Но Саше не понравился такой план. Он сказал, что после тюрьмы Мост поставил себя так, будто не хочет иметь с нами ничего общего. Его безмерно раздражала наша близость к группе Autonomie. Я понимала, что имеет в виду Саша: несколько раз я писала Мосту в тюрьму, но не дождалась ответа ни разу. Он не пожелал встретиться со мной после освобождения. Теперь Мост жил с Еленой, у них родился ребёнок — я не имею права вторгаться в их жизнь. Да, Саша прав: трещина между нами и Мостом стала слишком широкой.
Я вспомнила, что Пойкерт и один его друг получили небольшое наследство от своего товарища. Среди его вещей нашли записку: деньги и пистолет завещались на нужды Дела. Я знала этого человека и была уверена, что он бы одобрил наш план. Но Пойкерт? Он не был явным приверженцем индивидуальных революционных действий, как Мост, но вместе с тем не мог не осознавать, насколько важно отомстить Фрику. Пойкерт однозначно согласится помочь — ведь для него это прекрасная возможность очиститься от старых обвинений.
На следующий вечер я разыскала Пойкерта. Он категорически отказался давать мне деньги и тем более пистолет, пока не узнает, для чего и кому они понадобились. Мне не хотелось ничего рассказывать, но я опасалась, что без согласия Пойкерта весь наш план пойдёт прахом. В конце концов я призналась, что планируется покушение на Фрика, но умолчала, кто будет исполнителем. Пойкерт согласился, что такой поступок будет неоценим для пропаганды, но хотел всё же посоветоваться с остальными членами группы. Я не могла допустить, чтобы столько людей узнали о нашей задумке — тогда новость точно дойдёт до журналистов. К тому же меня не покидало чувство, что Пойкерт не хочет иметь дела с этой затеей. Я не забыла своего первого впечатления о нём: он не был похож на героя или мученика.
Мне не нужно было даже говорить, что ничего не вышло — это легко читалось на моём лице. Но Саша сказал, что дело нужно довести до конца; неважно откуда, но деньги достать придётся. Стало ясно, что вдвоём мы поехать не сможем — мне оставалось только покориться и отпустить Сашу одного. Он снова повторил, что не сомневается в моих силах, и заверил, что был очень рад, когда я настаивала на совместной поездке. «Но мы слишком бедны, — сказал Саша. — Бедность всегда сильно влияет на наши планы. Мы просто разделим с тобой обязанности: пусть каждый делает то, что умеет лучше всего». Саша не умел агитировать — это было моим полем деятельности: получалось, я должна была донести смысл его поступка до рабочих. Я не хотела соглашаться с такими доводами, хоть и чувствовала, что они справедливы, ведь у нас совсем не было денег. Я знала, что нет смысла останавливать Сашу — он отправится в Питтсбург в любом случае.
У нас оставалось пятнадцать долларов — этого должно было хватить на билет в Питтсбург и покупку кое-чего из вещей, ещё доллар мы отвели на еду и жильё в первый день. В Аллегени Саша хотел разыскать наших товарищей — Карла Нольда и Генри Бауэра — и остановиться у них, пока я не вышлю ему денег. Саша решил никому не рассказывать, зачем приехал — в этом не было нужды, да и просто не следовало вовлекать слишком много людей в секретные планы. Нужно было найти ещё минимум двадцать долларов на пистолет и костюм; дешёвое оружие наверняка удастся достать в каком-нибудь ломбарде. Я не знала, где взять деньги, но была уверена, что справлюсь с этой задачей.
Товарищам, которые приютили нас, мы сказали, что Саша уезжает вечером (причину, конечно же, не озвучили). Был маленький прощальный ужин, все шутили и смеялись, и я в том числе. Я изо всех сил старалась выглядеть весёлой, чтобы подбодрить Сашу, но за моим смехом стояли подавленные рыдания. Наконец пришло время отправляться на вокзал Балтимор-Огайо. Там мы с Сашей попрощались с друзьями и поспешили на платформу; оба слишком нервничали, чтобы говорить.
«Занимайте свои места!» — церемонно объявил проводник. Я вцепилась в Сашу. Он уже зашёл в поезд, а я стояла на нижней ступеньке. Придерживая меня, Саша наклонился и прошептал: «Моя морячка (так он меня называл), соратница, ты будешь со мной до конца. Ты всем расскажешь, что я отдал самое дорогое ради идеала, ради избавления людей от огромных страданий».
Поезд тронулся. Саша мягко ослабил наши объятия и помог мне спрыгнуть со ступеньки. Я побежала вслед, я махала и кричала: «Саша, Сашенька!» Дымящийся монстр уже исчез за поворотом, а я всё стояла как приклеенная и тянулась за ним, простирая руки к драгоценной жизни, которую у меня отбирали.
Я проснулась с чётким планом, как соберу деньги для Саши: нужно пойти зарабатывать на улицу. Я лежала и удивлялась, откуда такая идея могла взяться в моей голове. Вспомнилось «Преступление и наказание» Достоевского: когда-то эта книга произвела на меня неизгладимое впечатление. В особенности врезался в память образ Сони — дочь Мармеладова, она стала проституткой, чтобы снять с плеч больной мачехи бремя забот и прокормить младших братьев и сестёр. Я так и видела, как Соня лежит на своей койке, лицом к стене, её плечи подрагивают… Мне было нетрудно представить себя на её месте. Раз чувствительная Соня смогла торговать собой, почему бы не попробовать и мне? Мои причины важнее: Саша, его великий поступок и народ. Но решусь ли я спать с незнакомыми мужчинами за деньги? Сама мысль об этом была мне отвратительна. Я зарылась лицом в подушку, чтобы спрятаться от света. «Слабачка, — говорил внутренний голос. — Саша готов отдать свою жизнь, а ты боишься отдать даже своё тело, несчастная трусиха!» Ещё несколько часов ушло на то, чтобы собраться с силами, и я, наконец решившись, встала с постели.
Прежде всего нужно было сделать себя привлекательной — для тех мужчин, которые ищут девушек на улице. Я подошла к зеркалу и стала рассматривать своё тело. Усталый вид, но цвет кожи здоровый. Макияж не понадобится. Волнистые светлые волосы гармонируют с голубыми глазами. «Вот бёдра для моего возраста широковаты», — подумала я (мне было всего двадцать три). Впрочем, я же еврейка. А вообще можно надеть корсет, туфли на каблуках (я никогда не носила ни того, ни другого) — сразу стану казаться выше.
Корсеты, каблуки, изящное бельё — где взять денег на всё это? В моём гардеробе имелось белое льняное платье, украшенное кавказской вышивкой. На белье можно было достать немного мягкой ткани телесного цвета. Я знала, что необходимые приобретения можно сделать в дешёвых магазинах на Гранд-стрит.
Я спешно оделась и пошла искать квартирную служанку — я ей нравилась, и она без вопросов одолжила мне пять долларов. Я сходила за покупками, а вернувшись, закрылась в комнате — никого не хотелось видеть. Меня поглотило шитьё белья и мысли о Саше. Что бы он сказал? Одобрил бы ли он такое решение? Я была уверена, что да: Саша считал, что цель оправдывает любые средства, а настоящий революционер не будет гнушаться ничем ради Дела.
Вечером в субботу, 16 июля 1892 года, я прогуливалась туда-сюда по 14-й улице вместе со стайкой девушек, которых я часто видела здесь за «работой». Сначала я была спокойна, но потом заволновалась, вглядевшись, как нагло смотрят на женщин проходящие мужчины, как они обращаются с ними. Мне хотелось сбежать домой, сбросить дешёвый наряд и смыть с себя всю эту грязь. Но голос всё звучал внутри меня: «Ты должна выдержать. Саша, его поступок — всё будет потеряно, если ты сдашься».
Я прохаживалась по улице дальше, но едва ко мне подходил мужчина, я словно забывала о цели и ускоряла шаг. Один вёл себя весьма настойчиво, и мне пришлось убежать. К одиннадцати часам я была измотана до предела — ноги ныли от каблуков, в голове стучало. Я хотела расплакаться от усталости и отвращения к себе — почему так тяжело решиться?
Я сделала последнее усилие и встала на углу 14-й улицы и 4-й авеню, около банка. Пойду с первым же, кто меня пригласит! Ко мне приблизился высокий, лощёный, хорошо одетый мужчина. «Давай выпьем, малышка?» — предложил он. У него были седые волосы, а на вид ему казалось никак не меньше шестидесяти — впрочем, лицо выглядело свежим. «Хорошо», — согласилась я. Мужчина взял меня за руку и повёл к винному ресторану на Юнион-сквер — мы с Мостом часто захаживали туда. «Только не здесь! — я чуть не сорвалась на крик. — Пожалуйста, не здесь». Я повела его к заднему входу кафе на углу 13-й улицы и 3-й авеню — как-то я пила там пиво; место было тихим и чистым.
Вечером здесь оказалось многолюдно — мы с трудом нашли столик. Мужчина заказал напитки. У меня пересохло в горле, и я попросила стакан пива. Мы не перемолвились ни словом. Я чувствовала, как клиент ощупывает взглядом моё лицо и тело, что меня всё больше раздражало. Вскоре он спросил: «Ты новенькая в этом деле, так?» «Да, я в первый раз, но как вы догадались?» — поинтересовалась я. «Я наблюдал за тобой, когда ты проходила мимо», — последовал ответ. Он заметил испуг на моём лице и то, как я ускоряла шаг, увидев приближающегося мужчину. Мой клиент не знал, что привело меня на улицу, но догадывался, что не распущенность или жажда острых ощущений. «Тысячами девушек движет материальная необходимость», — выпалила я. Он удивлённо посмотрел на меня: «Откуда ты это знаешь?» Мне очень хотелось рассказать ему о социальных проблемах, о своих идеях да просто о том, кто я на самом деле, но пришлось сдержаться. Нельзя раскрывать себя: какой будет кошмар, если он узнает, что забрал с 14-й улицы Эмму Гольдман, анархистку. Нечего сказать, лакомая история для газет!
Мужчина сказал, что ему нет дела до экономических проблем и причин моего поведения. Он только хотел объяснить мне, что в проституции нечего делать без особой сноровки — «у тебя её нет, только и всего». На стол легли десять долларов. «Возьми их и иди домой», — сказал он. «Но почему вы даёте мне деньги, если не хотите, чтобы я пошла с вами?» — решилась спросить я. «Ну, чтобы покрыть твои расходы на наряды. Твоё платье ужасно красиво, хоть к нему и не подходят эти дешёвые туфли с чулками». Я поражённо молчала.
Мне встречались два вида мужчин — грубияны и идеалисты. Первые никогда не упустили бы возможности овладеть женщиной, их не интересовало ничего, кроме секса. Идеалисты решительно отстаивали идею равенства полов — по крайней мере, в теории; единственными, кто воплощал свои убеждения на практике, были русские и еврейские радикалы. А вот мужчина, который снял меня на улице и теперь сидел со мной в глубине ресторана, явно не принадлежал ни к тому, ни к другому типу. Он заинтересовал меня. Похоже, он богат — но разве богатый даст что-нибудь просто так? Мне сразу вспомнился фабрикант Гарсон, который отказывался хоть немного повысить мне зарплату.