Они дружили семьями, но Стольникова поражало, откуда у Вани, вполне современного во всех отношениях человека, такие патриархальные замашки, что даже его жена Оля не должна присутствовать при деловых разговорах мужчин.
— Известный — кто? — переспросила Вера.
Стольников пояснил, и ему стало скучно. После тридцати он научился быть более снисходительным к людям, не предъявлять им тех же высоких требований, что неизменно предъявлял к себе — люди есть люди, у каждого свои слабости и недостатки, и не все смогли стать такими, какими мечталось стать в юности… Кроме того, он догадывался, что все в природе уравновешено и, возможно, любой недостаток человека компенсируется добродетелью, как у слепых всегда обостренный, усиленный слух. Ну, неумна — зато добра, не так уж красива — зато хорошая хозяйка или знаток финансов, нет художественного вкуса — зато спортсменка… Нет идеальных, идеальных — нет. Конечно, подобная терпимость распространялась им на людей вообще, но не на ревизуемых. Тут Стольников трезво видел, вор или не вор, жулик или не жулик перед ним, ошибка сделана сознательно или же по неопытности, и в равной степени был неумолим, шла ли речь о завышенной цене чашки кофе или же о незаконном списании многих тысяч рублей. Нарушения не измерялись им в рублях, они только делились на злостные и незлостные, вот и все.
2
Ровно в полдень к подъезду гостиницы был подан интуристовский микроавтобус. Ревизоры собрались минута в минуту. Иван представил им Стольникова. Эта комиссия состояла в основном из женщин — опытных местных начфо и работниц контрольно-ревизионных управлений, средний возраст — выше сорока. «Так вот почему Иван позвал утром Веру — все остальные были старше ее. Значит, будь состав комиссии другим, мне бы точно так же была бы уготована совсем другая женщина!» — думал Павел, слушая девушку-экскурсовода, которая взяла в руки микрофон и повела рассказ о временах Петра и Екатерины.
Стольников давно выработал привычку моментально схватывать и запоминать имена всех, кому был представлен, — знал, что любому человеку хочется, чтобы его помнили и ни с кем другим не путали. Руководитель Ивашнева и Стольникова не знал этого правила и, похоже, нарочно перевирал имена, отчества, фамилии, уничижая хоть подчиненных, хоть посетителей и прикрывая это уничижение мнимой рассеянностью, сверхзанятостью. На экскурсии по городу Стольников блестяще продемонстрировал свою способность, к каждой из восьми ревизорш он обращался точно так, как она ему отрекомендовалась — к пожилой, аскетичного вида Дарье Степановне по имени и отчеству, а к Зое, которая шутливо назвалась «Товарищ Зося» — именно этой партийной кличкой. И видел, что учтивость и вежливость, как всегда, дают свои результаты — он уже принят в коллектив.
В дороге Павел рассказал Ивану, что разработал анкету для опроса активистов управления и, коль завтра ему ехать в пароходство, кому-то нужно распространить эту тысячу экземпляров.
— Мысль! — оживился Ивашнев. — А вот это мысль, Пашенька! Подключить социологию — это зрело! И какие там вопросы?
— Зондаж: кто, когда, какие премии получал, льготные путевки?
— Пал Васильич, а как думаешь, будем модель строить или пусть среди всех категорий актива распределят? — На людях они частенько обращались друг к другу по имени и отчеству, очерчивая для окружающих границы допустимой фамильярности.
Павел отвечал, что анкета универсальная, модели не требует, важно только, чтобы завтра же распределили и собрали, а он потом обработает. Иван обещал «мобилизовать» человек двадцать студентов — вмиг сработают!
— Представляешь, абзац в акте: «Проведено социологическое исследование среди внештатного актива, анализ анкет показал…»
— Да, анкет наши комиссии пока не использовали, — одобрительно отозвалась и Товарищ Зося.
После обзорной экскурсии по городу они заехали в ресторан туристского центра, подведомственного управлению, где был организован экспресс-обед, и в ожидании водителя, которого они отпустили, Стольников и Ивашнев поднялись в бар выпить по чашке кофе. В баре было полно молодых пьяных финнов. Иван пояснил, что в стране Суоми спиртное страшно дорого, вот гости и увлекаются у нас. Тут финка в шортах подошла к их столику вплотную и пристально стала разглядывать друзей, особенно долго — Ивана. Павел достал фломастер с тонким стержнем и вручил его Ивану в качестве авторучки вместе с салфеткой, а финке сказал по-английски, что перед нею — популярный киноактер. От такой медвежьей услуги Ваня готов был немедленно покинуть бар, подарил другу выразительный взгляд, но автограф девушке все же написал, латинскими буквами.
— Жаль, что они навеселе, а то бы ты стал суперзвездой кинематографа, — сожалел Павел.
В дверях бара появилась Товарищ Зося и легким кивком дала знать, что автобус подан.
— Вышколенная у нас комиссия, — отметил Стольников.
— С Зосей мы в пятой командировке.
— А с Валей?
— В седьмой. — Уже ответив другу, Ивашнев спохватился: подобные расспросы между ними не приняты, но промолчал. А Павел уверился в догадке, что у Ивана — роман.
Они поехали в театр, экскурсовод Маша после обеда как бы забыла на несколько минут о своих обязанностях, и Стольников взял микрофон — стал рассказывать о статуе Екатерины II и о том, почему императрица держит в руках шпагу — принимала здесь военный парад. Одна из екатерининских шпаг, усыпанных бриллиантами, хранится в Золотой кладовой Эрмитажа…
— Вы искусствовед, историк? — поинтересовалась потом Маша. — Я сразу заметила, что вы хорошо знаете историю.
— Нет, я не историк и тем более не искусствовед. Просто окончил здесь вуз. Я бумажная душа, экономист — и немного любитель искусства. Но не такой «любитель искусства», какой изображен на гравюре Домье с тем же названием…
Оказалось, Маша тоже увлеклась историей как любительница, она инженер по профессии, но однажды знаний накопилось достаточно, чтобы возить интургруппы по городу. Возле театра Маша простилась с ними, билета на нее не было предусмотрено, Маша уверяла, что уже смотрела этот спектакль, а Павел видел: она по-детски врет сейчас, ей очень хочется побывать на этом престижно-дефицитном спектакле. Но он ничего не волен был изменить.
В театре им, четверым, была отведена ложа, «царская ложа», как не в шутку сказала седая, будто в напудренном парике XVIII века, капельдинер. Судя по бархату кресел и обилию позолоты на вензелях и лепнине, тут и впрямь могли когда-то сидеть сановные лица. «А теперь сидим мы, рабоче-крестьянские сыны», — мысленно добавил Павел. Давали «Гнездо глухаря» — в Москве Стольникову так и не удалось побывать на этом спектакле. В середине первого действия Вера тронула Павла за рукав и показала взглядом на Ивашнева: тот спал! Павел знал за ним такую вульгарную особенность: Ваня мог заснуть, прочитав первые десять строк книги, с первых же кадров фильма или реплик актеров в театре. «Как ты можешь, ты же интеллигентный человек!» — корил его Павел. Иван недоуменно поводил, глазами он сам не знал, как так получается. «У тебя многолетний дефицит сна», — сказал позднее Стольников и уверился в этой догадке. Он и сам страдал от постоянно высокого нервного напряжения в бесчисленных командировках, от необходимости каждую минуту быть на людях, говорить, доказывать, конфликтовать, отстаивая порой каждую строчку и каждую цифру акта ревизии. От всего этого изо дня в день накапливалась усталость, и если из одной командировки не требовалось тут же лететь в другую, то одолевала мучительная вялость, несобранность, сонливость. Павел не любил таких периодов разрядки после ревизии, когда он частично переставал быть самим собой — подтянутым, точным, с быстрой и острой реакцией на шутку или оскорбление, любую цифру или факт.
Павел, Вера и Валя тихонько засмеялись между собой над спящим — Ивашнев тут же открыл глаза и повторил последнюю реплику молодого дипломата. «Вот он весь, — подумал Павел. — Ваня спал — несомненно. Но все слышал, от слов актера до нашего смеха. Он не расслабляется ни на секунду, в этом Ванина сущность».
— Иван, — прошептал Павел на ухо другу, — из четвертого ряда партера вся комиссия смотрит на нас, а не на сцену.
— Это их трудности, — ответил Ивашнев с закрытыми глазами. — Билеты распределял клерк начфо. Может быть, он ошибся. Мы не руководим расстановкой кадров в театре.
И все второе действие Ивашнев уже откровенно проспал.
— Большой театрал, ценитель, я бы сказал, — отпустил в его адрес Павел.
— Очень хороший спектакль! — удивленно, как на незаслуженный упрек, ответил Ваня, еще раз доказав, что все видел и слышал. — Одно непонятно, почему «гнездо» и почему «глухаря»?
— Никто не видел гнезда глухаря, обычно это самое потайное место в чащобе. Очень осторожная птица, — пояснил Павел.
— Это твоя трактовка. И, наверное, правильная. Но из спектакля этого не явствует. А так очень актуальные проблемы подняты, протекционизм называется.
Автобус ждал их, но Маши в нем уже не было.
3
Стольникову тоже полагался отдельный номер, но друзья отказались от него: в ходе работы им предстояло часто советоваться. Утром оба приняли душ, побрились и выпили черного кофе. Павел уже не в первый раз обратил внимание на идеальные бритвенные и туалетные принадлежности Ивана, — Ивашнев считал, что внутренний порядок начинается с внешнего.
— Тебе не надоело каждый день заново вывязывать узел галстука? — спросил Павел.
— Нет. Отец учил, что, коль носишь галстук, будь добр вязать узел каждое утро.
— Извини, брат, я ведь до сих пор не знаю толком, кто твой отец.
— Нижнетагильский рабочий, сейчас на пенсии. А ты, я гляжу, совсем москвич стал: галстук петлей снимаешь через голову экономишь секунды?
— Экономлю. После тридцати время понеслось как-то чересчур быстро. Вот и не хочется тратить жизнь на служение внешнему виду.
Они спустились к «рафику» свежие и бодрые, с газетами в руках — дежурная, по указанию Михайленко, каждое утро подавала в номер прессу. Как и на экскурсию, собрались минута в минуту, на что водитель заметил одобрительно: «Наши не умеют так собираться. Вечно тянутся…»