План доктора был прост и тем прекрасен. Горячие струи воды усилили ток крови, он ощутил прилив энергии. Совершенно некстати вспомнился сегодняшний сон. В общем, как мужик он понял, что все еще живее всех живых.
Воздух пригорода Энска – а именно здесь, как предполагал Вольский, находилась профессорская резиденция, куда его пристроил Соболь, – был прозрачен и свеж. Лето пело и кричало разноцветьем, запахами, стрекотом невидимых насекомых, которым так важно было внести свой вклад в окружающий мир – хотя бы звуком, яростным громким звуком: мы здесь! мы существуем! Праздник бытия целиком захватил Сергея, присевшего на условленной лавочке.
Он буквально растворился в этом многоголосии жизни. Однако что-то мешало слиться с ним совсем, целиком, без остатка. Как будто кто-то забытый, бесцветный и молчаливый сбивал всех с ритма. Он прятался, изо всех сил стараясь НЕ быть, но тем самым только оттягивал на себя внимание, от чего сам же и страдал. И вот внутри Вольского эта серая хмарь стала разрастаться. Он не знал, что именно его триггернуло: цвет, запах, звук или все вместе. Но что-то поднялось и заныло. Он не знал, сколько точно сейчас времени, но очень хотел, чтобы профессор, наконец-то, пришел.
– Ему уже гораздо лучше. Синдром алкогольного отравления сняли, физически он в норме. Сейчас предстоит самое интересное, – улыбнулся в трубку профессор Дрозд.
– Я хотел с ним поговорить, тут его серьезная клиентка ищет, думаю, для него это важно. Можно, Петр Алексеевич? – спросил Соболенко, шагая с телефоном по длинному коридору, ведущему к кабинету начальника.
– М-м-м, я бы не торопился. Дайте мне буквально день, а лучше – два. Объясните что-нибудь этой клиентке, мол, приболел. Имеет же он право вдруг оказаться не в форме – живой ведь человек. Согласны, Игорь Петрович? – Говоря это, профессор смотрел из окна своего кабинета вниз, где вокруг скамейки как-то слишком энергично нарезал круги Вольский. Глядя на это, заторопился и профессор.
– Ну, голубчик, мы договорились? Вынужден откланяться, пациент ждет.
– Да-да, извините. Конечно, доктор, как скажете.
Соболенко дал отбой, глянул на часы. У него было в запасе еще пять минут. Он рванул в туалет, оттуда набрал жену, узнал результаты соревнований. Сын продул, иначе сам бы ему сообщил, – ответила она. Соболенко позвонил бывшей жене, поинтересовался, как у них дела. Вроде тоже все в норме. Какие-то тревожные ощущения вынуждали его суетиться на пустом месте. Наконец он набрал номер Милы и спросил, будет ли нормально, если он подарит Еве планшет.
– С какого такого перепугу? – возмутилась Милка. – Ты отродясь мне ничего не дарил просто так.
– Здрасьте, приехали, а тачка, на которой ты тут же свинтила? – удивился Соболенко.
– Это не просто так, – буркнула она в ответ.
Соболенко понял, что вышел на тонкий лед, и потому резко свернул разговор.
– Ладно, мне к начальнику. Тут этого мажора Власова сгребли, наконец. Сейчас будет разбор полетов, – поделился Игорь.
– Да ладно?! Давно пора! Молодцы. Наша полиция нас бережет! – шутливо отрапортовала на том конце Милка. От ее веселого голоса у него чуть отлегло на душе, хоть и не отпустило совсем.
– Ладно тебе. Так, все. Мне пора. Вечером загляну. Пока!
Из кабинета начальника вывалилась целая делегация, путь был свободен. Соболенко вошел. Шеф посмотрел на него и сдвинул брови. Знак был недобрый. Молча, жестом, Игорю предложили сесть. Потом начальник так же молча достал из внутреннего ящика стола бумагу и, выразительно глядя на Соболенко, пододвинул в его сторону. Тот откашлялся, стал читать мелкий рукописный текст.
– Вот сучонок! – не сдержался Соболенко.
Начальник налил воды из графина, протянул ему стакан. Следователь жадно осушил его, тыльной стороной руки вытер предательски выступивший на лбу пот и виноватым взглядом пойманного с поличным нашкодившего щенка посмотрел на своего босса.
– Если не сможешь с ним договориться, чтобы переписал, не отвлекаясь на ненужные подробности, придется писать уже тебе – по собственному…
Соболенко глядел на лежавшее перед ним чистосердечное признание Прохора и качал головой. Теперь он прекрасно все понимал. И это понимание растворило тревожное предчувствие. Обладание пусть даже самой неприятной информацией не так вымораживало Игоря, как неведение. Теперь он мог составить план, подготовить аргументы – словом, действовать. В незнании ты безоружен.
«Удивительное все-таки существо человек! Вот я же понятия не имел, что сопляк такое замутит, даже не думал об этом. Но чуйка уже словила тревожную волну. Вот как оно происходит? Как? Да, прав Серега – психология… преподавали бы нам ее в школе как инструкцию к этой гребаной жизни и пониманию себя, может, и жить было бы легче…»
Глава 20Встреча
– Как вы себя чувствуете? – спросил профессор, приблизившись к лавке, на которой ждал его совсем приунывший Вольский.
– Паршиво, честно говоря, – тихо ответил Сергей.
– Позволите?
– Разумеется, это же ваша лавка, – Сергей чуть подвинулся.
– Это то самое состояние, которого ты старательно избегаешь?.. – не столько спросил, сколько констатировал Петр Алексеевич. Вольский молча кивнул. Он сидел, опершись локтями о колени, свесив голову.
– Закрой глаза, сделай глубокий вдох, мягкий и протяжный выдох. – Вольский подчинился. – Ты готов войти туда? Я буду рядом, мы в любой момент сможем оттуда выйти.
Вольский кивнул. Он был готов.
– Сосредоточься на своем ощущении, где оно? В какой части тела? – мягким, проникающим в самую душу голосом спросил профессор. В нем чувствовалось понимание происходящего и поддержка. Теперь этот голос почему-то доносился откуда-то сверху, как это воспринимают дети – снизу вверх.
– В груди и животе одновременно, еще отдает в голову, сдавливая виски, – Вольский сделал мысленную ревизию своих внутренних ощущений. Профессор слушал его, закрыв глаза, словно через слова Сергея он сам мысленно шел по закоулкам его души.
– Попробуй визуализировать свои ощущения, – подсказал голос профессора.
Вольский кивнул. Но тут же поймал себя на «рефлексии второго порядка»: его сознание расщепилось на проживающего, наблюдающего и наблюдателя. Однако сейчас это скорее мешало. Взрослая часть Сергея, как опытного психотерапевта, понимала, что делал профессор, и соглашалась с выбранной методикой. Но она должна была сейчас выполнять роль исключительно стороннего наблюдателя, не мешать проявиться и без того напуганной детской его части.
– Похоже на что-то живое, газообразное, как кучевые облака. Черно-серого цвета. Они клубятся, меняя оттенки этих цветов. Где-то в животе. Из него вверх идет палка старая, как рукоятка от ухвата. Или как та штука называется, чтобы горшки из печи доставать. Дуга этого ухвата держит мои виски. Меня аж тошнит…
Профессор встрепенулся, взял руку Вольского: его пульс зашкаливал.
– Мысленно повторяй за мной слово в слово, обращаясь ко всему этому образу.
Вольский, морщась от боли и поднявшейся мути, кивнул.
– Я не буду на тебя давить. Я не буду тебя пугать. Я не стану тебя мутить. Я разрешаю тебе расслабиться, я разрешаю тебе успокоиться…
Профессор внимательно следил за состоянием Сергея, продолжая держать его за запястье, контролируя пульс. И тут Вольский выдохнул с облегчением.
– Полегче… – сиплым голосом произнес он.
Профессор кивнул, он почувствовал изменения по пульсу и отпустил его руку.
– Что сейчас ты видишь?
– Облако все там же, в животе, но белое. Палка превратилась в веревку, которая также тянется к вискам, на голове у меня надет венок из полевых цветов. Ха… вспомнил! Его на меня надела мама и сказала: «Иди в огород, пугалом птиц отгоняй». Все засмеялись. Она выпивала с подругой и другом. Еще соседи там сидели. Все смеялись, а я был готов сквозь землю провалиться. Я думал, что порадую маму, позволив этот венок на себя надеть…
Вольский стал тереть глаза: подступили детские слезы обиды и разочарования.
– Посмотри внимательно, что чувствует сейчас этот мальчик, он все еще в венке? – спросил профессор.
– Нет, он швырнул его на пол. Что чувствует? Он хочет спрятаться, раствориться, исчезнуть… Но не может и потому стоит как вкопанный…
Вольский стал часто дышать. Профессор глянул на часы, мысленно зафиксировав время начала предполагаемой панической атаки.
– Почему не может? – аккуратно спросил Петр Алексеевич.
– Завтра мама отведет меня в интернат… на неделю. Я и так исчезну… Так зачем торопиться?
Профессор покачал головой.
– Мысленно войди в тело мальчика и найди, где находятся ощущения от всех этих мыслей и какие они?
Вольский представил, как в фантастических фильмах, что он, словно бестелесное существо, растворяется в себе же, мальчике, и теперь ощущает себя им.
– В животе – серо-черный дым. Ненужность. Борьба между унижением в случае, если остаюсь, и желанием убежать, за которым стоит страх. Страх остаться одному.
– Мысленно скажи этому дыму: «Я не буду тебя выгонять, я не буду тебя унижать, я не буду тебя изгонять. Я не позволю тебе остаться одному. Ты мне нужен. Ты мне дорог. Что бы я ни говорила. Что бы я ни делала – на самом деле – я люблю тебя».
Профессор проговорил эти слова словно бы от лица матери Сергея.
Вольский заплакал, зарыдал, как ребенок. Профессор стал гладить его по спине, высвобождая из тела годами сидевшие в нем травмы испуганного детства. Он не мешал Сергею. Леночка из окна с умилением смотрела на эту картину. Она удивлялась только одному: зачем профессор решил провести сеанс не как обычно, в кабинете, а во дворе? Здесь бы она все слышала и могла быть в курсе и этой работы, наблюдения за которой использовала бы в своей диссертации. Что особенного в этом клиенте?
– Как теперь себя чувствует мальчик? – поинтересовался профессор Дрозд, когда Вольский затих.
– Лучше…
Сергей, не открывая глаз и не выходя из транса, улыбнулся. Профессор улыбнулся в ответ. Работа шла в штатном режиме.