Мои деньги быстро уходили, но мы всё же не могли отказаться от удовольствия посещения театров и музеев и наслаждения музыкой. Концерты в Трокадеро были особенно интересными, например, выступление финского оркестра, включавшее народные песни в исполнении замечательных артистов с мадам Айно Акте, примадонной парижской оперы, в качестве солистки. Русский оркестр балалаек, представления Вагнера и сольный концерт Изаи, мастера скрипки, были редким наслаждением. Нашим любимым местом был Свободный Театр под управлением Антуана: это было единственное стоящее театральное начинание в Париже. За исключением Сары Бернар, Коклинов и мадам Режан, парижская сцена поразила меня своей напыщенностью. По сравнению с Элеонорой Дузе даже «Божественная Сара» казалась искусственной. Единственная пьеса, где она была собой, — «Сирано де Бержерак», где Коклин играл Сирано для своей Роксаны. В труппе под управлением Антуана не было звёзд сцены; их слаженное исполнение было на высоте.
Находясь в Европе, я не могла напрямую связываться с Сашей. Наши письма шли через друга, что вызывало длительные задержки. Саше разрешали писать только одно письмо в месяц, в редких случаях благодаря дружбе с тюремным священником ему позволяли написать ещё одно письмо. Чтобы поддерживать связь с большим количеством людей, Саша разработал схему разделения своего листа на четыре, пять или даже шесть отдельных частей; каждая была исписана мелким, но чётким, как гравировка, почерком с обеих сторон. Получатель его письма на воле разрезал лист в соответствии с пометками и затем рассылал отдельные части куда полагается. Его последняя записка мне была весёлой, даже шутливой. Он просил привезти сувенир с Выставки и детальный отчёт о том, что происходит в Париже. Но это было больше двух месяцев назад, и с тех пор ничего не приходило. Эрик тоже писал редко, только одну-две строчки об «изобретении», которое, видимо, продвигалось вперёд медленно. Я начинала волноваться. Макс и Ипполит пытались развеять мои страхи и дурные предчувствия, но было очевидно, что они тоже переживали.
Однажды рано утром меня разбудил громкий стук Ипполита в мою дверь. Он вошёл, взволнованный, с французской газетой в руке. Он пытался что-то сказать, губы шевелились, но ему не удавалось промолвить ни слова. «Что случилось? — закричала я, инстинктивно испытывая страх. — Почему ты не говоришь?» «Туннель, туннель! — глухо прошептал он. — Его обнаружили. Написано в газете».
С замирающим сердцем я думала о Саше, его ужасном разочаровании из-за неудачи проекта, катастрофических последствиях, о его отчаянном положении. Саша вновь отброшен в мрачную безнадёжность ещё одиннадцати лет в этом аду. Что теперь будет? Что будет? Я должна сейчас же вернуться в Америку. Мне не стоило уезжать! Я подвела Сашу, я чувствовала это; я оставила его, когда была ему нужна больше всего. Да, я должна вернуться в Америку как можно скорее.
Но тем же вечером меня остановила телеграмма от Эрика Мортона. «Внезапная болезнь. Работа приостановлена. Плыву во Францию», — говорилось в сообщении. Мне нужно было дождаться его приезда.
Я бы не вынесла нервного напряжения следующих дней, если бы не большое количество работы, которую мне нужно было делать. Эрик приехал через две недели. Я его едва узнала: он ужасно изменился с тех пор, как мы виделись в Питтсбурге. Большой, сильный викинг очень похудел, лицо было пепельно-серым и покрылось гнойниками.
Эрик рассказал, что как только Тони наконец связался с ним, то он сразу поехал в Питтсбург, чтобы уладить предварительные приготовления. С самого начала Тони произвёл на него не самое приятное впечатление. Тони казался помешанным на своей значимости для той части проекта, которая была ему поручена. Саша разработал специальный шифр для подпольного общения, и Тони, являясь единственным человеком, способным прочитать его, использовал ситуацию, давая собственные указания. Не являясь механиком, Тони слабо представлял себе трудности, связанные со строительством туннеля, и опасность, вызванную его прокладкой. Дом, который они сняли на Стерлинг-стрит, стоял почти прямо напротив главных ворот тюрьмы на расстоянии в двести футов. Туннель нужно было копать из подвала дома по немного окружной траектории по направлению к южным воротам, затем под ними и далее по тюремному двору к сараю, который Саша указал на своём чертеже. Саше было нужно как-то выбраться из камерного блока, дойти до сарая незамеченным, выломать доски в полу и, открыв туннель, проползти до подвала дома. Там он должен был найти гражданскую одежду, деньги и зашифрованные указания, где встретиться со своими друзьями. Но работа над туннелем требовала больше времени и денег, чем ожидалось. Эрик и другие товарищи, которые работали в туннеле, столкнулись с неожиданными трудностями в виде каменного образования в почве в районе тюремной стены. Они посчитали необходимым копать под этими образованиями, тогда Эрик и его работники чуть не задохнулись от ядовитых паров, попавших в туннель из непонятного источника. Эта непредвиденная проблема вызвала значительную задержку и потребовала установки механизма, поставляющего свежий воздух мужчинам, упорно трудящимся в лежачем положении в узком проходе глубоко в недрах земли. Звуки копания могли привлечь внимание бдительных охранников на тюремной стене, и Эрик придумал арендовать пианино и позвал на помощь свою подругу Кинселлу, прекрасную исполнительницу. Её пение и игра заглушали звуки снизу, а охранники на стене наслаждались превосходным исполнением Кинселлы.
«Изобретение» было очень хитроумной, но опасной затеей, требующей значительных инженерных умений и чрезвычайной осторожности, чтобы избежать малейших подозрений со стороны тюремной охраны и прохожих на улице. При появлении опасности пианистка нажимала на электрическую кнопку рядом с собой, чтобы оповестить копателей под землёй, что следует немедленно прекратить свою работу. Они сидели тихо до тех пор, пока она снова не начинала играть. Отрывистая игра на пианино была сигналом того, что всё хорошо. «Копать в таких условиях было нелегко, — продолжал Эрик. — Чтобы сберечь время и деньги, мы решили сделать туннель очень узким, достаточным, чтобы один человек мог через него проползти. Поэтому мы не могли работать даже на коленях. Нам приходилось лежать на животе и бурить одной рукой. Это так утомляло, что было невозможно работать больше получаса за один подход. Естественно, мы медленно продвигались вперёд. Но больше всего раздражало то, что Тони постоянно перепрыгивал с одной идеи на другую. Мы хотели чётко придерживаться Сашиного плана. Саша на этом делал упор, и мы понимали, что ему лучше знать. Но Тони отстаивал свою точку зрения. Саша, очевидно, считал слишком опасным давать нам указания даже в подпольных письмах, он зашифровал их, и никто, кроме Тони, не мог их прочитать. Поэтому нам пришлось получать инструкции от Тони. В конце концов туннель был закончен».
«И что дальше, что дальше?» — закричала я, не в состоянии больше себя сдерживать.
«Подожди, тебе никто не написал? — удивлённо спросил Эрик. — Когда Саша пытался совершить побег через дыру во дворе тюрьмы, где оканчивался туннель, согласно указаниям Тони, она оказалась закрыта горой кирпичей и камней. Там строили новое тюремное здание и вывалили целую повозку камня прямо в то место, которое Тони выбрал в качестве конца туннеля. Можешь себе представить, как Саша, должно быть, чувствовал себя после этого и какой опасности он подвергался, убежав из камерного блока да ещё потом вернувшись туда. Самое ужасное, как мы позже узнали, то, что Саша неоднократно предупреждал Тони, что туннель не должен заканчиваться посреди тюремного двора, как Тони ему предлагал. Саша был категорически против, зная, что это может привести к неудаче. Его изначальный план предусматривал, что туннель закончится в обособленном сарае, стоящем на расстоянии около двадцати футов от той дыры. Убеждённые, что мы докопали туннель до точки, о которой говорил Саша, и что наша работа закончена, мы уехали в Нью-Йорк, и только Тони остался в Питтсбурге. Саша ужаснулся самовольным изменениям своих указаний со стороны Тони. Он настоял, чтобы мы продолжили копать дальше, до сарая, в соответствии с его чертежом. Тони наконец осознал роковые последствия своего бешеного упрямства. Он сообщил Саше, что его пожелания будут выполнены, и сразу же уехал в Нью-Йорк, чтобы попросить нас найти ещё денег на окончание туннеля. Наш дом напротив тюрьмы остался пустым. Пока Тони отсутствовал, дети, играя на улице, каким-то образом попали в подвал, обнаружили секретный ход и рассказали о нём родителями, один из которых оказался доверенным лицом домовладельца. По стечению обстоятельств он также оказался охранником в Западной тюрьме».
Я сидела молча, раздавленная мыслью о том, через что пришлось пройти Саше за все эти недели и месяцы напряжения и волнительного ожидания окончания работы над туннелем, и всё это закончилось тем, что его надежды разрушились, когда свобода была так близко.
«Самое забавное, — продолжал Эрик, — что до сих пор тюремная администрация не смогла выяснить, кому предназначался туннель. Полицейские отделения Питтсбурга и Аллегени, а также государственные чиновники пришли к выводу, что этот туннель был одним из самых продуманных инженерных проектов, которые им приходилось видеть. Смотритель и Совет тюремных инспекторов подозревают Сашу, но они не могут найти доказательств, чтобы поддержать свои обвинения, в то время как полиция утверждает, что туннель готовился для некого Бойда, известного фальшивомонетчика, который отбывает длительный срок. Никаких улик не было обнаружено, но тем не менее они посадили Сашу в одиночку».
«В одиночку! — закричала я. — Немудрено, что я от него ничего не получала так долго!» «Да, его очень сурово наказали», — признал Эрик. Мысль о мучениях, которые Саша уже пережил, мрачных годах, которые ещё впереди, пронеслась в моей голове. «Они его убьют!» — простонала я. Я знала, что его убивают потихоньку, частичку за частичкой, дюйм за дюймом, а я сижу в Париже и не могу ему помочь никак, никак! «Лучше бы я тысячу раз отсидела в тюрьме, чем находиться здесь и беспомощно наблюдать, как они убивают Сашу!» — воскликнула я. «Это Саше бы не помогло, — резко возразил Эрик. — На самом деле ему бы стало только тяжелее. Тяжелее вынести своё наказание. Ты должна это понимать, так зачем терзать себя?»