Другим следствием сухого закона был рост проституции. Мы прошлись по нескольким домам на окраине города, и везде процветал этот бизнес. Большинством «гостей» были странствующие моряки, также встречались немногочисленные фермеры. К закрытию пивных бордель становился единственным местом, где мужчины, которые приезжали в город, могли развлечься.
После двух недель активной деятельности в Барре полиция внезапно решила помешать моему последнему митингу. Официальной причиной стало то, что лекция была на тему войны. Если верить властям, я сказала: «Да благословит Господь руку, что взорвала Мэн100». Конечно же, было просто смешно приписывать мне такие выражения. Неофициальная причина была более правдоподобной. «Ты застала мэра и начальника полиции на кухне миссис Коллетти пьяными в стельку, — объяснил мой итальянский друг, — и узнала об их доле в борделях. Неудивительно, что они теперь считают тебя опасной и хотят от тебя избавиться».
Доехав до Чикаго, я заставила считаться со своими усилиями. Как и во время прошлого тура, меня пригласили выступать многие рабочие организации, включая консервативный Союз деревообработчиков, который никогда раньше не пускал анархистов через свои священные врата. Несколько лекций для меня организовали и американские анархисты. Это была изматывающая работа, и я, возможно, не смогла бы пройти через всё это, если бы не поддержка и подбадривание со стороны Макса Багинского.
Как и в прошлые приезды, я снова остановилась у Аппелей. В то же время мы с Максом сняли небольшую комнату около Линкольн-парка — «Zauberschloss» (заколдованный замок), как его окрестил Макс, — куда мы сбегали в свободное время. Там мы часто наслаждались фруктами, вином и прочими деликатесами, которые корзинами приносил щедрый и великодушный Макс. Потом мы читали „Romeo und Julia auf dem Dorfe“101 Готфрида Келлера и работы наших любимчиков: Cтринберга, Ведекинда, Габриэлу Ройтер, Кнута Гамсуна и, лучшего из лучших, Ницше. Макс знал и понимал Ницше и очень его любил. Только благодаря его замечательным отзывам я смогла осознать всю значимость великого поэта-философа. После чтения мы долго гуляли по парку и говорили о выдающихся людях в немецком движении, об искусстве и литературе. Месяц в Чикаго был наполнен интересной работой, прекрасными товарищескими отношениями с новыми друзьями и часами счастья и гармонии с Максом.
Всемирная выставка в Париже, запланированная на 1900 год, натолкнула наших европейских товарищей на идею проведения анархистского съезда в это же время. Цены на билеты должны были снизиться, поэтому многие смогли бы приехать из разных стран. Я получила приглашение, поговорила об этом с Максом и пригласила его поехать со мной. Поездка в Европу вдвоём — сама мысль об этом наполнила нас безграничным восторгом. Мой тур должен был продлиться до августа; затем мы исполним наш новый план. Мы можем сначала поехать в Англию; я была уверена, что местные товарищи захотят, чтобы я выступила с лекциями. Потом в Париж. «Только подумай, дорогой, — Париж!» «Прекрасно, чудесно! — воскликнул он. — Но билеты, ты подумала о них, моя романтичная Эмма?» «Это неважно. Я ограблю церковь или синагогу — я как-нибудь раздобуду деньги! Мы должны поехать в любом случае. Мы должны поехать на поиски Луны!» «Два ребёнка в лесу, — заметил Макс, — два здравых романтика в безумном мире!»
По дороге в Денвер я заехала в Кэплингер Миллс, сельскохозяйственный регион в юго-западном Миссури. Мой единственный контакт с жизнью фермеров в Соединённых Штатах произошёл много лет назад, когда я предлагала фермерам Массачусетса заказать увеличенные фотографии их великих предков. Мне они показались такими скучными, настолько погрязшими в старых нормах поведения, что я даже не попыталась рассказать им о своих политических взглядах. Я была уверена, что они подумали бы, что мной овладел дьявол. Поэтому меня очень удивило приглашение провести лекцию в Кэплингер Миллс. Написавшей мне и организовавшей митинг, была Кейт Остин, чьи статьи я читала в Free Society и других радикальных изданиях. Её работы доказывали, что она мыслит последовательно, хорошо информирована и ей присущ революционный дух, тогда как её письма показывали, что она — страстная и чувственная натура.
Кейт Остин
На вокзале меня встретил Сэм Остин, муж Кейт, который сообщил, что Кэплингер Миллс находится в двадцати двух милях от железной дороги. «Дороги очень плохие, — сказал он. — Боюсь, мне придётся привязать тебя к сиденью телеги, иначе ты выпадешь». Вскоре я поняла, что он не преувеличивал. Мы едва проехали половину пути, как вдруг ощутили жёсткий толчок и треск колёс. Телега съехала в канаву; попытавшись выбраться, я почувствовала боль во всём теле. Сэм вытащил меня из телеги и посадил у обочины. Пока я ждала, растирая свои ноющие суставы, то старалась улыбаться и подбодрять Сэма.
Сэм пытался поправить сломанное колесо, а мои мысли унесли меня обратно в Попеляны, где устраивались долгие катания в больших санях, запряжённых огненной тройкой. Кровь бурлила от ощущения таинства ночи, от звёздного неба над головой, белоснежных далей, мелодии весёлых колокольчиков и крестьянских песен Петрушки, сидящего рядом со мной. Из-за боязни волков, чей вой слышался на расстоянии, эти выезды были ещё более авантюрными и романтичными. По возвращении домой нас ожидал праздник с горячими картофельными блинами, обжаренными в изумительном гусином жире, горячим чаем с маминым вареньем и водкой для слуг. Петрушка всегда давал мне немножко глотнуть из своего стакана. «Да ты пьяница», — дразнил он меня. И действительно, именно такой я прослыла, когда меня нашли в беспамятстве в подвале около пивной бочки. Отец никогда не разрешал нам пробовать алкоголь, но однажды — мне тогда было где-то три года — я пробралась в подвал, приложила губы к кранику и напилась оттуда субстанции странного вкуса. Я очнулась в постели смертельно больная и, несомненно, получила бы большую трёпку, если бы наша дорогая старая няня не спрятала меня от отца…
Наконец мы приехали в Кэплингер Миллс на ферму Остинов. «Положи её в постель прямо сейчас и дай горячего, — приказал Сэм, — иначе она будет ненавидеть нас до конца жизни за то, что мы заставили её изменить маршрут, чтобы сюда заехать». После горячей ванны и хорошего массажа я чувствовала себя довольно свежей, хотя боль ещё чувствовалась в каждом суставе.
Неделя с Остинами показала мне неизвестные ранее стороны жизни мелкого американского фермера. Я поняла, что мы были неправы, считая, что фермеры в Штатах принадлежат к буржуазии. Кейт сказала, что это справедливо только в отношении очень богатых землевладельцев, которые выращивали всё в больших количествах; в массе своей фермеры в Америке были даже более зависимыми людьми, чем городские рабочие. Они зависели от милости банкиров и железной дороги, не говоря уже о природных врагах — ураганах и засухах. Чтобы побороть последних и накормить кровопийц, которые высасывали силы из фермера, ему приходилось невероятно много трудиться в любую погоду и жить почти на грани нищеты. Кейт считала, что именно эта невыносимая работа делает его суровым и скупым. Особенно возмущалась она по поводу монотонной жизни жены фермера. «Этим женщинам не остаётся ничего, кроме хозяйственных забот, работы на износ и бесконечного рождения детей».
Кейт приехала в Кэплингер только после свадьбы. До этого она жила в маленьких городах и деревнях. Её мать умерла, когда Кейт было всего одиннадцать, и ей пришлось заниматься восемью братьями и сёстрами, поэтому времени на учёбу не оставалось. Я удивилась, как ей удалось получить столько знаний — ум Кейт находил отражение в её статьях. «Я читала», — ответила она. Её отец был постоянным читателем работ Ингерсолла, а позже Lucifer и других радикальных газет. События в Чикаго в 1887 году оказали на неё, как и на меня, огромное влияние. С тех пор она внимательно следила за социальной борьбой и изучала всё, что могла добыть. Список прочитанного, судя по книгам, которые я нашла в доме Остинов, был очень длинный. Работы по философии, по социальным и экономическим вопросам и по проблеме полов стояли рядом с лучшими произведениями поэзии и художественной литературы. Они заменили ей школу. Она очень много знала и обладала чрезвычайным энтузиазмом и жаждой деятельности для женщины, которая едва ли контактировала с внешним миром.
«Как женщина с твоими мозгами может продолжать жить в таком скучном и ограниченном пространстве?» — спросила я.
«Ну, здесь Сэм, — ответила она, — который делит со мной всё и которого я люблю, и дети. Ещё мои соседи, которым я нужна. Можно делать многое даже здесь».
Посещаемость трёх моих лекций доказывала уровень влияния Кейт. Фермеры приехали за несколько миль на телегах, верхом на лошадях и даже пришли пешком. Две лекции я прочитала в маленькой деревенской школе, третью — в большом саду. Это было самое колоритное собрание; лица моих слушателей подсвечивались фонарями, которые они привезли с собой. По вопросам, которые задавали некоторые мужчины, в основном касающимся права на землю при анархии, я видела, что по крайней мере некоторые из них приехали не просто из любопытства и что Кейт пробудила в них осознание того, что их собственные трудности были частью более масштабных проблем общества.
Вся семья Остинов посвятила себя мне на время моего пребывания. Сэм взял меня на конную прогулку в поле, выделив мне спокойную старую кобылу. Дети выполняли мои желания ещё до того, как я успевала о них заговорить, а Кейт проявляла симпатию и заботу. Мы проводили довольно много времени наедине, что дало ей возможность рассказать о себе и своём окружении. Самым большим противоречием в глазах её соседей была её позиция по вопросу отношений полов. «Что ты будешь делать, если твой муж влюбится в другую женщину? — спросила однажды жена одного фермера. — Разве ты его не бросишь?» «Нет, если он всё ещё будет любить меня», — не задумываясь, ответила Кейт. «Ты не возненавидишь эту женщину?» «Нет, если она тоже будет хорошим человеком и полюбит Сэма». Её соседка сказала, что если бы она так хорошо не знала Кейт, то посчитала бы её безнравственной или сумасшедшей; но в любом случае она была уверена, что Кейт не смогла бы в такой ситуации продолжать любить своего мужа и никогда не позволила бы делить его с кем-то другим. «Самое смешное, — добавила Кейт, — что муж этой соседки бегает за каждой юбкой, а она об этом не знает. Ты не можешь себе представить, какие сексуальные страсти разгораются среди этих фермеров. Но это главным образом результат их мрачного существования, — поспешила добавить она. — Никаких вариантов, никаких развлечений, никаких красок в их жизни. В городе всё по-другому: даже беднейший человек может иногда пойти на концерт или лекцию, или найти интересное занятие в своём профсоюзе. У фермера нет ничего, кроме длинной и напряжённой работы летом и пустых дней зимой. Секс — всё, что у них есть. Как эти люди могут понять секс в его лучших проявлениях или любовь, которая не продаётся и не привязывает? Это борьба с ветряными мельницами, но мы должны продолжать её», — заключила моя дорогая соратница.