– Ну что? – раздраженно ответила она.
– Ева, ты же сказала, что поехала к Ире, на выходные? – немного сбавив обороты и решив перевести диалог на позитивную волну, спросила Мила.
– Никуда Ирка не денется. А мне нужно перетереть с невестой… как ты сказала его фамилия? – уточнила Ева у Оли.
– Вольский, – усмехнулась та.
– Точно! С невестой Вольского, – договорила Ева.
Мила оторопела. Вечер набирал обороты. «Все бабы Вольского в одночасье решили собраться в “Какаду”, к чему бы это?» – подумала Мила.
– Ничего не понимаю. Кроме одного. Нам надо как следует поговорить. Ты поедешь в итоге к Ирке или потом домой? – спросила Мила.
– Я еще не решила. Не боись. Напишу тебе. Я ж теперь дочь мента. Мне все можно! Ёу! – Ева бросила трубку.
По телу Милы пробежала нервная дрожь, будто предощущение чего-то страшного, неизвестного, тревожного. «Может, Соболя позвать? Хотя нет. Она пока не готова видеть нас вместе. Не все сразу. Господи, я совсем про миллионершу эту забыла!» – спохватилась Мила и рванула через кулисы на сцену, чтобы сверху быстрее ее найти. Но Ульяны нигде не было. Сердце Милы заколотилось, что удивило ее саму. Она дала знак своим ребятам запустить инструментальный трек и рванула в женский туалет. Однако и там ее не оказалось. Тогда Мила, стараясь сохранять спокойствие, спустилась в подвальный этаж, где располагался мужской туалет. Мысленно она называла это место преисподней. Здесь мужики курили, ругались матом и вообще вели себя максимально приближенно к состоянию животного. Ее бабушка в таких случаях говаривала: «Ежели бы не бабы, мужики так обезьянами бы и ходили». Мила не очень с ней соглашалась, но в такие моменты в ее голове всегда всплывала эта фразочка.
Уже на середине лестницы в «преисподнюю» она услышала какую-то возню, мужской бубнеж и женское повизгивание. Она с ноги толкнула дверь. Двое мужиков плотоядно лапали Ульяну в четыре руки. Она мычала и сопротивлялась. Один рукой сжимал ей рот, другой задрал юбку и трясущимися руками торопливо расстегивал штаны. Мила почувствовала небывалый прилив сил, она казалась себе размером с дом. Да, она давно здесь работала, имела какой-то вес и авторитет, но только среди местных. Эти двое были залетные, возможно – командировочные, через пару часов свинтят отсюда, и поминай как звали. И потому ей вдруг стало страшно. Она поймала входную дверь рукой, не давая ей захлопнуться. В зале людей много, кто-то да спустится сейчас сюда. Но страх начисто перемкнул память. Она понимала, что должна позвать на помощь, заорать, но что?! Она совершенно забыла, ЧТО надо кричать! И вдруг во всю мощь своего сильного, поставленного голоса Мила завопила, повернув голову в сторону лестницы:
– КА-КА-ДУ-У-У-У!!!
Непонятно, что именно возымело действие: этот мощный вопль, нелепое слово или боевой Милкин вид, но мужики будто опомнились и рванули на выход. Ульяна замерла на долю секунды, а потом неожиданно начала смеяться, хохотать, как ненормальная. Милка нахмурилась: «Да, уж! Каждый проживает стресс по-своему». Певица тяжелой рукой с размаху дала ей пощечину. Ульяна мгновенно успокоилась и принялась икать.
– Хосподи, миллионерша несчастная! Пить тоже надо уметь! Как ты миллионы свои заработала, неужели ни с кем не бухала? – возмущенно спросила Милка. Ульяна покачала головой.
– Ну ты даешь! Ох, и вонючие у мужиков туалеты… – Поморщившись, Милка подхватила Ульяну и потянула на выход. На лестнице на них с наскока врезалось несколько охранников, которых, видимо, дернули с улицы.
– Где вы раньше были? Димон, блин! – набросилась на них Милка, враз почувствовав себя слабой женщиной. И как ей все это надоело!
– Когда босс узнает, кого я спасла от насильников в его сортире – руки мне целовать будет. Так что на сегодня я все, отпелась! Ясно?
Димон зыркнул на Ульяну и кивнул Милке в ответ. Она быстро сообразила, как извлечь выгоду из произошедшего, и настроение ее тут же улучшилось.
Они вернулись в зал. Ульяну трясло, но ей было так хорошо от заботливо обнимающей ее плечи руки этой большой, пахнувшей потом певицы, что она так и шла бы с ней, и шла…
– Ну, ты как? – спросила Мила, – домой?
Власова посмотрела на нее большими перепуганными глазами и отрицательно замотала головой.
– А можно к тебе? – робко спросила она.
– Ко мне? – расхохоталась Милка. – Боюсь, хоромы мои тесноваты. Но… диван в зале разложить могу.
Милка смотрела на Ульяну смеющимися глазами, ошалевая от происходящего. Ульяна радостно кивнула головой.
– Да не вопрос! Но сначала надо снять стресс. Кофе с коньяком, а? – спросила Милка.
– Без, – сморщившись, ответила Ульяна.
– Тоже верно! – Мила махнула рукой официанту и неожиданно начала смеяться. Она смеялась и никак не могла остановиться.
На нее уже стали оборачиваться с соседних столиков, в том числе – дочь и ужинавшая с ней Оля. Ульяна улыбалась, не понимая, что ее так насмешило.
– Караул! Надо было кричать «караул»!!! Совсем вылетело из головы, а «какаду» осталось, – сквозь смех проговорила Мила.
И они вдвоем еще громче захохотали над случившимся.
Через два столика от них сидели Ева и Оля, которая, наблюдая эту сцену, заметила:
– Весело тут у вас!
– Даже не представляешь, насколько! А теперь вдупляйся: вот эта блондинка с синим клоком волос – первая любовь Вольского. Они собирались пожениться, но за несколько дней до свадьбы он сбежал в Москву. – Улыбка мгновенно сошла с Олиных губ, она внимательнее посмотрела на Милу. – Я могла бы быть их дочерью. Но нет, его опередил лучший друг, а теперь – лучший мент нашего города, в итоге получилась я. Да, певица «Какаду» – моя мать. С ней рядом – известная на весь город миллионерша. Не понимаю, что она забыла в этой дыре, да еще в обществе моей маман? Но, ты знаешь, я рада, что не стала сегодня топиться. Локти бы на том свете кусала, пропусти я такой поворот!
Вольского разбудил вежливый стук.
– Можно? – спросил профессор Дрозд, заглянув в дверь, которую снаружи отомкнул ключом.
– Разумеется, будьте как дома, – не открывая глаз, ответил Вольский и повернулся к нему спиной, накрыв голову одеялом.
– Что ж, предлагаю план на день. Леночка принесет вам завтрак. Вы примете душ, а потом мы с вами прогуляемся по двору. Нам предстоит обсудить кое-что чрезвычайно важное. Идет? – спросил профессор, никак не реагируя на укутавшегося Вольского.
– А минет мне Леночка не сделает, доктор? У меня уже поллюции! – поинтересовался из-под одеяла Сергей.
– Тут уж как вы сами с ней договоритесь, – спокойно ответил Петр Алексеевич.
Вольский резко откинул одеяло и, удивленный, сел на кровати.
– То есть вы разрешаете?! Разумеется, в терапевтических, так сказать, целях?
Вольский шутил на грани. Ему нравился и сам профессор, и сложившиеся между ними отношения. Если бы можно было выбирать, он назначил бы его своим отцом, ну или дедом. Его образованность давала такое ощущение объема для виражей диалога, что провоцировала Вольского, как любого развивающегося ребенка, нащупывать границы, пределы дозволенного. У профессора эти границы были очень широкие, Вольский на них пока так и не наткнулся.
– Разве я могу что-то разрешить, равно как и запретить, двум взрослым людям? Разумеется, если это не повлияет нежелательным образом на ход вашего… – Профессор чуть задумался, выбирая точное слово, и Вольский, поняв причину паузы, мысленно поставил на слово «восстановление». – Вашего восстановления.
«Йес!» – про себя воскликнул Вольский. Он бы тоже так сказал.
Профессор посмотрел на часы.
– Что ж, если ни вопросов, ни возражений с вашей стороны относительно моего плана нет, то встречаемся на улице у той скамейки, – он показал пальцем за окно, – без четверти одиннадцать.
Боже, какая прелесть! Неужели и он в преклонном возрасте станет так величаво вести беседы с клиентами или с кем бы то ни было?! «А что? В этом что-то есть. Никакой суеты и пафоса. Достойно и с уважением. И, что интересно – и к себе, и к тому, с кем говоришь. Хм, надо попробовать…»
Вольский вскочил с кровати и проводил профессора до двери. Тот явно хорошо на него влиял. Уже! А ведь прямой терапии он еще и не начинал. «Или начинал? А я ничего не помню? Не, не начинал. Он бы сказал. Они почистили мне кровь, я выспался, и все. Видимо, самое сложное только предстоит на встрече у этой самой лавочки?!» – Вольский посмотрел за окно.
Он прекрасно отдавал себе отчет, что все его кривляния – не что иное, как сопротивление надвигающейся терапии. Сколько раз он сам с недоумением смотрел на здоровенных мужиков, которые добровольно платили ему деньги и при этом сопротивлялись. Изо всех сил сопротивлялись, стараясь сохранить лицо. Пришли к психотерапевту и что есть мочи изображали, что они нормальные, беспроблемные мужики. Он хорошо знал, как с этим работать, – может, даже слишком хорошо. Еще во время обучения, на супервизии, мастера-педагоги делали ему замечания, что он опережает клиента, разрушая их сопротивление. Тогда как тот должен дозреть самостоятельно.
И вот сейчас он сопротивлялся сам, как один из тех мужиков, у которых типа «все пучком», хотя пучок этот давно не весь и не там… Как уж на сковородке, его мозг извивался, придумывая всякие сальности, шутки и отговорки, лишь бы, не дай бог, «не потерять лицо». Но что-то внутри подсказывало, что профессору можно доверять.
Когда пришла Леночка, Вольский уже переоделся в чистую рубашку и брюки, которые, к своему удивлению, обнаружил в шкафу. Заправил постель, почистил зубы. «Пай-мальчик!» – съязвил он, глядя на себя в зеркало.
На подносе Леночка принесла вкусно пахнущий кофе, горящий шоколадный круассан, стакан апельсинового сока и яичницу с беконом. При виде всего этого Сергей почти испытал гастрономический оргазм. Он вдруг почувствовал такой дикий голод, что совершенно забыл о своем намерении повнимательнее присмотреться к Леночке на предмет оценки ее сексуальных возможностей и, главное, цвета волос. А вдруг это был не «сон во сне»? Однако, накинувшись на содержимое подноса, он даже тривиальное «спасибо» забыл сказать, не говоря уже о наведении мужского снайперского прицела на предполагаемую цель.