Найт прошел в ворота — выбор необычный и необязательный, если учесть, что место было совершенно открыто, — и медленно направился туда, где застал писательницу в таком странном виде. На траве по-прежнему лежали срезанные цветы, бурые и увядшие, и Томас не смог не подумать про Офелию, которая в своем безумии раздавала придворным пучки травы: «Вот розмарин. Это для памяти…»[57]
Он пришел к выводу, что ассоциация весьма подходящая, хотя Эльсбет Черч оплакивала дочь, а не отца. Найт был убежден в том, что цветы — не единственная дань памяти погибшей девушки. Здесь было что-то еще, погребенное в земле.
Однако никаких признаков свежих ям Томас не увидел. Если пьеса действительно была закопана здесь, то с тех пор прошло много времени, и сейчас не было никакой надежды наткнуться на нее случайно. Бормоча что-то себе под нос, Найт прочесал пустырь, но ничего не обнаружил. Пространство внутри исчезнувших стен просто было чересчур обширным для поисков.
«Если бы имелось хоть какое-нибудь указание на то, с чего начать», — напомнил он себе.
Судя по всему, Эльсбет увидела гибель своей дочери в легенде, несомненно не имеющей ничего общего с правдой, о сожженной новорожденной девочке, дочери Елизаветы. Однако сейчас, находясь здесь, Томас уже сомневался в том, что именно это место матери выбрали для того, чтобы спрятать пьесу, которую репетировали их дочери. Даниэлла была для этого слишком уравновешенной. Даже Эльсбет вряд ли сочла бы возможным устроить тайник именно тут. В конце концов, ассоциации со сгоревшим домом возникли у нее уже после гибели дочери, больше того, именно из-за этой трагедии. Для самой же Пиппы Хэмстед-Маршалл-Парк ничего не значил, и еще меньше для Алисы, которая не жила по соседству.
Если так, то где же искать?
Томас стоял, слушая, как на дубу вдалеке каркают вороны, и терялся в догадках. Если пьесу поместили в какое-нибудь обычное место хранения, скажем в депозитную ячейку в банке, душеприказчики Блэкстоун уже нашли бы ее. Тогда она сейчас должна была находиться в руках управляющего. Однако это выглядело маловероятным. Кроме того, пьесу искали и другие люди, причем, если судить по происшествию в подвалах «Демье», в самых неподходящих местах. Не один Томас считал, что маленький томик ин-кварто спрятан там, где его легко можно обнаружить.
Но было что-то еще, внушавшее сомнения в том, что пьеса просто мирно лежит в каком-то запертом ящике. Писательницы разошлись, и вскоре после этого Даниэлла начала намекать разным людям о существовании пьесы. Сейчас Эльсбет категорически отрицала, что ей известно об утерянной работе Шекспира, однако обе женщины еще много лет трудились вместе после того трагического пожара, связанные общим горем утраты.
Что же разбило эту близость?
По словам Эльсбет, все дело было в деньгах. Однако подобное объяснение казалось Найту маловероятным, если только финансы не были лишь частью каких-то более серьезных разногласий. Определенно, Блэкстоун рассчитывала заработать на пьесе, когда стало ясно, что сольная карьера никуда ее не приведет. Вдруг это с самого начала было источником напряженности в отношениях между ними? Предположим, Даниэлла решила обналичить ценность утерянной пьесы, а Эльсбет категорически выступила против? Если так, возможно, первоначальное решение сохранить пьесу в тайне стало своеобразным мемориалом в память о погибших дочерях.
«Да», — решил Томас, убыстряя шаг.
Если писательницы поклялись оставить себе уцелевшую рукопись, напоминавшую об их девочках, то решение Даниэллы опубликовать текст могло показаться нарушением этого обещания и, идя дальше, осквернением памяти Алисы и Пиппы. Если так, пьеса была спрятана в месте, которое символизировало не их смерть, а жизнь, было дорого обеим дочерям. Туманная историческая аллюзия на их собственную гибель тут ни при чем. Томас не знал, где это, но почувствовал уверенность, что никогда не найдет «Плодотворные усилия любви» на землях Хэмстед-Маршалл-Парка, даже если призовет на помощь целую армию усердных землекопов. Он постарался вспомнить, что прочитал в дневнике, куда подруги ходили вместе, чем они занимались, но ему на память шли только упоминания о походах на концерты и что-то насчет чистки лошади. Быть может, родители Пиппы содержали конюшню.
Застыв на месте, Томас окинул взглядом пустырь, где когда-то стоял особняк, и вдруг неожиданно ощутил прилив грусти, от которой у него сдавило горло. Он подумал о паломничестве Эльсбет Черч сюда, совершаемом практически ежедневно на протяжении многих лет, гадая, как скоро после гибели Пиппы это началось. У Куми была только одна беременность, но она так и не смогла родить. Выкидыш исковеркал им всю жизнь, расколов — по крайней мере, на какое-то время — само основание их брака. В конце концов они больше не смогли жить на одном континенте. Найт не мог даже представить, как способна повлиять на человека потеря ребенка-подростка.
А что можно сказать про утрату жены?
Эта мысль, пахнув леденящим холодом, заставила его остановиться.
— У Куми все будет хорошо, — вслух возразил Томас.
Он перевел взгляд на землю, на срезанные умирающие цветы, и мысль, которую Найт тщательно сдерживал с тех самых нор, как Куми впервые рассказала ему о возможных вариантах лечения, наконец вырвалась на поверхность.
Да, она справится с болезнью. Многие побеждают рак. Но если не это, то что-нибудь другое. Рано или поздно. Умирают все.
Это было более чем очевидно, но Томас до сих нор еще ни разу не задумывался ни о чем подобном по-настоящему. Даже когда лежал на полу в кухне с пулей в плече и легкими, наполняющимися кровью. Не размышлял даже тогда.
Когда Куми впервые открыла ему страшную правду, у него в ушах начался какой-то гул, жуткий и в то же время обыденный. Лишь сейчас он впервые понял, что это такое. Так тикали часы, отсчитывающие время, которое им с Куми осталось провести вместе.
«Нет, не подвластна Времени она, — подумал Томас. — Оно косу свою проносит мимо…»[58]
Но ведь это неправда, так? Когда кто-то умирает, исчезает все, что было с ним связано. Человека больше нельзя представить живым. Он как будто никогда не существовал.
Это было самое страшное.
— У Куми все будет хорошо, — упрямо повторил Томас.
Он потер ссадину на лбу, затем вдохнул прохладный воздух и ощутил, как тот обжигает ему легкие. Затем Найт медленно направился к машине, сосредоточенно глядя перед собой, напоминая лошадь с шорами на глазах. Томас не сомневался в том, что ему необходимо поскорее покинуть это место, как будто сам воздух здесь был заражен.
Глава 79
После того что случилось с ним в доме Блэкстоун, Найту едва ли нужно было напоминать себе об опасностях незаконного проникновения в чужое жилище, однако, когда он подъехал к каменному коттеджу Эльсбет Черч, у него не было настроения осторожничать. Где-то в темных, не подвластных разуму задворках сознания, подчиняющихся не логике, а расплывчатой системе символьных ассоциаций, родилась уверенность в том, что если он раскроет тайну, в которую его втянул Дэвид Эсколм, это каким-то образом повлияет к лучшему и на другие проблемы. Томас несмел произносить в таком контексте имя Куми, поскольку даже подобная конкретизация этого смутного предположения делала его абсурдным, но все равно не мог не думать об этом.
Впрочем, в детстве Найт тешил себя самыми разными глупыми предрассудками. День выдастся хорошим, если он ни разу не обернется до тех пор, пока не дойдет до автобусной остановки. Три птицы, именуемые кардиналами, на дереве перед домом означают, что родители вернутся рано. Мол, если не наступать на трещины на асфальте, это действительно убережет его мать от перелома спины… или чего там еще. Как правило, все это было расплывчатым. Томас внутренне смеялся над собой, никогда ничего ни с кем не обсуждал, так как понимал, что если облачить все в слова, то это станет глупостью. Сейчас какая-то часть его сознания, не признающая доводы рассудка, цеплялась с детской убежденностью за мысль о том, что если он сделает правильно какую-то одну из не связанных между собой вещей, вторая после этого также разрешится. Достаточно распутать один пучок узлов — Эсколм, Шекспир, шампанское, — и другой, с которым он ничего не может поделать — Куми, — развяжется сам собой. Найт понимал, что это глупо, и все же…
Поэтому он позвонил в дверь коттеджа Эльсбет Черч, надеясь, что хозяйки нет дома.
Так оно и вышло. Томас почувствовал облегчение и быстро обошел постройку вокруг, ища открытое окно или хлипкую дверь. Надеяться наугольный люк он не смел, но охранная сигнализация, судя по всему, отсутствовала. Дом напротив казался вымершим, и когда Найт посмотрел на окна, занавески не дернулись.
Сейчас или никогда.
Порывшись в бумажнике, Томас нашел пластиковую кредитную карточку «MasterCard» с истекшим сроком действия и засунул угол в щель между задней дверью и косяком. Ему еще никогда не приходилось вытворять ничего подобного. Он точно не знал, что нужно делать, но с силой надавил карточкой на задвижку и удивился тому, насколько легко та ушла обратно в замок. Открыв дверь, Найт не услышал ни писка сигнализации, ни лая и шагнул внутрь.
Томас сразу же почувствовал этот запах, аромат сырой земли и листьев, а за ним что-то более терпкое, животное. У него на затылке волосы встали дыбом.
Он оказался на кухне с каменным полом, в которой, казалось, ничего не меняли с начала прошлого века. Здесь было чисто, но по-спартански просто, все принадлежности и обстановка относились к периоду до Второй мировой войны. На вытертой каменной столешнице были аккуратно разложены чугунные сковороды и тяжелые ножи. Томас вздрогнул и поморщился, наткнувшись на что-то непонятное, пошевелившееся. Похоже, оно и источало эти запахи улицы, но подчеркнутые более мрачной ноткой: кровью.
Найт отпрянул назад, не сразу сообразив, что это такое.