— Она у тебя грамотная будет; будет уметь читать и писать, сосчитать, когда что нужно, письмо написать…
Горничная фыркнула себе в руку.
— Какая ты… странная! Что ж тут смешного? — вспыхнув, заметила Марья Николавна.
— Ох, уж и не знаю… — говорила баба, улыбаясь и посматривая на горничную.
— Чего ж тут не знать? Это очень просто, — зачастила Марья Николавна.
— Ох, нет. Ох, уж не замай же она… Нет, уж помилуйте, сударыня!
— Да отчего же?
— Нет, уж сделайте божескую милость, — низко кланяясь, говорила баба. — Что с нее взять? малый робенок.
Баба придерживала девочку, как будто у ней кто-нибудь хотел ее отнять. Девочка вдруг заревела.
— Ты, может, боишься, что ей здесь будет нехорошо?
— Нет, уж помилуйте, сударыня! Одна она у меня, девочка-то. Коли так, уж легче же я курочку вам принесу за лечение.
Марья Николавна молча постояла перед бабою, грустно улыбнулась, посмотрела на нее и сказала:
— Не надо. Ни курочки, ни девочки твоей мне не надо. Успокойся! — и ушла опять в свою комнату.
Немного погодя она вышла на крыльцо с зонтиком в руке и отправилась в людскую.
В людской сильно пахло щами и горячим ржаным хлебом, который лежал на лавке, прикрытый полотенцем. У окна сидел кучер и курил трубку; стряпуха собралась было разуваться и поставила одну ногу на скамейку; по полу, отрывисто чавкая, бродил поросенок; рядом с кучером, на лавке же, сидела двухлетняя девочка и ковыряла большою деревянною ложкою в пустом горшке, из которого всякий раз шумно вылетали мухи.
Кучер говорил девочке, дотрагиваясь до нее трубкою:
— Грушка!
— Мм! — с неудовольствием отзывалась девочка.
— Это у тебя что?
— Ммм!..
— Что это у тебя?
— Мм-ма-а! — кричала девочка, хлопая ложкою по горшку.
— Что ты, охальник, к робенку-то пристаешь! — кричала стряпуха.
В это время вошла Марья Николавна. Кучер встал и спрятал трубку за спину, стряпуха тоже встала и обдернулась. Марья Николавна поклонилась им, посмотрела вокруг и сказала:
— Как тут пахнет!
Кучер со стряпухою ничего не ответили. Марья Николавна подошла к девочке, погладила ее по голове и спросила:
— Это Груша?
— Грушка-с, — кланяясь, подтвердила стряпуха.
— Гм. Маленькая, — вполголоса произнесла Марья Николавна, постояла еще несколько минут, взглянула на печку и заметила, что тараканов много.
— Довольно-с, — сказал кучер.
— Вы хоть бы выводили их.
— Выводили-с, — ответила стряпуха.
— Ведь это для себя же, — добавила Марья Николавна.
— Это справедливо, — подтвердил кучер. — Насчет чистоты ежели.
— Бог их знает. Уж и не знаю, что с ними делать, — говорила стряпуха, с сокрушением глядя на тараканов.
— Варом нет лучше, — заметил кучер, подходя к печке.
Сказав это, он сбросил одного таракана на пол и раздавил его ногою.
— До смерти не любит, как ежели его ошпаришь, — ту ж минуту помирает.
— Ну, да, — рассеянно сказала Марья Николавна. — А где столяр? — вдруг спросила она.
— Да никак они там, с Иван Степанычем, скрыпку, что ли-то, налаживают, — ответила стряпуха.
— Какую скрыпку? клетку строют для чижа, — сказал кучер.
— И то, мотри, клетку, а я скрыпку, — поправилась стряпуха.
— В сарае балуются, — добавил кучер.
Марья Николавна вышла на двор и послала кучера за столяром.
Пришел столяр, скинул с головы ремешок и поклонился.
— Послушай, — сказала ему Марья Николавна, — не можешь ли ты сделать стол?
— Что ж, это можно-с, — подумав, ответил столяр.
— Простой, понимаешь, совсем простой.
— Слушаю-с. А сколь велик будет стол?
— Да вот этак, я думаю.
Она показала зонтиком на земле.
Столяр поглядел и сказал:
— Ничего. Это можно-с.
— И еще две скамейки такие, длинные.
— И это все ничего, Бочка́, значит, в наград.
— Ну, я это не понимаю.
— Все дюйма полтора толщины доски потребуются, — говорил столяр, показывая два пальца.
После того Марья Николавна прошла во флигель, где жил Рязанов, и велела там очистить одну пустую комнату, всю заваленную разным хламом; а сама отправилась по дороге к селу. Солнце пекло; она шла скоро, слегка шмыгая платьем, и прищурясь смотрела вперед. Неподалеку от церкви попался ей старый, проживавший в селе мещанин. Он шел с мельницы, с удочками на плече, и нес на веревочке пескарей.
— Мое вам почтение, сударыня, — сказал он, низко кланяясь.
— Ах, здравствуйте!
— Гулять изволите?
— Да.
— Очень прекрасно-с.
— Вы, кажется, рыбу ловили?
— Что делать, сударыня, — большую охоту имею.
— Семейство ваше как?
— Благодарю моего создателя, — слава богу-с.
— Дети ваши что делают? Старший где?
— Учится-с.
— Где же?
— Комзино село изволите знать? ну вот-с, в мальчиках у купца в лавочке. Сам пожелал Федю моего у себя иметь, призывает. Приходим. — Какое, говорю, будет ваше положение? — А наше положение, говорит, будет вот какое: на первый раз, говорит, мы ему ничего не положим; а там посмотрим, ежели, говорит, будет стараться, тогда что положим. — Подумали, подумали мы с супругой: что ж, нече́м ему баловаться-вешаться, незамай же он учится. Так и отдали.
— Ну, а младший?
— Материн баловник. Махонький дома пока при матери-с. Тоже учится, родителей утешает.
— Кто же его учит?
— Сама-с.
— И охотно учится?
— Охотник смертный. И тепериче, доложу вам, не то чтобы бить, а даже то есть пальцем не трогаем.
— Как же вы делаете?
— Пряником-с. Пряником, и кончено дело-с. Возьмет это мать в руки пряник. «Ну-ка, говорит, Миша, прочитай богородицу!» И ту ж минуту садится, книжку берет, молитву читает. И так это чудесно мать приучила, занялся; верите ли, в одну неделю всю азбуку понял.
— Вот как. Прощайте!
— До приятного свидания-с.
Марья Николавна пошла дальше. На селе было совсем пусто; старухи, сидевшие у ворот, вставали и низко кланялись ей издали. Под одним амбаром лежала куча ребятишек, тут же прыгала привязанная за ногу галка. Марья Николавна заглянула под амбар и спросила:
— Что вы тут делаете?
Ребятишки притаились. Она нагнулась еще ниже, поглядела на них — они стали прятаться друг за друга.
— Приходите ко мне ужо, я вам гостинцев дам, — ласковым голосом сказала она им.
Молчат.
— Придете, что ли? Зачем вы галку-то мучите? — спросила она, не дождавшись ответа.
Из-под амбара кто-то дернул за веревку, галка закричала и, ковыляя на одной ноге, скрылась под амбаром.
Марья Николавна постояла еще немного, вздохнула и пошла. Она остановилась у священнического дома и хотела отворить калитку; на дворе залаяла собака, но калитка была заперта изнутри и не отворялась.
— Кто там? — недовольным голосом спросил батюшка со двора.
— Это я, Марья Николавна.
— Ах, извините, сударыня! Пожалуйте!
Батюшка был в одном полукафтанье, с засученными рукавами; он заторопился и, продолжая извиняться, ввел Марью Николавну в горницу.
— Я к вам только на минуту, — говорила она входя. — Здравствуйте, матушка!
Матушка поклонилась и вдруг бросилась сметать со стола.
— Я вам, кажется, помешала.
— Нет, ничего-с. Помилуйте! За честь почту, что удостоили. А я, признаться, тут по хозяйству, было… Коровке вот бог дал, — отелилась; ну, я, знаете, сам… Все тут: и хозяин и бабушка. Ха, ха, ха! Что делать?
Марья Николавна улыбнулась.
— При народе-то, знаете, немножко неловко, — вполголоса прибавил батюшка. — Так как, можно сказать, служитель алтаря, ну, оно, знаете, странно несколько. Соблазн для простых людей.
— А я было к вам за делом, батюшка, — начала Марья Николавна.
— Самоварчик не прикажете ли? — спросила матушка.
— Нет, нет; благодарю вас. А я вот что, батюшка…
— Что вам угодно, сударыня? Вы извините меня, ради бога, что я так. Сейчас рясу надену.
— Зачем же это? Не беспокойтесь.
— Нельзя же-с. Все, знаете, приличие требует.
Батюшка сходил за занавеску, надел рясу, пригладил волосы, кашлянул, наконец вышел и сказал:
— Еще здравствуйте!
— Я, батюшка, к вам поговорить пришла, — торопливо начала Марья Николавна. — У нас тут в селе школа есть.
— Да-с.
— Там ведь крестьянские дети учатся. Так я вот что придумала: мне бы самой хотелось их учить.
— То есть как-с?
Батюшка откинулся назад и прищурился.
— Да так просто учить читать, писать; ну, вообще, что сама знаю: географию там, арифметику?..
— М-да-с, — размышляя, говорил батюшка. — Что же-с? это как вам угодно. Конечно…
— Вот видите ли, мне хочется занятие найти; а то ведь я что же? Я ничего не делаю. Так все равно время… а тут по крайней мере польза.
— Без сомнения, — говорил батюшка, глядя в пол.
— Ну, и девочек я могла бы рукодельям учить… Все-таки хоть что-нибудь.
— Конечно, конечно-с. Только вот изволите видеть… Теперь у нас этим самым делом писарь заведует. Человек он небогатый; ну, а крестьяне тоже много дать не могут: мучки там или крупиц, кто что.
— Ах, да ведь я, разумеется, даром буду учить, — перебила его Марья Николавна.
— Нет-с, я насчет писаря-то, что ему-то оно, знаете, помощь, как бедному человеку; ну, а ежели они у вас будут учиться…
Марья Николавна задумалась было, но сейчас же спохватилась и сказала:
— Да. Но это ничего. Ему можно заплатить. Это ничего.
— Дело ваше, — сказал батюшка и развел руками.
Посидев еще немного, Марья Николавна встала и ушла.
— Ишь ее разбирает, — говорил батюшка, снимая рясу.
— Ты про кого? — не расслушав, спросила матушка.
— Да все про нее же.
— Что про нее?
— Зуда, говорю.
— О!
— А это все тот жеребец настроивает, он; непременно.
— Уж это как бог свят.
Вернувшись от батюшки, Марья Николавна зашла опять во флигель и остановилась в дверях; стряпуха, засучив платье, ходила на четвереньках по комнате и мыла пол. Марья Николавна постояла немного, осмотрела стены, велела открыть окно и вошла в контору.