Не думал, не гадал Степан, что сотворится такая неслыханно-чудесная жизнь, бурным океаном разыгравшаяся, радужной сказкой расцветившаяся, в волшебном круге закружившаяся.
Смерти и жизни, горести и радости, молитвы и проклятия, песни и виселицы, пиры и бойни, кистени, и белые девичьи руки, и «сарынь на кичку», персидские ткани и русские сарафаны, добро и жестокость, щедрость и жадность – все сплелось пестрыми нитями в один ковер жизни.
И не стало различий: ночь или день, сегодня или завтра, жизнь или смерть.
Все равно! В отчаянно-пьяном вихре искрами замоталась буйная жизнь. Разгулялась. Разветрилась.
Без памяти. Что будет!
Не остановишь.
Хватило бы только головы на плечах, хватило бы ума-разума начатое победностью завершить, – вот чем томился атаман, да и было от чего умаяться, призадуматься.
Денно и нощно отовсюду стекались гонцы-вестники: кто с Белого моря, кто из Малороссии, кто из Москвы, кто из Сибири, кто из степей калмыцких, кто из Казани, кто с Урала.
И каждому гонцу надо было наказы давать, да знать, что где происходит, да за царскими войсками следить, да помощников рассылать с толком, с расчетом, да казной ведать с береженьем, да пушки, оружие, порох, топоры, лопаты, коней рассылать, да принимать послов от татар, калмыков, киргизов, уральских казаков.
Да снаряжаться на Симбирск, Казань, Нижний, а оттуда или в Москву, или в Астрахань – всюду призывно лежат пути, всюду ждет взвихренная голытьба.
Крепко думал Степан, а еще крепче взмахнул кистенем:
– Прочь с дороги, раздумье! Прочь! Ой, да что это с моей головой! К лицу ли атаману, голытьбой нерушимо поставленному, по распутьям бродить? Прочь! Время не терпит, время зовет. Слышу, чую. Шире, душа, распахнись! Раззудись плечо! А ну, ударь, – эх, ударь, да ударь кистенем по Симбирску!
Перекликно встрепенулась бывалая в полетах бесчисленная стая:
– Сарынь на кичку! В Симбирск!
Раскачался буйным вихрем, разбежался необузданным, красногривым степным конем по бескрайным степям, размахнулся Степан.
– Эй, держись башка молодецкая!
– Ой, и хабба!
– Ой, и вва!
– Расплечись плечо непочатое.
– Крепи!
– Раздувай паруса!
– Хабба!
– Ннай! Ннай! Ннай!
Всколыхнулась волношумным морем яростным понизовая вольница, разлилась раздоль бесшабашная, разгайная, неуемная.
Раскатились под гору колеса молодости.
– Не удержишь!
– Берегись!
– Разом перескочим!
– Эх, и ма, и ма!
– Ори! Свисти! Мотри-во!
– Раздобырдывай!
– Шпарь!
Сотни отчаянно-молодых голосов звонили колокольным звоном по волжским, стройным берегам, отражаясь в кустах у воды серебряной звенчальностью.
Глубинно голубело небо голубелью.
Бирюзово грустилась синедымная даль.
Степан улыбался мудрой тишине с гор и думал о чайках, играющих с солнцем.
– Ребята, на струги!
И пока удальцы отвязывали снасти, снаряжались в путь, кричали, возились, Степан слушал, как весла, ударяясь о палубы, гулким деревянным стуком наполняли воздух, радуя трепетно движения. Слушал и пел:
Ребята, на струги!
Ветер попутный
Разгонит паруса и печаль.
Быстрыми крыльями
Искрые соколы
Развеют весельем умчаль.
Эй, рулевой!
А там на раздолиях
Волга укажет,
Где нам положено счастье найти.
Молодость с нами,
Да воля разгульная –
Верные наши пути.
Эй, рулевой!
Смолк Степан и упорно уставился со всей своей огнезарной любовью на упругие струги, стройно расснащенные, на волжскую водную дорогу, призывную, обетованную, на разгайных удальцов, отчаянных, веселых, сильных, на все вокруг молодое, жаждущее.
Подумал:
– На бой веду, а они будто на праздник снаряжаются. Решил:
– Нет! Не уйти от них.
Симбирский путь
Звездной ночью Степан с двумястами стругов да с тысячью конницы подступил к Симбирску.
В кремле засел со стрельцами окольничий Иван Милославский.
Симбирск укреплен двойным укреплением: на вершине горы кругом стоял высокий кремль, а за кремлем кольцом в полгоре следовал посад, обведенный дубовым частоколом и рвом. В посаде острог жил.
В городе стоял гарнизон из четырех стрелецких приказов с полсотней пушек и двухтысячное число дворян и детей боярских из Симбирского уезда и близких городов, сбежавшихся в надежную симбирскую крепость от нашествия Степана.
Выйдя из стругов, Степан расставил ночной караул, а сам с есаулами Васькой Усом, Черноярцем, Фролом и прочими пошел пересылаться с посадскими симбирцами.
Навстречу Степану вышли посланцы с хлебом-солью от посада симбирского и ударили челом, что посадские жители передаются в верные руки понизовой вольницы, и указали на те прясла стены, где утром симбирцы будут ждать молодецкую дружину; и указали еще на острог, где заточенные ждали от Степана воли; и поведали Степану, что от казанского воеводы князя Урусова в кремле ждут сильной помощи, посланной под началом окольничьего князя Юрия Борятинского, идущего правобережным сухопутьем, и что, говорили, в войске Борятинского идут из Москвы рейтарские наемные иноземного строя конные полки.
Степан отпустил посланцев, а Ваське Усу, Черноярцу и Фролу совет дал гнать к чувашам, черемисам и мордве за подмогой – благо они сами давно насылались.
Есаулы погнали.
Степан пошел ночевать на свой струг Сокол.
Ночь раскинулась густосиним шатром с наливными звездами.
Плёско плескалась вода о борты струга.
Ночные птицы кричали тревожно.
Долго не мог уснуть Степан.
А когда уснул, – увидел беспокойный сон: будто странником с посохом подходит он к своей черкасской избе, у ворот стоит Сонюшка – дочка его любимая-ненаглядная и плачет, смотрит на отца и плачет. Степан будто обиделся, что Сонюшка плачет, а не радуется, не прыгает, не бросается к нему на грудь, и вся неласковая, и будто говорит: «Ты, батько, опять не зайдешь домой, опять пройдешь мимо, мать тоже перестала любить нас, мы с братиком решили оборотиться в диких гусей и улететь».
– Где мать Алёна, – спросил Степан у Сонюшки и услышал чей-то совсем чужой, насмешливый голос: «У Корнила Яковлева – на тебя жалуется».
Потом будто Степан заметил, что у него на боку голова и волосы седые, долгие, и холодно, снежно на душе, и одиноко-безутешно. И Сонюшки нет, никого нет.
Проснулся Степан от железного шума: то удальцы собирались на приступ. Васька Ус готовил к бою.
– Выкатывай пушку!
– Примай!
– Кидай топор!
– Скорей, леший!
– Седлай коней.
– Эй, кремлевые, держись!
– Стой, раздавит.
– Редька!
– Курмалай!
– Ссаживай.
– Чаль!
Солнце рождалось красным расцветом.
День обещал много жаркой пальбы, много крови. Степан схватил саблю, сунул кистень за пояс, накинул красно-огненный кафтан и разом поплыл на шитике на берег.
Через час все удальцы двинулись.
Конники завели песню:
Ой ли, нам, соколикам,
Да воля не дана,
Ой ли, мы не молоды
От крепкого вина.
Удальцы подхватили яро, со свистом, с гиком:
Эй, гуляй, наливай,
Молодость, раздайся.
Эй, давай-поддавай,
Сам не поддавайся.
– Жги-жги-жги-жги-жги!
– Шпарь!
– Эй, симбирские!
– Кремлевые!
Степан на белом коне впереди, как раз подступил к тем пряслам дубовой стены, где ждали посадские. Круто остановив коня, Степан заорал застенцам:
Эй, добрые люди симбирские,
Отворяйте ворота дубовые!
Вы встречайте гостей со поклонами,
Понизовую вольницу жалуйте!
Степан махнул шапкой, и удальцы громом загремели:
– А ну, встречайте, братья симбирские!
Затрещал частокол, рухнули прясла.
Лицом к лицу очутились посадские жители с удальцами.
Перед симбирцами на беломолочном коне сидел Степан в огненно-красном кафтане, с горящими от солнца золотыми узорами.
И те из посадских симбирцев, что с хлебом-солью первые стояли, закричали:
– А ну, послушайте.
Горластая песня разнеслась в ответ вольнице:
Ой, вы гой еси, знатны-молодцы,
Гости наши жданногаданные,
Вы примите нас в дружбу верную,
Дайте нам волю вольную.
Отведал Степан хлеба-соли.
Посадские голосили ему:
– Во здравие ешь!
– Батюшко наш!
– Атаман!
– Степан Тимофеевич!
– Во здравие!
– Отцова родимая головушка!
– Приими!
– Спаси от кремлевских!
Удальцы двинулись в посад.
Степан показал на острог серокаменный с башней.
– К острогу! На волю!
И через час освобожденные заточенные, с подружными симбирцами да удальцами, круто расправились с боярскими ставленниками.
На острожную башню поставили пушки.
Стали укреплять острог, а вокруг кремля начали копать высокий земляной вал и взмащивать на него пушки.
Завязалась пальба нещадная.
В кремле вспыхнуло три пожара.
Удальцы напирали; метали в кремль зажженные смоляные факелы.
К вечеру прискакали дозорные и объявили, что к Симбирску подходит войско Борятинского с казанской стороны.
Степан засел в остроге направлять пушки.
Удальцы приготовились к битве.
Ночью войско князя Борятинского подступило к посадской стене и разразился огненный бой.
Удальцы вклинились в стрелецкую гущу и рубились отчаянно. В это время Степан заметил, что из кремля начали вылезать на помощь борятинским, и закричал вниз:
– Кремлевые вылезли!
Конница удальцов кинулась к кремлевым.
Степан видел, что вольницы значительно меньше даже войска Борятинского, однако, не унывал, потому что крепко надеялся на удальцов, да ловко наводил пушки, запаливая в густые места.