– Отличный план! – воскликнул Вольский.
– А ты? – вдруг подал голос Петруха.
– Есть одно незаконченное дельце. Начну с него, – подмигнул в ответ Сергей.
Они попрощались, как родные. Пожали друг другу руки, обнялись. Свой мобильный Вольский забирать отказался – сказал, что хочет иметь возможность иногда им позвонить.
Сергея наполняло ощущение свободы и желание жить. Он принадлежал сам себе, мир казался огромным. И было в нем много тихой радости и наслаждения. Он стоял перед разрушенным пансионатом и вдруг почувствовал, что благодарен ему – этому месту, ставшему для него когда-то домом.
Ржавая лестница, которая вела на его этаж, не выглядела сейчас непреодолимым препятствием. Сам пансионат, словно чувствуя исходящую от Сергея любовь, предлагал ему воспользоваться каждым выступом и торчащей арматурой. Так, во всяком случаем, ему казалось.
И вот он перед своим окном. От него, как и от всего здания, почти ничего не осталось. Облупившаяся краска, сорванная с петель ставня. Но это было оно. То самое. Сердце Сергея колотилось. Он медленно подошел к окну. Посмотрел вниз, прислушиваясь к своим ощущениям. Он не чувствовал прежней боли. Внутри все было спокойно. Сергей подумал о матери, и она представилась ему любящей, улыбающейся. Он простил ее. Вот прямо здесь и сейчас. И себя. За все эти годы самобичевания и бега от себя самого, когда-то упорно дежурившего у этого окна, разрываемого страхом и надеждой.
Он посмотрел за окно еще раз и… не поверил своим глазам. По улице шла Оля. Его Оля. Ошибки быть не может. Это она, совершенно точно она!
– Оля? О-о-оля-я-я! – заорал потрясенный и счастливый Вольский.
Оля остановилась. Осмотрелась по сторонам. Она сразу узнала его голос.
– Вольски-и-ий!
Как в далеком детстве Сергей летел вниз, через две ступеньки сразу. Выбежал наружу и помчался к ней. Она рыдала и смеялась. Он обнял ее жадно, соскучившись. Потом взял в свои ладони ее лицо и долго-долго смотрел в глаза. Прямо. Из души в душу. Он узнавал и не узнавал ее одновременно. Что-то в ней сильно переменилось, раскрылось, расцвело. И ему нравилось это новое, он чувствовал ее силу и свободу, так же как и свою. Они не то повзрослели, не то проснулись. А скорее – и то и другое сразу.
– Я тебя нашел, – сказал он.
– А я тебя.
У обоих глаза были полны слез, но они смеялись и все никак не могли остановиться. Им так много надо было друг другу рассказать, что слова теряли какое-либо значение. Они видели и чувствовали гораздо больше.
Остановились они в одном и том же отеле. Их номера оказались на разных этажах, но один под другим! Решили снять новый – их, общий. Самый лучший, и главное – с чистого листа.
До кровати так и не дошли. Трясло обоих, словно они пересекли в одиночку пустыню и встретились, наконец, в оазисе, где есть вода и прохлада. Ни он, ни она не знали прежде такой близости. Их тела растворились, словно став единым энергетическим сгустком.
– Теперь я знаю, что такое нирвана, – пробормотал Сергей, отдышавшись. Она засмеялась – открыто, заливисто, счастливо.
Струи горячего душа смывали с их тел следы пережитого опыта, о котором они, конечно, расскажут друг другу, но потом. Потом они будут удивляться, недоумевать и открывать друг друга заново. А сейчас надо напитаться, насладиться еще и еще, растворяясь друг в друге.
– Восставший из ада и ангел-спаситель – нормальная парочка, – резюмировала Ева, когда Вольский и Оля появились на пороге их квартиры. – Только не говори, что ты меня не помнишь. – Ева посмотрела на Вольского, перевела взгляд на Олю. – А ты меня забыла?
– Ни за что! – ответила за обоих Оля.
В коридор вышла заспанная Мила, следом показалась Ульяна. На ней была надета подростковая Евина пижама в розовых фламинго. Вольский громко рассмеялся. Ульяна, улыбаясь, повернулась вокруг своей оси, демонстрируя собственное преображение.
– Такое возможно только в Энске, – заключил он.
В эту секунду в дверь позвонили. Ева, стоявшая ближе всех, вздрогнула.
– Кажется, я знаю, кто это, – нахмурилась она, но открыла.
При виде живого Вольского он прислонился к дверному косяку и покачал головой. Потом с огромным облегчением выдохнул, продолжая тем не менее изучать Сергея исподлобья:
– Ну ты, Вольский, и сука.
Раскинув руки, тот уже шел навстречу другу-следователю:
– И я чертовски рад тебя видеть.
Друзья обнялись.
– Надо поговорить, – сказал Соболенко на ухо Сергею. Вольский кивнул в ответ.
– Мил, поставь чайник. Попьем все чай-кофе, а? – предложил следователь. Ему очень хотелось остаться с Вольским один на один.
– А «здрасьте» у вас не принято говорить? – процедила Ева. – Раскомандовался тут…
И скрылась за дверью своей комнаты.
– Здрасьте! – крикнул ей вслед Соболенко. Все понимающе переглянулись.
Вольский упреждающим жестом остановил друга, приготовившегося утащить его на мужской тет-а-тет.
– Подожди, сначала я должен всем кое-что показать, – серьезно сказал он. Хлопнул себя по карману.
– А, черт! Дай мобильный, – попросил он Олю, забыв, что он по-прежнему без телефона.
Пока Мила ставила чайник, уточняла, кто что и с чем будет, Сергей зашел на свою почту, куда отправил фото, на всякий случай удалив его из памяти своего мобильного, прежде чем вернуть Вячеславу и Петрухе.
– Смотрите!
Сергей вытянул вперед руку с мобильным. Все посмотрели на фото пустого гроба, но ничего не поняли.
Соболь нахмурился.
– Один такой я сегодня уже видел, со странным артефактом внутри, – проговорил он, выразительно взглянув на Сергея.
– Вот черт! – спохватился Вольский. – Как я затупил.
– Релакс. Я все прибрал. Но ты, конечно, гад! Дрозд все еще в реанимации, его ввели в искусственную кому.
Услышав это, Сергей, к удивлению Соболенко, улыбнулся.
– Ему это понравится, когда он узнает, – заметил он.
– Для начала ему бы очухаться не мешало! – возмутился Соболенко.
– Девочки, кто-нибудь что-нибудь понимает из разговора этих двух сумасшедших? – нахмурилась Мила, в точности повторяя недавние интонации своей дочери.
Вольский обвел присутствующих внимательным взглядом.
– А теперь внимание. Юлия Власова жива. Вероятно. Это фото ее гроба.
– Что?! – воскликнули Ульяна и Мила в один голос. И в тот же момент, гонимая любопытством, на кухню вышла Ева.
– Весело тут у вас, – сказала она, наливая себе стакан воды.
– Обхохочешься… – хмуро парировала Ульяна. – Можно посмотреть?
Ульяна протянула руку к телефону, чтобы лучше рассмотреть фото.
Оля, не понимая, о ком идет речь, только удивленно вскинула брови и с восхищением смотрела на своего мужчину. Соболенко завис, внимательно глядя на друга. Его натренированные годами следственной службы мозги на бешеной скорости складывали два и два и извлекали корень одновременно.
Первое, о чем подумалось, – Прохор! Это круто все меняло в жизни Прохора, Ульяны и, как знать, вероятно, всего Энска. Ведь Власовы – крупные работодатели и налогоплательщики. Как это скажется на всех? Хотя хрен с ними со всеми! Если все это правда и покойная Власова на самом деле жива – в его руках такой козырь, что он им перебьет все, что этот мелкий сучонок себе нафантазировал в его адрес. Все это за доли секунды пронеслось в голове Соболенко. Все-таки и о своей шкуре иногда нужно думать. Начальник недвусмысленно дал понять: не уймет он Власова-младшего, писать ему заявление «по собственному желанию». А ему нельзя, он теперь многодетный отец!
– То есть?.. Давай свой расклад! – взволнованно проговорил Соболенко.
– Юлия Власова… Милая, – Вольский остановился, глянув на Олю, – чтобы ты понимала, это…
– Это покойная жена моего покойного мужа, – подхватила Ульяна.
Оля сочувственно на нее посмотрела. Ульяна пожала плечами:
– Прошлые дела.
– Понятно.
– Итак, Юлия Власова мечтала быть актрисой, петь, но муж не готов был ею делиться, и любые попытки «публичного обнажения» пресекал. Оставив ей только домашние концерты. Я видел фотки этих концертов. На них она буквально светится счастьем. Видно, что это действительно ее призвание. В итоге, не имея возможности жить и проявлять себя так, как ей на самом деле хочется, она заболевает раком. То есть бессознательно она выбирает смерть вместо жизни вопреки себе.
Оля многозначительно посмотрела на Еву, та в ответ лишь усмехнулась. Мила заметила этот обмен взглядами и вопросительно округлила глаза. Но Оля снова направила все свое внимание на Сергея.
– Как я понимаю, поиск способа лечения выводит ее на одного местного профессора-психотерапевта. Наши методики с ним в основе своей схожи, но есть у него один метод… Как бы это точнее сказать? Радикальный. Однако в данном конкретном случае они использовали его не как способ лечения, а как возможность для птички выпорхнуть из золотой клетки.
– Это как? – не поняла Оля. Услышанное очень в ней отозвалось и потому на мгновение сознание затуманилось. Она вспомнила свою золотую клетку – родительской опеки, из которой, как ей теперь было совершенно очевидно, она вырвалась окончательно и бесповоротно.
Все слушали Сергея, затаив дыхание.
– Ее хоронят, но… с баллоном кислорода в гробу.
– Что?! – ахнули все. Но особенно удивилась Ульяна.
– Этот профессор сам, а скорее всего – с помощниками, ночью после похорон извлекают покойницу. И она отчаливает – жить. Новой жизнью.
Потрясенный Соболенко смотрел на Сергея смеющимися глазами.
– И когда ты это понял? Не отвечай. Мне даже думать об этом страшно.
Вольский улыбнулся.
– Назовем это следственным экспериментом, – заметил он.
Соболенко поднял указательный палец.
– В точку! – потирая руки, воскликнул он.
– Ахренеть, – резюмировала Ева.
– А ведь ты, возможно, прав, – задумчиво проговорила Мила, как будто что-то вспомнив. – Мы с Джу брали уроки вокала у одного и того же педагога. Она ходила на них «под прикрытием» – так она это называла. Поскольку они с мужем частенько бывали в «Какаду», Джу мне чисто по-женски все рассказала, но по секрету, чтоб я случайно не проболталась. Когда мы на вокале пересекались, я ее то и дело спрашивала: а сейчас ты как будто где? А она – то на маникюре, то у стоматолога…