Тем временем Ивашнев взял на себя очередную «беспроигрышную позицию» — командировки. Чтобы не вызывать вопросов, чем заинтересовался руководитель комиссии, он поручил тихой, незаметной работнице из Смоленской области Кате Мещаниновой подобрать все те отчеты о командировках, при которых не было проездных документов и квитанций об оплате за гостиницу. За три года почти каждый работник управления выезжал в подобные командировки но 15–20 раз, многие поездки были групповыми. Ивашнев выписал на разграфленный лист фамилии, дни и месяцы, названия городов, а затем по плану работы управления проанализировал мероприятия, на которые командировались эти сотрудники. Подготовившись таким образом, Иван Герасимович приступил к любимому занятию — «встречам с народом».
— Это кто к нам пришел? — шутливым тоном спрашивал он вызванного сотрудника управления. — Это боец Герасимук пришел. Здравствуйте, товарищ Герасимук. Ну, рассказывайте, какие жизненные планы и как дошли до жизни такой?
— До какой? — переспрашивал, боязливо улыбаясь, Герасимук.
— Да вот, говорят, на личном транспорте в Киев ездите. У вас что, самолет личный? Нету самолета, так я и думал. А в Новгород на чем, на «Жигулях»? И в Ростов тоже? Ну ладно, в Пензу зайцем смотался, а вот в столицу нашей Родины? Берите ручку, пишите, — и на всякий случай придвигал красную книжечку, которая всегда лежала на его столе во время ревизий, с заранее обведенным абзацем, где говорилось: ревизоры вправе требовать с любого работника управлений письменные объяснения по существу дела.
— Что писать?
— Не заявление — заявлений не принимаем. Пока объяснительную записку: я, такой-то, полученные командировочные средства по командировкам в пункты такие-то передал такому-то по распоряжению начфо Михайленко.
В большинстве случаев этот шутливо-небрежный, но уверенный тон срабатывал лучше бесспорных фактов. По собственному опыту работы в уральском управлении Ивашнев знал, что порой, особенно к концу года, когда намечалась экономия фонда командировочных, а управлению требовались наличные средства, выписывалось несколько таких командировок, по которым выплачивались лишь суточные. По договоренности на местах удостоверения отмечались в графах «прибыл-убыл», а отчет по командировке с самыми обтекаемыми формулировками визировал любой руководитель управления. Знал и другое: человек, действительно ездивший в командировку, будет и через два года помнить, куда и зачем ездил, с кем встречался, какие вопросы решал. А вот сдавший суточные руководству и «начирикавший» липовый отчет, уже через месяц не вспомнит, что писал в нем. «Всякая ложь живет короткую жизнь», — любил повторять Ивашнев.
— Ну хорошо, в Пензе вы плодотворно потрудились, товарищ Герасимук, охотно верю. А вот что вам понадобилось в Москве, когда там сидел целый ваш коллектив — шесть человек сразу? Причем у них и билеты, и квитанции гостиницы в порядке, а вы, бедолага, и от поезда отстали, и спали на вокзале?
И когда очередной такой работник сознавал, что его уличили, ему оставалось лишь признаться: да, не ездил я в ту командировку, потому и задания и отчета по ней не помню, а суточные сдал на сувениры для каких-то высоких гостей…
— Пишите! — придвигал бумагу Ивашнев.
На первый взгляд жалкие гроши — 13, 18, 26 рублей — складывались в сотни и тысячи, и когда объяснительные записки составили объемистую рукопись, Иван попросил Катю Мещанинову «пробить» на микрокалькуляторе итоговую сумму и заготовить начет на ту же сумму — незаконно выплаченные деньги должны быть возвращены в кассу!
В то же самое время другие ревизоры высчитывали излишний пробег автотранспорта управления, перерасход бензина, незаконно потраченные средства на ремонт автомашин у частных лиц, а не на государственной станции технического обслуживания; одновременно с этим вскрывались все новые факты неправильного списания мебели, инвентаря; перерасходы на прием иностранных делегаций и прочие, крупные и мелкие прегрешения финансового отдела, узаконенные руководством управления.
Валя Пустовойтова сняла остаток кассы и пришла к Ивашневу с новым фактом: за кассиром управления числится пять тысяч рублей, взятых под отчет в начале года и не возвращенных до сих пор. Два года назад эта же кассир брала тысячу, но внесла, год назад — полторы, но тоже внесла, теперь уже пять… «А какая разница между кассой и сберкассой?» — иронично спросил Ивашнев. Дарья Степановна, лучась морщинистым лицом, подтвердила документами свое сообщение о том, что управление, снарядив спортивную делегацию на международные соревнования, списало 40 спортивных костюмов вместо 35 по количеству выезжавших спортсменов. Вера зашла к руководителю с наивным вопросом: может ли группа из десяти иностранцев, принимаемая управлением, съедать ежедневно по 260 пирожных? А по документам, они не только уписывали по 26 пирожных на брата, но и запивали их таким же количеством бутылок пепси-колы…
Конечно, деятельность этого управления состояла не только из ошибок, нарушений, злоупотреблений. Большинство финансовых операций, платежей, взаиморасчетов, исполнение годового бюджета велись здесь правильно. Но ревизию в первую очередь интересовали, понятно, нарушения, крупные и мелкие, тщательно замаскированные и смехотворно глупые, как в случае с этими злосчастными пирожными. И в других областях страны работники главка вылавливали порой анекдотичные факты, которые невозможно было объяснить ничем, кроме спешки и небрежности. Никто из работников управления, от простого бухгалтера до начфо, просто не удосужился разделить 260 пирожных на 10 туристов. В другое время, в иной комиссии Ивашнев посмеялся бы вместе с ревизуемыми над этим казусом, и все. Теперь же, после наглой попытки Михайленко «повысить» Стольникова, любой факт, даже самый мелкий в денежном исчислении, брался на учет. А в сейфе кабинета лежал, ожидая своего часа, такой правдоподобный акт о проведении круиза с визой Сухарева, что и сам Сухарев, вероятно, не отличил бы эту копию от подлинника.
17
Через три дня произошли два события одновременно: утром, открыв сейф своим ключом, Ивашнев увидел, что акт о круизе исчез. Причем сейф, как и вчера, был безупречно опечатан красной восковой печатью. Иван Герасимович тщательно перебрал все бумаги, убедился, что этот лист не мог подколоться под скрепку другого документа, и вызвал Стольникова. Друзья обменялись красноречивыми взглядами. Эксперимент удался, Михайленко клюнул на обманку. Ясно стало, что с самого начала ревизии у начфо был второй ключ от этого сейфа. Вот почему Ивашнев клал туда только третьестепенные бумаги, а всю ценную информацию возил ежедневно из гостиницы и в гостиницу в «дипломате». Еще одно подозрение Ивана подтвердилось, еще один упрек Павла в подозрительности оказался несостоятельным. Михайленко не побрезгует ничем, даже кражей документов.
И тут раздался звонок междугородной. Звонил Тургенев. Как обычно, он поинтересовался ходом ревизии, и, как обычно, Ивашнев ответил сдержанно: «Эта позиция приближается к завершению, Калачев тоже заканчивает работу, обнаружены некоторые нарушения». Он опасался говорить подробнее по этому телефону, как знать, может, в соседнем кабинете установлен параллельный аппарат?
— А чем занимается Бескаравайная?
— Бескаравайную пришлось экстренно отпустить. Подробности я расскажу при встрече.
— А чем занимается Стольников? Мне тут докладывают, что вы там далеко вышли за пределы деятельности управления — уже и пароходство ревизуете, и «Интурист»…
— Стольников занимался совместным мероприятием управления и морского пароходства, другие организации принимали долевое участие. Теперь он заканчивает анализ премий внештатному активу.
— Пускай быстрее заканчивает и возвращается — от нас требуется работник в составе бригады народного контроля в Чувашию.
— Но, Александр Петрович, за ним столько позиций!
— Передайте их Калачеву. Нам справедливо указывают, что три наших ответственных работника для такой ревизии — это много.
— Я не настаивал на усилении нашей комиссии товарищем Калачевым. Кроме того, Стольников не сможет выехать раньше, чем через неделю: ему еще нужно написать справку и обговорить ее с руководством управления.
— Даю на все три дня! — Аксакал был неумолим.
Павел догадывался о сути разговора по одним только репликам Ивашнева. Значит?.. Значит, угроза начфо: «А то и отозвать тебя могут» — не была пустой, не была гиперболой. Что же, выходит, и первое предложение — о повышении — было столь же реальным? Но чего же стоит тогда вся их работа, если местный начфо действительно способен повлиять и на сроки командировки, и на «перспективы»?
Иван в точности пересказал Павлу разговор с Тургеневым. Лицо его было необыкновенно выразительно в эти минуты: какой удар в спину!
— Придется сворачивать работу и ехать, — удрученно произнес Павел. Он ощутил себя почему-то провинившимся и уже отрезанным от этой комиссии. Решения руководства в аппарате не обсуждались, и не было ни малейшей надежды уговорить Аксакала или оттянуть срок возвращения.
— Да, придется. Видно, ты для Кондратьевых-Михайленко как кость в горле, вот и приложили усилия… Ну что же, значит, хорошо поработал, Пашенька! Давай-ка мы с тобой в ближайшие дни напряжемся так, чтобы этот начфо никогда уже не всплыл, ни с чьей помощью! Продырявим ему понтоны!
«А все-таки мы по-разному воспринимаем этот звонок, — устало подумал Павел. — Я где-то допустил ошибку? Что-то сделал не так? Я недооценил реальную власть Михайленко, его угрозы и слова о том, что все у него друзья и снять его невозможно. Оказалось, это не похвальба. Нужно было вести ревизию втройне осторожно, не поддаваться азарту».
— Не казнись, — решительно заявил Иван, словно угадав его мысли. — Твоей вины или недоработки не вижу.
Они решили прямо сейчас вместе подвести итоги проделанной Павлом работы, написать небольшой, но убийственный акт и завтра обговорить его с руководством управления. Чего доброго, Аксакал еще попросит Стольникова задержаться в этой командировке, пока не будут сняты вопросы по его акту… Тургенев просто перестраховался, не владеет полной информацией, опирается лишь на слова Кондратьевой и не хочет осложнять отношения с ней. Скорее всего он понимает, что к Стольникову не может быть никаких претензий.