Волк помолчал, потом встал и обошел девочку кругом.
Она почувствовала, как он коснулся носом ее ладони.
– Приходи сюда и завтра, и когда захочешь, – сказал волк. – Я научу тебя ловить зайцев и бегать с другими волками. Человек не должен быть таким одиноким, тем более – в твоем возрасте.
Так прошло еще два или три года. Фриек росла и чертами все более походила на свою мать – до того, как бисклавре лишил ее носа. Но поскольку облик дамы Азенор со времен ее первого замужества непоправимо изменился, то и сходства между дочерью и матерью не замечал никто, кроме волка.
Лишнюю дочь никто не собирался предъявлять отцу, если тот когда-либо вернется, и поэтому она жила в родном доме на положении служанки. Фриек это нисколько не огорчало: ей не нравилось вышивать, она не хотела играть на виоле или слушать песни и истории; все казалось ей скучным по сравнению с тем, что она узнавала от волка.
Как-то раз Фриек завела с матерью разговор и спросила:
– Госпожа мама, почему мы никогда не устраиваем охоту?
Азенор вонзила иглу себе в палец – таким неожиданным оказался вопрос седьмой дочери, – и только ахнула:
– Откуда тебе вообще знать о существовании подобных вещей?
– Слыхала от слуг, – ответила девочка.
– Слуги ставят силки и ловят зайцев, – отрезала дама Азенор. – Да и на что нам охота, если во дворе у нас живут и свиньи, и утки, и гуси? Мяса вдосталь!
– Но разве не интересно сесть на лошадь, вооружиться и скакать по лесу, догоняя оленя? – спросила девочка. – Или с рогатиной затравить кабана?
– Господь с тобой, маленькое чудовище! – вздохнула Азенор. – Не знаю уж, какой гость вложил эту лишнюю горошину в мой стручок, но не устаю благодарить святого Гвеноле за то, что он услал моего мужа подальше из дома!
И она распорядилась, чтобы с девочкой не разговаривали ни о чем, кроме ее непосредственных обязанностей. А обязанностью ее стало собирать в лесу хворост, и еще Фриек отправляли к углежогу за углем, который она приносила домой в той самой корзине, где некогда лежала младенцем.
Каждую неделю она встречала волка и, бросив корзину в лесу, бежала ему навстречу, а он опрокидывал ее лапами в мох, облизывал ей лицо, и они носились по лесу вместе, и девочка держалась за его шерсть.
Он действительно показал ей, как ловить зайцев, и как распознавать лесные запахи и находить звериные тропы.
Сир Эрван де Морван появлялся теперь при дворе графа Жана де Монфора не так часто, как прежде, и потому граф Жан неподдельно обрадовался, увидев его в Ренне на празднике в день Пятидесятницы.
За минувшие годы сир Эрван не то чтобы постарел, а заматерел – сделался шире и тяжелее, волосы его из каштановых превратились в темно-серые, да и смеялся он теперь гораздо реже, чем бывало.
Среди других рыцарей сир Эрван приметил одного – лет пятидесяти, с лицом грубым, обветренным, и с ухватками старого вояки. Он показался сиру Эрвану знакомым, только вот сир Эрван никак не мог вспомнить, кто он такой. И поскольку не в его характере было ломать голову и мучить себя предположениями, он попросту подошел к этому рыцарю и завязал с ним разговор.
– Сдается мне, когда-то мы с вами встречались и, быть может, даже водили дружбу, потому что ваше лицо вызывает во мне смутную приязнь, – так начал сир Эрван. – Но не могу вспомнить ни имени вашего, ни обстоятельств нашего знакомства.
– Это и не мудрено, – отвечал тот. – И я рад, что вы не смущаясь заговорили со мной об этом. Здесь многие меня не узнают. А все потому, что раньше я был слеп, но ныне прозрел.
– Это можно сказать почти о любом из нас, кому удалось достичь возраста благословенной зрелости, – возразил сир Эрван. – Многие были слепы, сбитые с толку слишком сильной любовью или же позволившие себе обмануться дружеской привязанностью. Но излечившись от доверчивости к людям, мы воистину прозреваем.
– О, подобных речей я также немало наслушался за время моего путешествия! – рассмеялся рыцарь. – Однако в том, что касается меня, речь идет не о духовной слепоте, но о самой обыкновенной. Во время одного сражения я был ранен и утратил зрение. Несколько лет я провел в покаянии, и епитимья моя была самой страшной из возможных: Господь руками нашего графа послал мне злую жену. Когда же жена моя из злой внезапно сделалась доброй, я испугался того, что епитимья становится слишком легкой, и отправился к святому Иакову в Компостелу. И он вернул мне зрение. Вы помните меня слепым, оттого и не признали зрячим, а ведь я – Ален из Мезлоана, и моя злая жена раньше была вашей.
– Так это вы! – и сир Эрван заключил Алена из Мезлоана в объятия. – Я слыхал, что в округе у нас живет безносая дама и что она с завидным постоянством производит на свет безносых дочерей.
– Это так; но теперь она может со спокойной душой произвести на свет сына, – сказал Ален. – Ведь я прозрел, стало быть, и опасность родить слепого мальчика тоже миновала. И после шести девочек сын станет для нас отдохновением, и мы сможем опочить в покое.
– Я рад за вас всей душой, – сказал сир Эрван. – Сколько же у вас дочерей, сир Ален?
– Когда я уходил к святому Иакову, шестая была на подходе, – ответил сир Ален. – Сейчас ей уже лет семь, я полагаю. Впервые за все эти годы я смогу увидеть мою жену и моих дочерей собственными глазами!
И он рассмеялся.
А сир Эрван, который ни на мгновение не верил в то, чтобы злая жена могла вдруг сделаться доброй, понял – что скоро произойдет в доме Алена де Мезлоана, и поспешил распрощаться.
Слугу звали Верный Гале, и он был когда-то одним из копейщиков, что сражался под началом своего господина, Алена из Мезлоана. Всего у Алена было двое копейщиков, но один погиб. Никто не был так предан Алену, как этот Гале, и потому его призвала к себе Безносая Азенор, когда потребовалась помощь.
Верный Гале вошел к даме и неловко поклонился; в свете факела его тень, кривляясь, передразнила его движение на стене и переползла на гобелен, разгораживающий комнату.
– Верно ли, что сир Ален возвращается? – спросила Азенор.
Гале ответил:
– Сегодня днем прибыл человек из Ренна и сообщил о том, что вернулся один сеньор, родом из Мезлоана, который ходил к Иакову в Компостелу. Сейчас он с почетом принят у графа Жана, а в ближайшее время собирается домой.
– Верно ли, что он исцелился от своей слепоты? – продолжала Азенор.
– Милостью Божьей, это так, – подтвердил Гале.
– Как же быть, Гале? – И Безносая Азенор с отчаянием устремила на него взор. – Да поможет мне святая Одиль, если я лгу, но менее всего хотелось бы мне огорчать моего господина, особенно сейчас, когда он лишился своего недуга!
– Вы не в силах изменить свою внешность, госпожа, – сказал Гале, за что Азенор возненавидела его еще больше. – Это не в вашей власти, поэтому оставайтесь для него доброй женой, для моего бедного господина, и не навязывайте ему своего общества, если он почему-либо не захочет вас видеть.
– Я думаю, моего господина весьма огорчит лишняя дочь, – сказала Азенор прямо, видя, что Гале в силу своей ограниченности не понимает, о чем на самом деле идет речь. – Тем более, что она не похожа на остальных его дочерей.
– Родиться без изъяна – не порок, – сказал Гале.
– Беда не в том, что у Фриек нет изъяна, а в том, что у остальных дочерей сира Алена он имеется, – сказала дама Азенор. – И как бы он не заподозрил меня в неверности.
Гале пожал плечами:
– Я служу не вам, а ему, и мне безразлично, что случится с вами, если мой господин заподозрит вас в неверности.
– Разве он не будет сильно огорчен?
Гале поразмыслил и признал:
– Полагаю, да. Полагаю, лишняя дочь, да еще без изъяна, которую родила жена с изъяном неведомо от кого, сильно огорчит моего господина.
– Наконец-то ты начал меня понимать, – с облегчением произнесла дама Азенор. – И поэтому сделай вот что. Слугам прикажи, чтобы молчали, да припугни их хорошенько, как ты умеешь, а от лишней дочери придется избавиться.
– Каким образом? – спросил Гале.
Дама Азенор расплакалась и раскричалась:
– Будто ты сам не знаешь?
– Мне известны десятки способов избавиться от человека, – ответил Верный Гале. – Назовите ваш способ.
– Клянусь Господом, умершим за весь род человеческий! – воскликнула дама Азенор. – Отведи ее в дальний монастырь и отдай там в приют. Она обучена грязной работе по дому – в монастыре охотно ее примут.
– Это следовало сделать давно, – предупредил Гале, – когда девочка была слишком мала, чтобы назвать имена своих родителей – или, по крайней мере, матери. Сейчас же она выдаст вас – рано или поздно слухи дойдут до моего господина, и он будет весьма огорчен. А этого не хочет никто из нас.
– Ты слышал мое приказание, – повторила дама Азе-нор. – Отделайся от Фриек, да так, чтобы… чтобы носу ее здесь никогда больше не было!
Верный Гале ухмыльнулся и вышел.
Фриек спала в сарае, расстелив себе соломы; под головой у нее было полено, укрывалась она конской попоной, а согревалась собственным дыханием.
Гале ударил ее сапогом в бок.
– Вставай!
Фриек вскочила, как зверек, и метнулась в сторону, но Гале поймал ее за руку.
– Идем.
– Куда?
– Не вздумай убегать, – предупредил он.
– Это уж как мне захочется, – дерзко ответила Фриек.
Он потащил ее за собой. Они вышли из ворот, миновали поле, луг, углубились в чащу леса, и тут Гале запалил факел.
– Ты не видишь в темноте? – спросила Фриек.
– Не вижу, – ответил он. – Идем.
Они шли и шли, лес вокруг становился все гуще, но девочка не выказывала никаких признаков страха.
Наконец Гале остановился, воткнул факел в землю и, взяв Фриек за плечи, развернул ее к себе.
– А теперь выслушай меня, выслушай хорошенько. Все говорят, что ты лишняя, и так оно и есть. Раньше тебя терпели в доме, потому что господин мой был далеко и твое появление на свет не могло огорчить его: чего не знаешь, то тебя и не печалит. Но сейчас он возвращается, и при том прозревший. Будь он еще слеп, тебя можно было бы от него спрятать. Но ты похожа на свою мать – если бы у нее был нос, – и он сразу догадается, кто та, что произвела тебя на свет.