если прячешь недостатки. Куда страшнее – если пустоту. Тряпье бродяги – такая же маска. Но я тот, кем являюсь, чем меня ни прикрой.
Ульяна смотрела на бомжа во все глаза. Дичайший диссонанс между внешностью и голосом, но главное – тем, что этот голос ей говорил. Почему-то защекотало в носу, захотелось расплакаться. Она не знала, что сказать в ответ, да и надо ли? Может ли она произнести что-то такое, чем удивит или наполнит его хоть отчасти так, как это удалось ему?
– Кто вы? – наконец выговорила она.
– Простой смертный, – добродушно ответил он.
До чего теплый у него голос. Он словно гладил ее душу. Так бы закрыла глаза и слушала этот голос и этот хор. И пусть бы они не замолкали никогда. Но она встала и, удивив саму себя, почему-то чуть поклонившись бомжу, произнесла:
– Спасибо вам.
– И тебя спаси бог, – так же чуть поклонившись, ответил мужчина.
Ульяна ушла. И только через пару кварталов ее осенило, что он сидел на паперти, и она могла подать ему хоть что-нибудь. Это было так очевидно, но в тот момент она совершенно об этом не подумала. Столько в голосе мужчины было достоинства и самодостаточности. Казалось, у него все есть, и ему впору давать, а не просить.
Она побежала обратно. Запуталась, стала спрашивать у прохожих, где здесь церковь. Никто не знал. Пока она не оказалась перед нею, так же случайно и неожиданно, как и в первый раз. Но на паперти уже никого не было, не звучал и хор. Да и дверь была закрыта. Ульяна не посмела проверить, заперта ли она. «Мы получаем импульс, рождаемся, движемся, набираем силу и обороты, но вдруг раз – и все обрывается, умолкает. Пока импульс не возникнет снова», – вспомнила она слова этого странного бомжа. Все так.
Ульяна чувствовала себя совершенно одинокой в этом городе и мире. Она вдруг поняла, что Прохор и есть вся ее семья. После того как он перестал быть врагом и проблемой, она почувствовала, что нуждается в нем, в его существовании. В том, что его увел Соболенко, она не чувствовала никакой угрозы. Его решение самому во всем разобраться ей понравилось. Взрослеет. Но она отдавала себе отчет, что не пустит эту ситуацию на самотек и не позволит выйти из-под контроля. Она дала слабину, скорее в воспитательных целях, понимая, что парню это сейчас действительно нужно. Но она сделает все, если ему будет угрожать что-то серьезное.
Впервые Ульяна хотела этого сама, искренне, из своего внутреннего ощущения, а не потому, что обещала покойному мужу. При мысли о Власове-старшем перед глазами возник парад фотографий Джулии. Она остановилась посреди улицы, совершенно безоружная перед нежеланием идти домой. И неожиданно завернула в бар, подмигивающий неоновой вывеской и обещавший, пусть и временно, забытье и передышку от всех проблем суетного мира, ежедневно перемалывающего ее жерновами ответственности и обязательств.
– Мне что-нибудь покрепче, но чтобы вкусно и красиво, – оказавшись у стойки бара, с ходу сказала Ульяна.
Бармен повел бровью, одобрительно кивнув в ответ:
– Хорошо сказано – хорошо сделано!
Ульяна улыбнулась. «Неплохое начало». Через пару минут перед ней красовался коктейль аж с тремя трубочками. Она потянула из всех трех сразу.
– Торопишься? – произнес рядом незнакомый Ульяне женский голос. Не отрываясь от трубочек, она кивнула.
– А я тебя знаю! – продолжала женщина средних лет с выкрашенным в синее клоком волос. – Ты жена покойного миллионера Власова. «Жена смогла подхватить бизнес покойного мужа и увеличить его доход в три раза!» – так про тебя писали газетчики?
Ульяна равнодушно посмотрела на непрошеную собеседницу. Ничего не ответила и снова сосредоточилась на обжигающе вкусной живительной влаге, вливавшейся в ее тело и расслаблявшей мускул за мускулом, обещая дурман и беззаботность. Ей не хотелось ни о чем говорить. Но хотелось быть «вне зоны действия» своей жизни. И эта внезапная мадам а-я-тебя-знаю начинала раздражать.
– Я – Мила, пою здесь по вечерам.
Ульяна допила коктейль и жестом попросила бармена повторить, ее настроение значительно улучшилось.
– Серьезно? Покойная жена моего покойного мужа тоже любила петь, – съязвила Ульяна. Но шутка не зашла, Мила вдруг стала серьезной.
– Я знаю ее. Мы дружили.
– Что вы говорите?! Чертовски тесен этот городок. Я здесь задыхаюсь, все всё знают, везде суют свой нос. А как дойдет до дела, нужна помощь или плечо – никого, как вымерли все! Валить отсюда надо…
– Это не от места зависит, а от человека, – вынесла свой вердикт Мила.
– Ой, вот только психотерапии мне тут не надо. Меня Вольский вполне устраивает…
Она сказала это, скорее, самой себе. Но Мила вдруг встрепенулась.
– Вы знакомы с Сергеем?
Ульяна уставилась на нее.
– Я-то знакома. Он здесь по моему приглашению. Но ты-то его откуда знаешь?
Теперь она сурово сверлила певицу глазами. Та перепугалась, поняла, что может ненароком навредить Вольскому, и стала на ходу выкручиваться.
– Да кто ж его не знает? Он же московская знаменитость. Говорят, очень крутой и дорогой психолог, – тщательно подбирая слова, ответила Мила.
Умиротворяющее действие алкоголя давало о себе знать:
– Дорогой – не то слово! Неслыханно дорогой. Но! Того стоит. Если его помощь вообще можно измерить деньгами.
– Хорошо тебе. У меня столько денег нет. А проблемы с дочерью есть, – вздохнула Мила, довольная тем, что острый момент позади. Ульяна вдруг что-то вспомнила и нахмурилась.
– Вот только пропал он куда-то. Который день ищу! Но… знаешь что? Хватит об этом! Я здесь, чтобы хоть чуть-чуть отдохнуть, но куда там! – вспыхнула Ульяна. Всегда сдержанная, она отпустила себя на волю вольную и не хотела сейчас беспокоиться о чувствах других. Да и кто ей эта Мила, чтобы перед ней себя редактировать?
– Мила, уже вечер! Отчего же ты не поешь? – Ульяна расхохоталась, словно только что пошутила очень смешно.
Мила вежливо улыбнулась, переглянулась понимающе с барменом. Мол, крепиться и терпеть этих вечно бухающих здесь – их удел.
– Ты права. Концерт начинается!
Отличное настроение вернулось к ней, словно кто-то нажал на тайную кнопку, превращавшую живую и противоречивую женщину в Милу гарантированно прекрасную: улыбка до ушей, энерджайзер и заряд хорошего настроения для каждого посетителя. Она вспрыгнула на сцену, запустила минусовку, взяла микрофон и запела чуть хрипловатым голосом.
Как ни странно, Ульяне понравились и выбор композиции, и Милина манера исполнения. Певичка перестала ее раздражать. Она выпила еще и вышла в центр зала – танцевать.