С этим он поклонился Настасье Ивановне, забрал смазанную маслом кожу Ремунда и был таков.
А Настасья Ивановна глядела ему вслед и посмеивалась.
Хрольв же выплюнул кусок пирога, что схоронил за щекой, себе в ладонь и зашагал к кустам, где скрывался бедный Ремунд.
– Эй, Ремунд! – позвал Хрольв. – Где ты прячешься? Вылезай. Я принес твою кожу.
Ремунд предстал перед ним. Он весь трясся и обтирался ладонями. Хрольв разложил перед ним кожу и сказал:
– Сперва всунь ноги.
Вместе они возились и час, и два, и с Хрольва сошло семь потов, но наконец он втиснул Ремунда в его старую кожу. Долго еще оглаживал и охлопывал Хрольв Ремунда, чтобы кожа прилегала плотно и не морщилась, растягивал и натягивал, прилаживал и налаживал. Наконец кое-как все приросло на место.
Хрольв обтер ладони о траву, отошел в сторону и оглядел Ремунда. Тот стоял скособочившись. Кое-где кожа была слишком туга, кое-где провисала, остались и дырки, и штопки, да и зашито было криво.
– Не быть тебе больше стройным и не ходить легкой походкой, – сказал Хрольв. – Впрочем, с годами, быть может, и выправится. Поешь-ка. Я сберег для тебя кусок пирога. Сдается мне, все это время ты скитался тут голодный.
Ремунд заплакал от его доброты, взял пирог и начал потихоньку откусывать и посасывать кусочки, потому что жевать ему было больно.
– Болят у меня все внутренности, – признался он. – Солнцем напекло желудок, росой скрутило кишки.
– Ничего удивительного, – сказал Хрольв. – Вот злыдня эта Настасья Ивановна!
Он отдал Ремунду свой плащ и дал немного денег, чтобы тот бедствовал поменьше, после чего они распрощались.
Хрольв обошел Ладогу кругом, спустился в гавань, поглядел на корабли, перекинулся словечком-другим с купцами и воинами, приценился к пряжке, но покупать не стал – денег не было.
И тут видит он – идут королевские дружинники, человек пять или шесть, между собой смеются, и среди них идет Настасья Ивановна.
Хрольв отошел в сторону и голову нагнул, но Настасья Ивановна его уже приметила – такую орясину пропустить трудно!
– Эй, гляди-ка! – крикнула она. – Никак это Хрольв, пятый сын? Что ты здесь делаешь?
– Приценился к пряжке, добрая стряпуха, – отвечал Хрольв. – Да купить не могу, денег нет.
– Где же твои деньги?
– Подевались куда-то.
– Не хочешь ли ко мне в дружину? Такие молодцы нам бы кстати.
– Зачем я тебе сдался, добрая стряпуха? Тесто месить или туши рубить? Ты и сама, как мне думается, на такое горазда: руки у тебя крепкие, я еще на кухне пригляделся, и меч на поясе добрый, быка с одного удара перерубит. Да и поварят у тебя целая стая.
– О чем он говорит? – спросил полувеликан (он единственный был выше ростом Хрольва). – При чем здесь стряпуха?
– Это он про меня, – сказала Настасья Ивановна. – Глуп настолько, что за стряпуху меня принял!
– А кто же ты такая, если не стряпуха? – спросил Хрольв.
Тут все дружинники обступили Хрольва и начали кричать на него:
– Не видишь разве? Разуй глаза-то! Сущеглупый ты человек, ведь это – сам король Настасья Ивановна!
– Ой! – сказал Хрольв и пал перед Настасьей Ивановной на колени. – Прости меня, Настасья Ивановна!
– За что же тебя прощать? – спросила она.
– За то, что королевский сын, за то, что мужчина, за то, что пришел в Ладогу и говорил с тобой, за то, что не хочу я на тебе жениться, хоть ты меня режь!
– А в дружину ко мне пойдешь?
– И в дружину не хочу!
– Чего же ты хочешь?
– Эту пряжку, – Хрольв показал на прилавок, где так и лежала простая медная пряжка.
Настасья Ивановна сказала:
– Встань и не позорь меня. Я подарю тебе пряжку. Останься в Ладоге хотя бы на пару дней, чтобы никто не говорил, что король Гардарики не приветил норвежского принца.
Вот так и случилось, что Настасья Ивановна вышла за Хрольва Пешехода. Она родила ему пятерых сыновей и трех дочерей. Сыновей назвали Юхан, Всеволод, Одд, Бьямар и Фафнир. Дочерей назвали Рикилат, Глаумвер и Алогия, но Алогию все звали Ольгой.
Между рождениями детей Настасья Ивановна продолжала ходить в походы, потому что оставалась королем, и власти ее никто не оспаривал. А слухи о ней были таковы, что превосходит король Гардарики любого другого владыку, потому что владеет в совершенстве как мужским ремеслом, так и женским, и умеет не только отнимать жизнь у людей, но и создавать ее. Она владела также ткаческим искусством, умела считать, складывать письмена и песни. Не умела она только готовить еду и всегда смеялась, когда Хрольв называл ее «доброй стряпухой».
Когда народился Юхан, Настасья Ивановна сказала своему мужу:
– Вот о чем я подумала. Нет никакой справедливости в том, чтобы владеть проклятым мечом, наследием Всеволода.
– Всегда ты рассуждала верно, жена, но сегодня превзошла саму себя. Правда – несправедливый этот меч, потому он и называется проклятым.
– Ведь если этот меч у меня в руке, то никому спасенья не будет.
– Точно.
– Какая же честь в битве, если исход известен заранее?
– Нет, жена, – сказал Хрольв, подумав немного, – так говорить нельзя. Ведь и жизнь человека заканчивается смертью и этот исход заранее известен, а все-таки и честь, и смысл в жизни остаются.
– Жизнь состоит из множества битв, – сказала Настасья Ивановна. – Жизнь мы проигрываем, но битву можно выиграть, а можно проиграть.
– По мне так, куда большая несправедливость заключается в том, жена, – сказал Хрольв, – что из-за твоего меча ты не можешь принимать участия в состязаниях. Мы с тобой, положим, ни разу мечей не скрестили.
– Как же нам это сделать, если ты орудуешь только дубиной, а мой меч сразу убьет тебя? – засмеялась Настасья Ивановна.
– Вот и я о том, жена, – сказал Хрольв.
И вскоре после этого разговора Настасья Ивановна взяла проклятый меч и пошла к той скале, где жили карлики.
Долго она звала их, но никто не откликнулся. Тогда она поняла, что карлики мертвы. Она положила меч в траву у подножия скалы и наказала:
– Трава и мох, растите выше, заберите проклятый меч к себе! Не хочу больше им владеть, не желаю быть непобедимой, а хочу быть обычным земным королем!
Она плюнула на это место и убежала.
Годы сменяли друг друга. Хрольв сделался ниже ростом и легче на ногу; с возрастом он как будто усох и взял в руки меч. Для начала против Хрольва выставили полувеликана, и с той поры они состязались при каждом удобном случае. А потом Хрольв научился биться и с людьми, которые были ниже его ростом, и часто одерживал верх. Но случалось ему и потерпеть поражение. В состязаниях же с Настасьей Ивановной ни один не давал другому спуску из страха опозорить супруга. И если побеждала Настасья Ивановна, то только в честном бою; случалось, Хрольв и побивал ее, и тогда она страшно злилась и раскидывала сапогами мох и песок. А Хрольв посмеивался и пил брагу.
Юхану шел пятнадцатый год, когда он встретил в лесу скособоченного человечка. Был этот человечек уродлив: на шее сизый шрам, один глаз раскрыт, другой заплыл, правая рука длинная, левая скрючена. Он хромал и подскакивал и при каждом шаге его лицо искажалось от боли.
Юхан пожалел его и угостил хлебом.
– Должно быть, вы голодны, дедушка, – сказал королевский сын.
– Еще как! – сказал старикашка. (А это был Ремунд).
Они устроились на пеньке, против скалы, где еще чернело пятно, оставшееся от некогда пылающей руны. Старикашка не сводил с этого пятна глаз: он уже понял, что оно здесь неспроста, и пытался разобрать руну, но у него не получалось.
А Юхан сперва выложил о себе все: кто он такой и что делает в лесу. Кто он такой? Старший сын Настасьи Ивановны! Что делает в лесу? Ищет ягоды!
– А вы, дедушка, должно быть, были изувечены в какой-нибудь страшной битве? – спросил мальчик. – Расскажите о ней!
Ремунд наконец прочитал руну. И когда он прочитал ее, глаза его открылись, и он начал видеть на три локтя под землей.
И там, на глубине трех локтей, он заметил проклятый меч.
За пятнадцать лет глубоко ушел меч под землю. Еще бы год – и не заметил его Ремунд, потому что пошел бы четвертый локоть. Но так уж сложилось, что Ремунд пришел раньше.
– Было здесь некогда большое сражение, – сказал Ремунд, – и погибло множество воинов. Я был изрублен и считал себя уже мертвым, но на свою беду остался жив. Меч же мой до сих пор лежит здесь, под камнем. Если хочешь, отдам его тебе, потому что, как я вижу, ни отец, ни мать не озаботились пока что наделить тебя оружием, достойным мужчины, – то, что ты носишь, пригодно лишь для мальчика. Мой же старый меч – славное оружие, сразившее множество врагов.
Глаза у Юхана загорелись, ничего ему так не хотелось, как только завладеть этим мечом.
– Я всегда смотрю, как мать бьется с отцом на состязаниях, – сказал Юхан. – Вот бы и мне с ними сразиться на равных.
– Что ж, – сказал Ремунд, отводя взгляд, – вот что я тебе посоветую. Возьми этот меч и спрячь его в ножны, а когда королевские дружинники снова затеют состязание, отдай его отцу. В руке умелого воина меч покажет всю свою силу и красоту. Ты же смотри и запоминай и не забывай во всю твою жизнь.
С этим Ремунд указал Юхану, где искать, и Юхан быстро разрыл землю и действительно вскоре вытащил меч.
Меч лежал в ножнах, но за годы кожаные ножны распались, и когда Юхан взял меч в руки, то яркий солнечный луч прорезал темный лесной воздух и захотел крови. Юхан даже не понял, как это случилось: спустя миг уродливая голова Ремунда подкатилась к нему под ноги.
– Должно быть, шрам у него на горле разошелся, вот голова и отвалилась, – сказал себе Юхан. – Да и меч вовсе не светился.
Действительно, напившись крови, солнечный луч погас. Юхан обернул его плащом и унес в королевский чертог.
Он не стал рассказывать о встрече со скрюченным старичком и о чудесном мече ни отцу, ни матери, ни кому-то из дружинников, даже полувеликану, с которым был близок. И братьям показывать меч не захотел; Юхану нравилось владеть этой тайной единолично. Он предвкушал тот день, когда во время состязаний отец выйдет против матери. Хрольв никогда не поддавался Настасье Ивановне, но и Настасья Ивановна его не щадила. С годами Хрольв отяжелел и все реже удавалось ему одерживать верх над королем.