– Нет уж! – сказал Квинталин. – Что решено – то решено.
Он посадил пирожки в печь, умылся и начал настраивать арфу.
Едва Валентина ступила на берег Ирландии, как все ей показалось здесь родным. Каждый шаг вызывал сотни крохотных воспоминаний, которые кружили вокруг Валентины, точно мошки, заполняя собой все ее мысли, так что там внезапно не нашлось места для Турольда. Турольд остался там, где пахло соленым морем, а Валентину окружал запах леса и прелой листвы; Турольд был там, где о камни гремели подковы, а Валентина ступала бесшумно по пружинящей, как кровать, земле; Турольд танцевал с ней медленные танцы и не разводил запястья дальше, чем на ширину трех ладоней, а в Ирландии Валентина взмахнула руками, как крыльями, и побежала, перепрыгивая через ямы и коряги: она летела, как в том несбыточном сне, в котором она была свободна.
И вдруг она услышала музыку.
Эта музыка была похожа на лес, и каждая нота в ней была зеленая: светлая или темная, коричневатая или желтоватая, – сплошная зелень, переливающаяся, изменчивая, погруженная в тень или озаренная солнцем, расцветающая или умирающая, – бесконечная зелень, напитанная дождями.
Валентина споткнулась и остановилась, а музыка не останавливалась ни на мгновение: ходила вокруг Валентины, отплетая ее ноги и туловище, подбираясь к локтям и к горлу. Валентина оглянулась – никого. Повернулась, шагнула – ни единой живой души. Но арфист находился где-то поблизости, и не увидеть его казалось мучением.
Тогда она снова побежала и перескочила через ручей, незаметно пробегавший в траве. И тотчас музыка стихла.
Это показалось Валентине хуже смерти, и она поскорее повернула обратно. Стоило ей перейти ручей, как арфа вновь стала слышна. Ее струны как будто захватили целый мир по эту сторону ручья, но по ту оставались бессильны. Впрочем, Валентине было довольно и того, что она слышала.
И вдруг дорогу ей преградила Артуса.
– Куда ты собралась? – спросила крестная.
– Пусти меня! – Валентина оттолкнула ее обеими руками. – Пусти, мне нужно к нему!
– Тебе никуда не нужно, – возразила Артуса. – Через полгода за тобой приедет Турольд, и ты станешь его женой.
Турольд! Мысль о нем представлялась невыносимой: как память о вечном рабстве, как тяжелое воспоминание о грузе, лежащем на совести.
– Я не хочу Турольда, я не хочу быть женой! – сказала Валентина. – Я хочу музыки и зелени, я хочу танцевать быстрые танцы и петь песни, у которых нет ни начала, ни конца.
Но Артуса уже крепко держала ее за руку.
Крестная свистнула, и к ней подбежала борзая собака. Артуса повязала ей на шею свой волос, что-то сказала и отпустила, ласково потрепав по шее. А Валентине она приказала:
– Идем со мной.
И силком перевела ее через ручей.
Карлик в ту пору отсутствовал: он забрал полную корзинку пирожков и сказал, что не хочет видеть ни королевскую дочь, ни того, что произойдет между нею и Квинталином. «И если Артуса спросит меня о чем-нибудь подобном, я отвечу ей, что ничего не знаю, – добавил карлик. – Это будет правдой, поэтому злая фея ничего не сможет со мной поделать».
И он убежал, быстро перебирая по земле своими коротенькими ножками, а Квинталин остался играть на арфе и ждать Валентину.
Она появилась перед ним, беззвучно выступив из-за деревьев, и Квинталин встал, не переставая играть.
Девушка эта не была красавицей, но все-таки Квинталин не мог оторвать от нее глаз. Она же смотрела на него холодно и равнодушно и только чуть наклоняла голову к плечу, когда он начинал играть громче.
В конце концов, Квинталин отложил арфу и сел на траву. Девушка тотчас последовала его примеру и устроилась напротив него. Она все время молчала, но Квинталин думал: это оттого, что она не знает – как с ним разговаривать. А может быть, за годы жизни в Норвегии она позабыла ирландскую речь.
Он положил перед ней пирожки, и она принялась жадно их поглощать.
– Тебе нравится? – спросил Квинталин и улыбнулся, показывая на пирожки.
Она молча схватила еще один и засунула за щеку.
– Поговори со мной! – попросил Квинталин, но она по-прежнему безмолвствовала.
Тогда он протянул руку и взял ее за плечо, а она вдруг укусила его и бросилась бежать. И Квинталин увидел, что на бегу Валентина опускается на четвереньки и между кустами уже мелькает пушистый собачий хвост.
Квинталин молча собрал остатки трапезы в корзину и долго сидел на земле, глядя вниз и перебирая руками палые листья. Его охватила невыразимая грусть. В конце концов, он встал и отправился на мельницу.
Под мельничным колесом жила гадья – водяное чудовище с телом женщины, перепончатыми лапами и змеиным хвостом. Она не умела говорить по-человечьи, поскольку дышала под водой, но Квинталин понимал все, о чем она думала, и умел говорить с ней без слов.
На самом деле гадья была женой мельника и матерью Квинталина, но об этом никто не знал, иначе плохо пришлось бы и мельнику, и его сыну: многое могут понять в Ирландии и на многие вещи, которые в других странах вызвали бы удивление, в Ирландии остаются в порядке вещей, но ребенок мельника и гадьи – это чересчур даже для Ирландии. Так что считалось, что Квинталин – безвестный подкидыш, которого мельник Ингин однажды нашел на пороге своего дома и вырастил, себе на беду, как родное дитя. Сходства же между Ингином и Квинталином никто не замечал – из-за козьего глаза Квинталина.
Квинталин пришел на мельницу и бросил в воду пирожок. Тотчас вытянулась рука с перепонками между пальцами, а затем выглянуло и острое лицо с огромными косо посаженными синими глазами.
«Ты печален, дитя мое», – сказала гадья.
«Злая фея Артуса посмеялась надо мной», – отвечал Квинталин.
«Ты опять пытался поймать женщину, – сказала гадья, – но на сей раз выбрал ту, которую защищает злая фея Артуса. Отступись от нее, выбери другую».
«Но я хочу эту! – возразил Квинталин. – Пусть я вор, пусть я твой сын, – но почему для меня недоступна та женщина, которая мне глянулась?»
«Артуса слишком сильна, – сказала гадья. – Я не знаю, на что она способна. Не печалься же, дитя мое, ведь у тебя есть арфа, и друг карлик, и десятки окрестных девушек, которые не могут устоять против твоей музыки».
«Но я хочу Валентину», – сказал Квинталин.
Гадья плеснула хвостом и ушла под воду, а Квинталин вернулся на мельницу и завалился спать на мешках с мукой, и во сне его волосы стали совсем белыми.
Валентина лежала на земле, раскинув руки и ноги, как лежал бы мужчина, и дышала зеленым и сырым воздухом, а под головой у нее был мох. Вокруг нее гремела музыка арфы, и это было почти нестерпимо: при каждом вздохе она как будто глотала струнный звон, и ее тело превращалось в арфу, и в мох, и она думала о том, что растворяется внутри Ирландии.
И тут она увидела мягкие кожаные сапоги возле своего лица, и длинный, тяжелый от воды подол, а затем коса, завязанная в льняной чехол и перетянутая жемчужной ниткой, хлестнула Валентину по лицу, и руки Артусы схватили девушку и подняли.
– Пусти! – закричала Валентина. – Куда ты тащишь меня?
– Ты позволила себя околдовать, – сказала Артуса. – Но я не допущу этого. Худородный Квинталин не завладеет тобой, королевская дочь. У тебя есть возлюбленный, во всем тебе ровня, и через полгода он приедет свататься к тебе.
– Нет у меня возлюбленного! – закричала Валентина. – И даже если ты перетащишь меня через ручей и заставишь арфу замолчать – я не вернусь к этому Турольду из Норвегии.
Но Артуса ничего не слушала и просто волокла отбивающуюся девушку по земле – они взрыли мох, они растревожили грибницы, они вызвали переполох у сонмища червяков и прочих мелких гадов земных, – и наконец очутились за ручьем. Здесь арфа смолкла, а Валентина заплакала и сказала:
– Что со мной? Неужели ирландские чары настолько сильны, что я не могу им противиться?
– Твоя детская любовь к Турольду недостаточно крепка, – отвечала Артуса. – Будь иначе, никакие чары не были бы властны над тобой. Но все изменится, когда он приедет просить твоей руки, потому что за полгода разлуки ваша любовь повзрослеет и из оруженосца превратится в рыцаря. Берегись, однако, чтобы она не сделалась наемником, – если такое произойдет, то исправить ничего уже будет нельзя.
– Ты говоришь непонятно, – сказала Валентина.
Вместо ответа Артуса вытащила из рукава своего платья маленькую белую кошку. Она повязала ей на шею свой волос, прошептала несколько слов и отпустила.
А потом сказала Валентине:
– Идем-ка со мной.
И увела ее в дом, который принадлежал ей в лесной чаще, – это был дар от отца Валентины, короля Финнлауга.
Квинталин увидел, что Валентина выходит к нему из леса, и очень обрадовался. Он отложил арфу и встал, чтобы поклониться королевской дочери, а та лишь высокомерно посмотрела на него и ничего не ответила.
«Ишь ты, – подумал он, – какая зазнайка! Но я собью с нее спесь, как только она станет моей».
– Посиди со мной, – попросил он. – Нынче я не стал готовить для тебя пирожки – накладно выходит кормить такой хорошей едой борзую собаку. Если останешься мной недовольна – вини свою крестную, злую фею Артусу, которая вчера так жестоко посмеялась надо мной…
Девушка сидела рядом и слушала, но ничего не отвечала. Квинталин уже начал думать, что Артуса вновь отправила к нему собаку, а ему самому ловко отвела глаза, как вдруг Валентина склонилась головой ему на плечо и что-то промурлыкала.
– Должно быть, ты говоришь по-английски, – сказал Квинталин. – Забавный язык!
Она же терлась щекой о его плечо и ласково вздыхала.
– Вот так-то лучше, а то вчера вздумала кусаться, – сказал Квинталин и погладил ее по волосам. – До чего же атласные, гладкие у тебя волосы! Нет, сегодня, я вижу, ты настоящая Валентина, а не морок. Такая девушка во всем мне по душе. Хочешь, сыграю для тебя на арфе?